— Тебе кто-нибудь говорил, — спросил он, — что ты красивая?

Китти скорчила гримаску.

— Очень давно. Много лет назад. У меня была тяжелая жизнь. Но когда-то, думаю, меня можно было назвать красивой.

Она передернула плечами.

— Разводи костер. — В голосе Китти прозвучали повелительные нотки. — А потом отправляйся ловить рыбу. Поскольку путешествие затягивается, нам понадобится еда.

Альден проснулся при первых робких проблесках рассвета и лежал, глядя на чернильную воду, которая в первых лучах зари казалась черной эмалированной поверхностью, только что выкрашенной и не успевшей еще просохнуть, влажно поблескивавшей там и сям. Какая-то большая неуклюжая птица вспорхнула с трухлявого древесного пня и, тяжело захлопав крыльями, полетела над самой водой, вздымая на черной эмали легкую зыбь.

Альден неловко уселся. Кости ломило от сырости и ночного холода, он совершенно окоченел.

Неподалеку лежала, свернувшись в клубочек, Китти. Альден взглянул туда, где накануне спал Эрик, и никого не увидел.

Пораженный, он вскочил на ноги.

— Эрик! — позвал он, резко вскакивая на ноги.

Ответа не последовало.

— Эрик! — крикнул он еще раз.

Китти потянулась и села.

— Его нет, — сказал Альден. — Я только что проснулся и увидел, что он куда-то пропал.

Он подошел к тому месту, где лежал Эрик; трава до сих пор была примята.

Он наклонился, чтобы оглядеть землю, и провел по ней рукой. Травинки пружинили под его пальцами — они уже начинали распрямляться. Похоже, Эрик ушел уже давно. Его не было… Сколько? Час? Два? А может, больше?

Китти встала с земли и подошла ближе.

— Он спал, когда я подходил взглянуть на него, перед тем как ложиться, — растерянно объяснял Альден. — Что-то бормотал во сне, но спал. У него еще был жар.

— Наверное, — отозвалась она, — надо было кому-то из нас присмотреть за ним. Но внешне с ним было все в порядке. А мы оба устали.

Альден оглядел гряду и ничего не увидел — никаких следов пропавшего человека.

— Что, если он заблудился? — предположил он. — Проснулся в бреду. Встал и куда-то пошел.

Если это действительно так, они, возможно, никогда не найдут его. Он мог упасть в воду, ухнуть в болотную жижу или в зыбучий песок. Не исключено, что он сейчас лежит где-нибудь, обессиленный, и тихо умирает.

Альден углубился в густой кустарник, который рос в болотной грязи. Он тщательно обошел вдоль всей гряды, но не обнаружил никаких следов, кроме тех, что он сам оставил накануне. А следы должны были остаться, потому что едва стоило сойти с гряды, как ты сразу же оказывался по щиколотку, если не по колено, в грязи.

Он принялся продираться сквозь кусты, москиты и прочая мошкара с назойливым жужжанием вились над его головой, вдалеке клекотала какая-то птица.

Он остановился передохнуть, помахал руками перед носом, чтобы разогнать надоедливую мошкару.

Клекот не прекращался, но теперь к нему прибавился еще какой-то звук. Он прислушался, надеясь, что звук повторится.

— Альден, — снова послышался крик, такой слабый, что он едва его уловил.

Он выскочил из кустов обратно на гряду. Крик раздавался с той стороны, откуда они пришли накануне.

— Альден!

Теперь он понял, что зовет его Китти, а не Эрик.

Он неуклюже поспешил по гряде на крик.

Китти сидела на корточках на краю тридцатифутового озерца — там, где гряда расступалась и пропускала воду.

Он остановился рядом с ней и посмотрел вниз. Она показывала на след ноги. Он был в стороне от других следов — их собственных, оставленных в грязи накануне и ведущих в противоположном направлении.

— Мы не останавливались, — сказала Китти. — Мы шли без передышки. Это не может быть наш след. Ты ведь сюда не ходил, да?

Альден покачал головой.

— Значит, это след Эрика.

— Оставайся здесь, — велел он.

Он плюхнулся в воду и перешел озерцо вброд, и на другой его стороне заметил следы, направленные в ту сторону, откуда они пришли.

— Эрик! Эрик! Эрик! — несколько раз позвал Альден.

Никто не откликнулся.

Еще через милю он наткнулся на трясину, через которую они перебрались днем раньше — целую милю или даже больше болотной жижи, которая основательно истощила их силы. Здесь, на топком берегу, следы обрывались возле самой кромки моря жидкой грязи и воды.

