Султан Хан был одним из первых, с кем я познакомилась в Кабуле, когда приехала туда в ноябре 2001 года. До этого я провела шесть недель со штабом Северного альянса, в пустыне на границе с Таджикистаном, в горах Гиндукуш, в долине Пашир, в степях к северу от Кабула. Северный альянс теснил Талибан, а я везде следовала за ними, спала на каменном полу, в землянках, жила на линии фронта. Путешествовала в кузове грузовиков, на военном транспорте, на лошади и пешком.

Поле падения режима талибов вместе с силами Северного альянса я вошла в Кабул. И там, в одном книжном магазине увидела элегантного седоволосого человека. После недель, проведенных в пыли и пороховом дыму, когда все разговоры вертелись исключительно вокруг вопросов военной тематике и наступления, было большим облегчением полистать книги и поболтать о литературе и истории. В магазине Султана Хана полки завалены книгами на разных языках, сборниками стихов, афганских легенд, книгами по истории, романами. Он оказался умелым продавцом: покидая его магазин, я уносила с собой семь книг. Я нередко заглядывала к нему, когда у меня выдавалась свободная минутка, — посмотреть на книги, пообщаться с интересным книготорговцем. Он был афганский патриот, с которым родина частенько обходилась несправедливо.

«Сначала мои книги сожгли коммунисты, потом магазин разграбили моджахеды, а после пришли талибы и опять все пожгли».

Однажды он пригласил меня к себе домой на ужин. На полу вокруг роскошной скатерти сидела его семья: одна из жен, сыновья, сестры, брат, мать и парочка двоюродных братьев.

Султан рассказывал разные истории, сыновья шутили и смеялись. Царила непринужденная атмосфера, да и еда выгодно отличалась от спартанского рациона, который я делила в горах с командующим Северного альянса. Но я быстро заметила, что женщины почти ничего не говорят. Юная красавица жена Султана со своим младенцем тихонько сидела у дверей, не раскрывая рта. Другой его жены в тот вечер не было. Остальные женщины отвечали на вопросы, принимали похвалы своему кулинарному искусству, но сами никаких разговоров не заводили.

Уходя, я сказала себе: это ведь Афганистан. Интересно было бы написать книгу об этой семье.

На следующий день я пришла к Султану в магазин и поделилась своими мыслями.

— Большое спасибо, — только и сказал он.

— Но это значит, что мне придется жить у вас в доме.

— Добро пожаловать.

— Я буду везде ходить с вами, жить вашей жизнью. Рядом с тобой, твоими женами, сестрами, сыновьями.

— Добро пожаловать, — повторил он.

И вот туманным февральским утром я переехала к ним. Все, что у меня было с собой из вещей, — это мой компьютер, записные книжки, ручки, спутниковая рация и то, что было на мне. Остальное пропало по пути — где-то в Узбекистане. Меня встретили с распростертыми объятиями, а афганские платья оказались очень удобными. Мне постелили циновку на полу рядом с юной Лейлой, которой дали задание следить за тем, чтобы мне было хорошо.

«Ты будешь моим ребенком, — сказала мне эта девятнадцатилетняя девушка в первый вечер. — Я буду о тебе заботиться», — заверила она меня и вскакивала каждый раз, когда я просыпалась.

Султан приказал семье исполнять все мои желания. И добавил при этом, что нарушивший приказ будет наказан. Но об этом я узнала много позже.

Дни на пролет мне подавали еду и чай. Постепенно меня стали посвящать в жизнь семьи. Самое интересное я узнавала из их рассказов, а не из ответов на свои вопросы. Они не всегда имели желание общаться, когда у меня был наготове блокнот, зато могли разговаривать в автобусе, во время похода на базар или ночью, лежа на соседней циновке. Большинство ответов пришли сами по себе, причем на такие вопросы, какие у меня не хватало бы фантазии придумать.

Эта книга написана в форме художественного произведения, но в ее основе лежат реальные истории, в которых я участвовала сама или которые узнавала из первых рук. Когда я описывала мысли и чувства своих героев, то опираюсь на их же собственные рассказы или мои представления о том, что они могли чувствовать в тот момент.

