Несколько месяцев Джейми – Изабелла ясно видела это – мучительно тосковал по Кэт. Изабелла не касалась больной темы, но, следуя негласному уговору, по-прежнему вела себя с Джейми как с членом семьи, поддерживая в нем надежду на восстановление порванной связи. Между тем ее собственные отношения с Джейми сделались глубже, чем просто родственная приязнь. Джейми нуждался в человеке, которому можно изливать душу, и Изабелла, инстинктивно почувствовав это, с готовностью взяла на себя роль конфидентки, получая огромное удовольствие от общения с Джейми. Она аккомпанировала ему на фортепьяно, кормила его собственноручно приготовленными кушаньями, болтала с ним о всякой всячине. И всему этому он радовался ничуть не меньше, чем она сама.
Она была вполне довольна тем, что давала ей эта дружба. Знала, что может в любой момент позвонить Джейми и он придет к ней со своей Сакс-Кобург-стрит выпить стаканчик вина и поговорить. Иногда они ходили куда-нибудь поужинать или – если Джейми доставал билеты – на концерт. А в те вечера, когда Джейми играл с Камерным оркестром, присутствие Изабеллы считалось обязательным, где бы ни проходил концерт – в Эдинбурге или в Глазго, хотя она не слишком любила Глазго, находя его чересчур суетливым. Слушая это, Джейми улыбался. Глазго суетливый? Да нет, Глазго живой. Здесь жизнь осязаема, материальна, в отличие от рафинированно-утонченного Эдинбурга. Джейми нравился Глазго. В свое время он учился в Шотландской королевской академии музыки и драмы и с удовольствием вспоминал студенческую жизнь с ее разудалыми вечеринками, посиделками в барах, ужинами в дешевых индийских ресторанчиках, где пахло рекой и куда доносились гудки пароходов и фабрик.
Сейчас, сидя – как и было обещано – в третьем ряду партера, Изабелла изучала программку предстоящего музыкального вечера. Концерт был благотворительный – в пользу Фонда помощи странам Ближнего и Среднего Востока, – и участвовать в нем выразили желание самые разные музыканты. Обещаны были виолончельный концерт Гайдна, сборная солянка из произведений Баха и несколько номеров в исполнении Эдинбургской хоровой академии. Камерного оркестра, в котором работал Джейми, среди участников не было, но сам он играл на фаготе в составе собранного на этот вечер ансамбля, которому предстояло аккомпанировать пению. Изабелла пробежала глазами список исполнителей: почти все имена были ей хорошо известны.
Откинувшись на спинку стула, она подняла голову и оглядела галерею. Девочка, вероятно младшая сестра одной из хористок, свесившись через парапет, смотрела вниз. Встретив взгляд Изабеллы, неуверенно помахала ей рукой. Изабелла помахала в ответ и улыбнулась. За спиной девочки мелькнула фигура сотрудника Национальной библиотеки. Он посещал все концерты и всегда вертелся.
Зал был уже почти полон, и только несколько пришедших в последний момент еще пробирались к своим местам. Изабелла снова заглянула в программку и затем, незаметно скосив глаза, посмотрела, кто сидит слева. Оказалось, что это женщина средних лет с туго стянутыми на затылке в узел темными волосами и слегка недовольной миной. Мужчина с худым брюзгливым лицом сидел рядом с ней, устремив глаза в потолок. Потом глянул на женщину и снова отвернулся. Женщина бросила на него взгляд и тут же, делая вид, что поправляет накинутую на плечи красно-пеструю кашемировую шаль, слегка повернулась в сторону Изабеллы.
– Какая чудная программа, – прошептала Изабелла. – Просто подарок.
Лицо женщины стало приветливее.
– Мы так редко слушаем Гайдна, – сказала она. – Его исполняют гораздо реже, чем следует.
– Да-да, вы правы, – согласилась Изабелла и подумала: интересно, а сколько Гайдна нам следует?
– Пора бы им проснуться, – проворчал мужчина. – Когда мы в последний раз слушали «Сотворение мира»? Вы помните? Я – нет.
Раздумывая над причитающейся Гайдну квотой, Изабелла опустила взгляд на программку, но тут свет начал гаснуть, и участники струнного квартета, выйдя из двери в глубине эстрады, заняли свои места. Их встретили громом аплодисментов, и, как показалось Изабелле, ее соседи хлопали с увлечением.
