«Заткни собаку! — крикнул Притула. — Прибью.

«Цыпа! — приказал я. — Не подходи! Убегай! Уходи! Беги домой! Домой!»

Она оскалилась, залаяла еще громче и стала угрожать: рывком бросится на них — отпрянет. Шерсть на спине потемнела. Такой свирепой я ее прежде не видел. Она не слушалась меня. Я приказывал, просил, умолял. Не помогало. Она, как и я, чувствовала, что ей угрожает опасность. Но ее это не останавливало. Она защищала хозяина.

Агафонов смял приятеля, стиснул и закричал: «Иди, батя! Скорее! Иди и не оборачивайся!»

«Цыпа! Убегай! Уходи!»

«Умолкни, тебе говорят!»

«Цыпа! Домой! Беги, Цыпа! Домой!»

Притула сбил меня с ног, пригрозил: «Лежи и не дрыгайся».

Коньячным перегаром он дышал мне в лицо. Я услышал собачий визг. А потом увидел Агафонова. Он нес мою Цыпу под мышкой. Одной рукой держал ее за загривок, а другой, как намордником, прихватил пасть, чтобы она не кусалась.

«То-то же».

Притула пнул меня еще раз и отпустил.

«Вот сволота, — выругался Агафонов. — Представляешь? Цапнула… Больно, зараза».

«Не надо. Прошу вас».

«Заныл!»

«Что мы вам сделали?»

«Разговаривать не умеешь».

«И псина твоя тоже, — добавил Агафонов. — Сейчас камушек на шею, и в воду. Как думаешь, выплывет?»

«Не делайте этого!»

«Тебя не спросили. Дохлятина. Славка!»

Агафонов заметил, что я достал поводок. Я бросился выручать Цыпу. Притула подсек меня, сбил с ног. Придавил. Стал выкручивать руку. Я вскрикнул от боли. Агафонов схватил Цыпу за задние ноги, поднял и, держа ее вниз головой, стал размахивать из стороны в сторону.

«Смотри, старый козел! Как шарахну сейчас!»

Цыпа извивалась, визжала и плакала.

«Прошу вас… Не делайте этого. — Я полз к нему на коленях, умолял: Прошу, только не это… Всё что хотите. Меня. Лучше — меня».

«Во, дает!»

«Пожалуйста… Я вас очень прошу».

Цыпа охрипла от визга и лая. Агафонов с размаху ударил ее оземь. Она страшно, коротко взвизгнула. И затихла.

И тут… Сначала я даже не увидел, а скорее услышал… Мой избавитель. Старик…

За поясом у него торчал топор. Он тяжко, сипло дышал, мял, срывая дерн, месил сапогами жирную землю, налегал плечом и тянул, толкал, раскачивая березовый ствол с обломанными ветвями, отдирая, отламывая прибитый к нему дорожный знак, и снова гнул, выворачивая на стороны, чертыхаясь, спеша — и вырвал наконец, выдернул и пошел, яростно вскинув на плечо обрубок, к нам, где наглые крики, стон, и умоляющий голос, и лай и визг собаки…

Мощный глухой удар. Сзади. По спинам, по головам. Наотмашь. В глазах гнев и безумие. Крики, стоны. Кровь…

Ударил с размаху, одного и другого, сбил сразу, свалил и снова ударил, один охнул, скрючился и пополз на коленях, прячась за придорожный куст, второй катался, обхватив себя, по траве, и выл, и скулил, как только что прибитая им собака, а старик, не помня себя, снова вскинул обрубок, взревел и вдруг… оскользнулся, коротко ахнул и сел.

А они уже поднимались, в крови, злые донельзя, несдобровать и мне, и беспомощному старику, и надо, сейчас, их надо опередить, иначе конец, они ему не простят, ни за что не простят — бедный старик, он снова выпрямился, встал, из последних сил, бледный, и вынул топор из-за пояса… Он добивал их… Не помня себя… Обухом топора, хотя оба парня уже были мертвы.

11

За стеной что-то звякнуло и разбилось.

— Бабуля раздухарилась, — сказал Севка. — Ты хорошо ее привязал?

— Нормально вроде, — ответил Иван. — К лавке.

— Ладно, не убежит.

Изместьев вынул кассету.

— Вот. Теперь вам известно всё. Пожалуйста. Я свое слово сдержал.

Севка сунул кассету за пазуху.

— Годится, — сказал. И кивнул Ивану: — Погнали?

— Минутку, — попросил Изместьев. — Что вы решили? Мне важно знать. Когда вы передадите кассету следователю?

— А хоть завтра.

Изместьев промокнул платком потный лоб.

— Смело можете показывать на меня… Я вас увлек, убедил, спровоцировал… Это моя идея — допросить больного старика. Всё организовал и осуществил я один. Вы — лишь свидетели, зрители. И только. Договорились?