По большей части описанное происходило на моих глазах — события в квартире, путешествие в Пешавар и Лахор, паломничество, походы на базар, свадьба и приготовление к ней, посвящение хамама (бани), школы, министерства образования, охота за «Аль — Каидой», разговоры в полиции и тюрьме.

Кое о чем я узнала от других, например о судьбе Джамили, и эскападах Рахимуллы, и о Мансуре и его подружках из магазина. Эти истории были мне рассказаны задним числом.

Вся семья была осведомлена, что я живу в ней с целью написать книгу. Если что—то, по мнению хозяев, не подлежало публикации, мне об этом сразу сообщали. Тем не менее, я изменила имена всех действующих лиц. Никто меня об этом не просил, просто мне показалось, что так будет лучше.

Мои будни протекали так же, как и у всех в семье. Просыпалась я на рассвете под вопли детей и приказы мужчин. Вставала в очередь в ванную или пробиралась туда после всех. Если везло, мылась теплой водой, но быстро привыкла обходиться чашкой холодной воды, выплеснутой в лицо. Днем я либо была дома с женщинами, ходила с ними в гости к родственникам и на базар, либо шла с Султаном и его сыновьями в магазин, гуляла с ними по городу или путешествовала. Вечером я ужинала с семьей, а перед сном пила зеленый чай.

Я была гостьей, но очень быстро привязалась к хозяевам. Они были щедрыми и открытыми, а то, как они обо мне заботились, словами не описать. Мы провели вместе немало хороших минут, но я еще в жизни ни на кого так не злилась, как на семью Хан, и редко с кем так ссорилась, как с ними. И никогда еще мне так сильно не хотелось ударить кого—то, как некоторых из них.

Причина моей злости всегда была одна и та же — обращение мужчин с женщинами. Превосходство мужчин считалось на столько естественным, что редко кто пытался его оспорить. Для большинства было совершенно очевидно, что женщины глупее мужчин, что мозгов у них меньше и мыслить логически они толком не умеют.

Меня воспринимали как своего рода двуполое существо. Будучи западной женщиной, я могла общаться как со слабым, так и с сильным полом. Будь я мужчиной, мне бы никогда не позволили жить в семье, бок о бок с женщинами Султана, иначе пошли бы всякие слухи. И в тоже время моя принадлежность к женщинам или, скорее, двуполым существам не мешала мне в общении с мужчинами. Во время праздников, отмечаемых раздельно, я была единственной, кто мог свободно ходить из мужских комнат в женские и обратно.

Мне не надо было соблюдать суровые требования, что предъявляются к одежде афганских женщин, и я могла ходить куда хочу. Все равно я частенько надевала паранджу, прежде всего, чтобы меня не трогали. Западная женщина на улицах Кабула привлекает к себе слишком много ненужного внимания. Под покровом паранджи я могла смотреть на кого угодно сколько захочу, не рискуя, что в ответ начнут пялиться на меня. Я могла украдками наблюдать за членами семьи, не привлекая внимания. Приятно было ощущать себя невидимкой, потому что в Кабуле почти нет мест, где человек мог бы остаться в одиночестве.

Я носила паранджу еще и затем, чтобы на своей шкуре прочувствовать, каково это — быть афганской женщиной. Каково это, пробираться в конец автобуса к трем последним рядам, предназначенным для женщин, когда салон почти пуст. Каково это — забиваться в багажник такси, потому что на заднем сидении устроился мужчина. Каково это — чувствовать на себе взгляды мужчин и получить от прохожего свой первый комплимент за то, что ты высокая и привлекательная паранджа.

А как я со временем ее возненавидела! За то, что давит на голову, вызывая головную боль. За то, что сквозь сеточку из ниток плохо видно. За то, что в парандже ужасно душно, быстро начинаешь потеть, и все время надо смотреть по ноги, чтобы не наступить на подол. За то, что она собирает пыль, очень быстро пачкается и ужасно мешает. С каким облегчением я ее снимала, возвращаясь, домой!