— Вот, — сказало белое лицо, — выпейте это.

К его губам поднесли ложку.

— Это суп, — продолжала женщина. — Горячий. Он придаст вам сил.

Он раскрыл рот, и ложка проникла внутрь. Суп был горячим и бодрящим.

Ложку вытащили.

— Где… — начал он.

— Где вы находитесь?

— Да, — прошептал он, — где я? Мне нужно знать.

— Это Промежуток, — ответило белое лицо.

Теперь у этого слова было значение.

Теперь он мог вспомнить, что такое Промежуток.

Но он не мог оставаться в Промежутке.

У него в голове не укладывалось, как кто-то может думать, будто он останется в Промежутке.

Он отчаянно замотал головой по тощей жесткой подушке.

Если бы только у него было побольше сил. Совсем недавно их было много. Он был старый, жилистый и очень сильный. У него хватало сил почти на все.

Но бездеятельный, сказали тогда в Ивовой Излучине.

Теперь у него появилось еще и это название. Он был рад, что оно вернулось, и ухватился за него.

— Ивовая Излучина, — сказал он в темноту.

— Эй, старина, вам плохо?

Он не видел говорившего, но не испугался. Чего ему было бояться? У него было его имя, и Ивовая Излучина, и Промежуток, а совсем скоро к нему вернется и все остальное — и тогда он снова станет здоровым и сильным.

— Мне хорошо, — сказал он.

— Китти покормила вас супом. Хотите еще?

— Нет. Все, чего я хочу — выбраться отсюда.

— Вы были серьезно больны. Температура поднималась почти до тридцати девяти.

— Я не болен. Жара нет.

— Сейчас нет, а когда вы попали к нам…

— Откуда вам знать, какая у меня температура? Вы не медик. Я по голосу слышу, что никакой вы не медик. В Промежутке нет медиков.

— Нет, — согласился невидимый голос. — Но я врач.

— Вы лжете, — возразил Альден. — Не бывает людей-докторов. У нас вообще больше нет докторов. Остались только медики.

— Кое-кто из нас еще ведет исследования.

— Промежуток не место для исследований.

— Временами, — сказал голос, — от исследований очень устаешь. Они слишком безликие и бесплодные.

Альден ничего не ответил. Он осторожно провел рукой по одеялу, которым его укрыли. Оно было жесткое и колючее на ощупь и казалось довольно тяжелым.

Он попытался разложить по полочкам то, что ему только что сообщили.

— Здесь нет никого, — сказал он, — кроме нарушителей. Что вы нарушили? Забыли подстричь ногти на ногах? Или недосыпали?

— Я не нарушитель.

— Тогда, наверно, доброволец.

— И не доброволец. Сюда просто так не попасть. Никто не пустит. В этом и смысл Промежутка, в этом-то вся и шутка. Ты игнорируешь медиков, за это медики игнорируют тебя. Тебя отправляют в такое место, где вообще нет медиков, чтобы ты попробовал, каково это.

— Значит, вы пробрались сюда тайком?

— Можно и так сказать.

— Да вы спятили, — заявил Альден Стрит.

Ибо Промежуток был не из тех мест, куда пробирались незаконно. Любой мало-мальски здравомыслящий человек делал все возможное, чтобы туда не попасть. Он чистил зубы, принимал ванну, пользовался одним из нескольких одобренных видов ополаскивателей для рта, регулярно проходил обследования, непременно делал зарядку, соблюдал диету и во весь дух мчался в ближайшую клинику при первых же признаках недомогания. Впрочем, недомогание вовсе не было обычным делом. При столь пристальном наблюдении и том образе жизни, который тебя заставляли вести, недомогание стало чем-то из ряда вон выходящим.

В его мозгу снова зазвенел ровный металлический голос: полный отвращения, возмущенный, осуждающий голос чиновника медицинского дисциплинарного корпуса.

«Альден Стрит, — произнес он, — вы просто опустившийся грязнуля!»

И это, разумеется, был самый ужасный эпитет из всех возможных. Вряд ли можно заклеймить его хуже. Его назвали предателем красоты и здоровья собственного тела.

— Что это за место? — спросил он. — Больница?

— Нет, — ответил доктор. — Здесь нет больниц. Здесь вообще ничего нет. Только я, да то немногое, что я знаю, да еще травы и прочие природные средства, которые есть в моем распоряжении.