– Гайдн, – прошелестела женщина, и вся преобразилась. Мужчина выразительно кивнул.
Изабелла с трудом подавила улыбку. Похоже, мир полон поклонников и болельщиков всех родов и оттенков. Что только люди не делают предметом страсти, фетишем, которому посвящают всю жизнь! Гайдн – достойный объект поклонения, но, скажем, поезда не хуже. Уистен Хью Оден, или УХО, как она его называла, обожал паровозы и признавался, что в отрочестве паровоз казался ему таким же прекрасным, как человек, которому он посвятил свое стихотворение. Ты мой паровозик! Почему бы и не сказать так? Французы говорят любимым mon petit chou – мой капустный кочанчик. Поистине выражения чувств удивительны.
Настроив инструменты, музыканты взялись за опус Гайдна и исполнили его так старательно, что рядом с Изабеллой раздались восторженные рукоплескания. Затем пришла очередь Баха, а после наступил антракт. Обычно Изабелла оставалась сидеть, но сегодня вечер был жарким, и жажда заставила ее пойти в бар и встать в очередь за напитками. К счастью, обслуживание было на высоте, стоять пришлось не долго. Осторожно неся бокал с белым вином, она пробралась к маленькому столику в углу. Несколько человек поздоровались издалека – кивком или улыбкой. А где сейчас Джейми? – подумалось ей. Ему предстояло играть сразу после антракта, и, вероятно, он был в зеленой задней гостиной, в последний раз перед выходом пробуя свой фагот. После концерта они, наверное, увидятся, с удовольствием выпьют немного вина, поговорят о том, как все прошло.
И тут она его увидела: он стоял в дальнем конце зала, окруженный какими-то людьми. Одного Изабелла узнала: это был Брайан из Абердина, товарищ Джейми по Камерному оркестру, скрипач. А за ним, рядом с Джейми, стояла высокая блондинка в стянутом ремешком на талии красном платье. Держа в левой руке бокал и что-то рассказывая, она повернулась и боком прижалась к Джейми. Изабелла смотрела не отрываясь. Увидела, как губы Джейми тронула улыбка, как он слегка коснулся плеча девушки, а потом поднял руку и легким движением отбросил ей со лба волосы, а она улыбнулась в ответ и свободной рукой обняла его.
При виде этих ласк Изабелла вдруг почувствовала пустоту в груди. Ощущение было таким осязаемым и отчетливым, что она испугалась; показалось, больше уже не вздохнуть: воздух весь выкачан. Поставив бокал, она посидела, уткнувшись взглядом в стол, а потом снова посмотрела туда. И увидела: Джейми взглянул на часы, что-то сказал скрипачу, потом обратился к девушке и, выскользнув из-под ее руки, направился к зеленой гостиной, а девушка огляделась и стала лениво рассматривать висевшие по стенам картины – невыразительные любительские пейзажи, которые дирекция концертного зала безуспешно пыталась сбыть с рук.
Изабелла поднялась. На пути в зал ей пришлось пройти мимо девушки, но она отвернулась. Дойдя до места, тяжело и неловко опустилась на стул и открыла программку. Имена Джейми и скрипача мелькали у нее перед глазами, сердце отчаянно билось в груди.
Музыканты вышли на сцену; за ними хор Академии, юные певцы в возрасте от четырнадцати до восемнадцати: мальчики в белых рубашках и темных брюках, девочки в белых блузках и плиссированных синих юбках. Затем появился дирижер. Изабелла сфокусировалась на нем, чтобы не видеть Джейми, который, похоже, всматривался в зал, чтобы, как у них было заведено, украдкой ей улыбнуться.
Отделение началось Генделем, которого она едва слышала. Кто была эта девушка? После Кэт у Джейми никого не было, и Изабелла почему-то воображала, что так оно и останется. Он неизменно давал понять, что хочет вернуть Кэт и будет ждать ее, сколько бы ни понадобилось. А она, Изабелла, сжилась с этой мыслью, но неосознанно предъявляла на Джейми все большие и большие права. И вот теперь появилась другая женщина. Нет, не женщина, а девушка. И между ними явно существует связь, а для нее, Изабеллы, нет больше места, и, значит, конец всему.
