— Прекрасно, мистер Герви, — сказал Джек. — Ради этого мы и насвистывали, не так ли? Дал бы бог, продержался подольше. Может, нам стоит потравить слегка грота и фока шкоты, — выиграем лишний фатом.

Герви, слава богу, не принадлежал к тем обидчивым первым лейтенантам, к которым нужно постоянно подлаживаться. Он не слишком высоко ценил свои морские способности — как и окружающие — и пока с ним обращались вежливо, не обижался. Герви отдал приказы, и «Сюрприз» стал рассекать гладь моря, будто намереваясь проделать до темноты диагональную борозду.

— Думаю, можно бить «построение подивизионно», — сказал Джек.

Первый лейтенант повернулся к вахтенному офицеру, Николсу:

— Построение подивизионно.

— Построение подивизионно, мистер Баббингтон, — скомандовал Николс своему помощнику по вахте. Баббингтон раскрыл уже рот, обращаясь к барабанщику. Но с его уст не успело сорваться и звука, как морской пехотинец, на лице которого застыло важное и возвышенное выражение, уже загремел в барабан: «там-тара-тара-там», и все офицеры сорвались с мест.

Впрочем, использовать барабанный бой для оповещения было излишне: он ни для кого не стал неожиданностью. Команда корабля заполонила квартердек, переходные мостики и форкастль, выстраиваясь вдоль указанных швов между досками палубы, мичманы сновали, наводя порядок и выравнивая линию, поправляя шейные платки, тесемки, ленты на шляпах. Построение воспринималось всеми чинами как формальная церемония, такая же как танец — медленный, торжественный танец, которым капитану предстоит открыть бал.

Что он и сделал, как только офицеры отдали рапорта Герви, а тот — ему. Сначала Джек двинулся к морским пехотинцам. Располагаясь в задней части квартердека, они не могли воспользоваться благами навеса, но стояли, гордые прекрасной выправкой и своим алым великолепием; лица и мушкеты блестели на солнце. Приняв рапорт командира, капитан медленно пошел вдоль строя. Его не слишком волновало, как подогнаны кожаные ремни, достаточно ли на волосах пудры, ярко ли блестят многочисленные пуговицы — в любом случае, их лейтенант Этередж был компетентным офицером, такого не затрешь. Но Джеку во всем этом отводилась роль служить оком Божьим, и свою инспекцию он проводил с беспристрастной серьезностью. Как человек, он сочувствовал поджаривающимся морским пехотинцам, как капитан вынужден был обрекать их на молчаливую пытку — смола уже капала на навес, а солнце еще продолжало набирать силу.

— Весьма похвально, мистер Этередж, — воскликнул он и перешел к первому дивизиону матросов — дивизиону форкастля — во главе со вторым лейтенантом Николсом.

Это были лучшие моряки корабля, все в ранге старших матросов, по большей части среднего возраста, некоторые даже пожилые — но никто за все годы службы на море не смог приучить их держать строй. При приближении капитана соломенные шляпы слетели с голов, а носки ног почти выровнялись по линии, но это был предел их дисциплинарных способностей. Они приглаживали волосы, поправляли свои просторные белые штаны из домотканого сукна, оглядывались, смеялись, кашляли, зевали, глазели по сторонам: совсем не то что солдаты. «Хороший набор форкастлевых», — думал Джек, проходя вместе с Герви вдоль строя, — моряки до мозга костей». Несколько лысых голов причудливо белели в рассеянных под навесом лучах — разительный контраст со смуглыми лицами — но у всех оставшиеся еще волосы собраны сзади в длинный хвост, перехваченный у некоторых тесемкой. Какое скопление морского опыта! Но, козыряя в ответ на приветствие Николса, он с изумлением обнаружил, что лейтенант плохо выбрит, а лицо его, так же как мундир и белье, в грязи. Не часто ему приходилось видеть такого офицера, не мог он также припомнить, чтобы во взгляде читались такая усталость и безысходность.

Дальше стоял с фор-марсовыми Пуллингс, поздоровавшийся с ним, будто они не виделись только что:

— Все в сборе, одеты по форме и опрятно, сэр, — сказал он и занял место позади капитана и первого лейтенанта.