Он присел на краю трясины и принялся вглядываться в воду, там и сям усеянную кочками, ядовито-зелеными в утреннем свете. И не уловил ни признака жизни, ни шевеления. Лишь однажды рыба (или не рыба, а что-то другое) на миг разорвала воду, и по ней разбежались зыбкие круги. И ничего больше.

С тяжелым сердцем Альден повернул назад.

Китти все так же сидела на корточках у края воды.

Он покачал головой.

— Эрик пошел назад, — сказал он. — Не понимаю, как это ему удалось. Он был совсем слаб и…

— Решимость, — сказала Китти. — И, наверное, забота о нас.

— О нас?

— Как ты не понимаешь? Он знал, что болен. И чувствовал, что идти ему не под силу. И еще он не сомневался, что мы останемся с ним.

— Но мы же все приняли такое решение, — сказал Альден.

Китти покачала головой.

— Он не хотел становиться обузой и дал нам шанс.

— Нет! — закричал Альден. — Я ему не позволю. Я вернусь назад и отыщу его.

— Через трясину? — спросила Китти.

Альден кивнул.

— Возможно, ему едва удалось перебраться через нее. Скорее всего, он отсиживается где-нибудь на другом берегу.

— А вдруг он так и не попал на ту сторону? Вдруг он остался в трясине?

— Тогда я, конечно, не смогу его найти. Но я должен попытаться.

— Что меня беспокоит, — откликнулась Китти, — так это что ты станешь делать, если найдешь его. Что ты ему скажешь?

— Приведу его назад, — ответил Альден, — или останусь с ним.

Она подняла голову, и в глазах у нее стояли слезы.

— Ты вернешь ему его подарок, — сказала она. — Ты швырнешь его ему в лицо. Ты превратишь его прощальный великодушный жест в ничто.

Она взглянула на Альдена.

— Ты смог бы на это пойти? — спросила она. — Он совершил прекрасный и достойный поступок — быть может, последний в его жизни. И ты хочешь отказать ему в этом?

Альден покачал головой.

— Он бы сделал это для тебя, — продолжала она. — Он не лишил бы тебя последней возможности совершить что-то достойное.

Наутро восьмого дня Китти стонала и металась в жару. Весь предыдущий день превратился в непрекращающийся кошмар из болотной жижи и осоки, из ужасного пекла, из змей и москитов, из слабеющей надежды и растущего страха, который слабо колыхался где-то под ложечкой.

Это была сумасшедшая затея, думал Альден, сумасшедшая с самого начала — три человека, которые не имели права на эту попытку, которые находились в слишком плохой физической форме, были слишком плохо экипированы и, по крайней мере в его случае, слишком стары, чтобы замахиваться на подобное. Чтобы пройти сорок миль по болоту, требовались молодость и сила, а единственным, в чем нельзя было отказать им троим, была решимость. Возможно, подумал он, на самом деле ими двигала вовсе не решимость, а нечто иное, чего, скорее всего, ни один из них не понимал.

Интересно, задумался он, зачем Китти и Эрику понадобилось бежать из Промежутка?

Они никогда не говорили о причине своего поступка, хотя, возможно, и коснулись бы этой темы, будь у них больше времени. Но им было не до разговоров. На них не хватало ни времени, ни дыхания.

Ибо, пришло вдруг к нему осознание, по-настоящему сбежать невозможно. Можно сбежать из болота, но из Промежутка не убежишь. Потому что становишься его частью. Попади в Промежуток — и тебе больше не будет места во внешнем мире.

Наверное, это был просто жест, подумал он — жест неповиновения. Как тот дурацкий благородный жест Эрика, оставившего их, когда болезнь стала одерживать верх.

И его снова одолело сомнение в правильности решения, которое они вдвоем приняли тогда.

Стоило ему закрыть глаза, даже сейчас, под палящим полуденным солнцем, как перед ним снова вставала та же картина: изголодавшийся, беспомощный, умирающий человек, который уполз с тропинки и скрылся в непроходимых зарослях, чтобы его не смогли найти, даже если один или оба его спутника сразу отправятся на поиски. Жирные мухи ползали по его лицу, а он не осмеливался (или просто не мог?) поднять руку и согнать их. Голодная черная птица сидела на обломке мертвого дерева и терпеливо ждала, под водой затаился аллигатор, а бесчисленные ползучие, пресмыкающиеся и прыгающие твари кишели в траве и в низкорослых кустах.