— А этот Промежуток… Что это за Промежуток?

— Болото, — ответил доктор. — Гнусное место, можете мне поверить.

— Смертный приговор?

— Это равносильно ему.

— Я не могу умереть, — сказал Альден.

— Все умирают, — возвестил спокойный голос. — Рано или поздно.

— Не сейчас.

— Нет, не сейчас. Через несколько часов вы будете здоровы.

— Что со мной произошло?

— Вы подхватили какую-то лихорадку.

— Вы так и не сказали, как она называется.

— Послушайте, откуда мне знать? Я же не…

— Я знаю, что вы не медик. Люди не могут заниматься медициной — ни терапией, ни хирургией, вообще ничем, что имеет отношение к человеческому телу. Но люди могут проводить медицинские исследования, потому что для этого требуются интуиция и воображение.

— Вы много об этом думали, — заметал доктор.

— Так, немножко, — ответил Альден. — А кто не думал?

— Возможно, таких больше, чем вам кажется. Но вы злитесь. Вы ожесточились.

— А кто бы не ожесточился? Если хорошенько подумать.

— Я, — возразил доктор.

— Но вы же…

— Да, если кому-то и следовало бы ожесточиться, то это мне. Но я не ожесточился. Потому что мы сами довели себя до этого. Роботы не просили нас об этом. Мы сами возложили на них такую задачу.

Разумеется, именно так и было, подумал Альден. Все началось давным-давно, когда компьютеры стали использовать для диагностики и для расчетов дозировки лекарств. А дальше пошло-поехало. Применение машин поощряли как прогрессивный метод. А кто отважился бы встать на пути у прогресса?

— Ваше имя… — попросил он. — Мне хотелось бы знать ваше имя.

— Меня зовут Дональд Паркер.

— Честное имя, — одобрил Альден Стрит. — Хорошее, чистое, честное имя.

— А теперь поспите, — велел Паркер. — Вы слишком много говорили.

— Сколько сейчас времени?

— Скоро рассветет.

Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Ниоткуда не проникал ни единый луч света. В темноте было не видно ни зги и не слышно ни звука; в воздухе стоял зловещий запах сырости. «Он угодил в преисподнюю, — подумал Альден, — в преисподнюю для жалкой горстки людей, которые сопротивлялись, пренебрегали или по той или иной причине отказывались исповедовать религию всеобщего здоровья. Человек рождался в ней, воспитывался в ней, рос в ней и жил в ней до последнего вздоха. И это, разумеется, было чудесно, но, Боже мой, до чего же она утомляла, до чего же навязала в зубах! Не сама программа и не закон, а та неослабная бдительность, та атмосфера священной войны против каждого крошечного микроба, непрекращающегося сражения с каждым вирусом, с каждой пылинкой, того почти религиозного рвения, с которым медицинский корпус нес свой неусыпный дозор».

До такой степени, что просто из чувства противоречия хотелось вываляться в грязи, что невымытые руки становились предметом бравады.

Ибо закон весьма недвусмысленно гласил: заболевание — уголовное преступление, а пренебрежение любой, даже мельчайшей мерой, направленной на сохранение здоровья — серьезное правонарушение.

Все это начиналось с колыбели и тянулось до гробовой доски, и существовала даже шутка, которую, впрочем, никогда не произносили в полный голос (что может быть жальче?): дескать, единственное, от чего человек теперь может умереть, это неодолимая скука. В школе ребятишки получали поощрительные звездочки за чистку зубов, за мытье рук, за гигиенические навыки, за уйму прочих вещей. На детских площадках больше не было места столь бесполезному, несерьезному (и даже преступному) времяпрепровождению, как бесцельные игры — их сменили тщательно разработанные программы ритмической гимнастики, направленные на совершенствование тела. Для каждого уровня существовали свои спортивные программы: программы для дошколят и младших школьников, для старшеклассников и студентов, программы для микрорайонов и районов, программы для молодых семей, для людей среднего возраста и для людей пожилого возраста — все виды спорта, на любой вкус и сезон. Они не были рассчитаны на болельщиков. Если человек понимал, что для него хорошо, ему в голову ни на минуту не могло закрасться столь нелепое и подозрительное желание, как стать спортивным болельщиком.