— По головке за это не погладят, Алексей Лукич, — заметил Иван.

— Не беда. Как-нибудь переживу.

— Запах какой-то, — сказал Севка. — Вроде горит что-то. Не чувствуете?

— Дым, — показал на щель под дверью Иван.

— Да ну?

Они бросились в сени.

— Дверь! — крикнул Севка. — Наружную! Вышибай!

Веранду и сени заволокло дымом.

— Не видно ни фига!

— Открой окно!

Севка, согнувшись, разгребая руками дым, пробрался к наружной двери и бабахнул ее ногой, сорвав с крючка.

На полу, привязанная к лавке, суматошно ворочалась Тужилина. Она пыталась отползти от разбитой лампы и сбить огонь на горящей одежде.

Иван на четвереньках подполз к ней и, обжигаясь, нащупал и выдернул у нее изо рта тряпку. Она долго и глухо кашляла, потом заорала всполошно: «Аааа!» — и он, сдернув с себя куртку, стал лупить ее по бокам и спине.

— Где ведра? Воды!

— Старик! — крикнул Севка. — Выноси старика!

Изместьев метнулся назад, в комнату, быстро наполнявшуюся дымом. Растворил окно и выбросил магнитофон в сад.

Хопров, вскинув руки, испуганно ворочал скрюченными пальцами. Дым ел ему глаза, он часто моргал, гневно мычал и шевелил губами.

Изместьев сгреб его в охапку, снял с постели и бегом понес из дому.

На веранде Севка сражался с огнем. Срывал горящие занавески, швырял их на пол и затаптывал. Выдергивал шпингалеты, распахивал окна.

Иван волоком вытащил на улицу надрывавшуюся криком Тужилину.

Огонь за спиной у него пожирал оконные рамы, стойки. Жар, дым, треск.

— Без толку, — сказал Севка. — Сгорели.

Он догнал во дворе Ивана, и вдвоем они перенесли хозяйку через дорогу.

— Живая? — волновался Севка, оглядываясь на горящий дом. — Дышит?

— Вроде, — сказал Иван, приложив ухо к ее груди.

— А дед?

— Цел.

Обернувшись, Севка увидел, что в высокой сохлой траве навзничь лежит Хопров, и сторож что-то подкладывает ему под голову.

— Звонить надо, — сказал Иван. — Пожарникам. Вызывать скорую помощь.

Пламя с треском прорвалось сквозь крышу. Столб света длинно высветил деревню и пустое шоссе.

Защелкали калитки в близлежащих домах.

— Допрыгались, — сказал Севка.

Иван сел в траву, рядом с охающей и постанывающей Тужилиной и обхватил руками голову.

— Ты чего? — тронул за плечо его Севка. — Кончай. Ты чего?

Иван повалился ничком в траву и зло, отчаянно, с рыком стал рвать с корнем придорожный сорняк.

— Едут, — рукой показал Изместьев.

Справа, слепя фарами, на большой скорости приближалась черная «Волга». Водитель сердито и часто сигналил, поджимая к обочине деревенских жителей, сбегавшихся на огонь.

Метрах в двадцати от горящего дома машина остановилась.

Первым на дорогу выскочил Кручинин. За ним Гребцов и еще двое сотрудников, помощников Кручинина, в штатском.

— Видал? — ткнул Севка Ивана. — Андрюху привезли.

— Виктор Петрович! — позвал Изместьев.

Кручинин немедленно к нему подошел.

— Что с ними? Живы? — быстро спросил он, заметив лежащих в траве Тужилину и Хопрова.

— Успели вынести, — ответил Изместьев. И добавил: — Поджог совершил я. По неосторожности.

— Пожарников вызывали? Скорую?

— Нет еще. Времени не было.

— Васин! — обернувшись к машине, крикнул Кручинин. — Возьми Гребцова. Стариков надо в больницу! Быстро! Остальные — ко мне! Носилки есть?

— Откуда, Виктор Петрович?

— Давай на руках! Тут двое!

— Виноват один я, — снова сказал Изместьев.

— Разберемся, — отрывисто бросил Кручинин. — Куда вы дели бороду? Тоже сожгли?

— Поможем? — предложил Иван.

— К машине! Все! Быстро! И ни с места без моей команды!

*

Кончилось бабье лето.

Похолодало.

Небо стало тяжелым и низким. Изредка сеял дождь.

Он стоял у осевшей могилы под кленом, низко склонив голову. Глаза его были мутны. Зеленая шляпа, лежащая у ног исподом вверх, мокла в сырой траве. Изможденный, заросший грязной щетиной, он отрешенно и пусто смотрел на следователя, двух милиционеров со штыковыми лопатами и хмурил припухлые брови, как будто припоминая, где их мог видеть.