О мирская тщета! О порочность тщеславия! Все, разумеется, одеты с иголочки, белоснежные штаны, бушлаты с голубыми воротничками, но у младших марсовых они еще расшиты лентами, щегольские платки обернуты вокруг шей на манер шали, длинные волосы падают на плечи, в ушах поблескивают серьги.

— А что случилось с Келинахом, мистер Пуллингс? — остановившись, спросил Джек.

— В пятницу он упал с брам-рея, сэр.

Ну да. Джек вспомнил. Падение получилось зрелищным, но удачным: крутнувшись в воздухе, матрос избежал встречи со снастями и рангоутом, шлепнувшись в море, откуда его выловили без малейших проблем. Это плохо сочеталось с потухшим взглядом, тусклыми глазами и безжизненностью. Расспросы ничего не дали: ответ один: «все хорошо, сэр, замечательно, сэр». Но Джеку уже приходилось видеть такие одуловатые лица, такой погасший взгляд. И видеть слишком часто. Когда они подошли к шкафутным Баббингтона, он заметил те же признаки у Гарланда, — «дурачка», за все годы на море выучившегося только управляться со шваброй, да и то не очень, здоровенного детины, при построении постоянно вертевшегося и лыбящегося.

— Что вы сотворили с парнем? — спросил Джек у Герви.

Первый лейтенант вытянул вперед голову, стараясь разглядеть лицо матроса, и ответил:

— Это Гарланд, сэр, прекрасный парень, исполнительный, но не слишком умный.

Реплика не вызвала ни ухмылки, ни раболепия: парень стоял, как теленок.

Джек перешел к канонирам, ребятам по большей части добросовестным, но медлительным. В строю они, как обычно, производили не лучшее впечатление, но до тех пор, пока эти парни молятся на свои орудия, как на иконы, капитан готов был их щадить. Последним стоял молодой Конрой — голубоглазый юноша, высокий, как Джек, но худощавый, с невероятно красивым, округлым девичьим лицом. Красота его совершенно не трогала Джека (чего нельзя сказать о собратьях-матросах), а вот костяное колечко, сквозь которое был пропущен шейный платок — иное дело. На поверхности кости — акульего хряща — была искусно вырезана «Софи» — первый корабль Джека, который его сразу узнал. Видимо, Конрой был в родстве с кем-то из ее экипажа. Точно, там служил квартирмейстер с той же фамилией: женатый человек, всегда отсылавший жалованье и призовые деньги домой. Так он плывет вместе с сыном старого корабельного товарища? Как летят годы, Боже мой! В любом случае, времени на разговоры нет: и так уже Конрой, хоть парень и не робкий, впал чуть не в ступор от такого внимания капитана. Но в судовую роль на досуге заглянуть надо.

Теперь на форкастль, где его встретили боцман, плотник и артиллерист — измученные и скованные от непривычки к парадным мундирам. В один миг ощущение зрелого возраста как рукой сняло: здесь находились старейшие офицеры фрегата, один из них, Реттрей, служил на нем с момента ввода в строй. Он был на «Сюрпризе» боцманом, когда Джек пришел на него помощником штурмана, и под его острым, уважительным, но немного циничным взглядом Обри вдруг почувствовал себя настоящим юнцом. Ощущение было такое, что пристальный взгляд пронзает эполет пост-капитана, и увиденное под ним не производит на боцмана особого впечатления, вопреки всей помпезности. Внутренне Джек соглашался с этим, но обреченный играть роль, построжел, и, обменявшись со стариком формальными любезностями, с долей облегчения перешел к мастеру-оружейнику и юнгам. Он мысленно отомстил старику, еще раз напомнив себе, что Реттрей с точки зрения дисциплины никогда не был хорошим боцманом, к тому же лучшие его годы уже позади. Мальчишки выглядели довольно бодро, но и тут пятен было больше терпимого, а у одного на плече красовалась огромная черная отметина. Смола.

— Мастер-оружейник, — воскликнул Джек. — Что это значит?

— На него капнуло со снастей, сэр. Минуту назад — я сам видел.

Парень, чахлый, гундосый субъект с постоянно приоткрытым ртом, выглядел насмерть перепуганным.

— Ладно, — заявил Джек, — будем считать это волей Господа. В следующий раз, Питерс, будь осмотрительнее.