Темно-синий свет заливал палату по ту сторону занавески, он исходил из осветительного прибора на потолке. Лампочки в нем были окрашены так, что все красные предметы в комнате казались черными. Обстановка комнаты была разнообразной и в некотором роде удивительной. Там стояли рядами полки со старомодным медицинским оборудованием, эмалированные железные шкафы с бакелитовыми ручками, которые когда-то, наверное, были частью официального оборудования больницы. Тут были ноутбуки, похожие на миниатюрный МРИ[8] -сканер. В центре комнаты стоял суживающийся книзу деревянный гроб с медными ручками и роскошной внутренней отделкой. Камеры, микрофоны и разные датчики, непонятные Кэкстон, оплетали гроб своими извивающимися кабелями так, что содержимое его было целиком и полностью под контролем.

Электрическая распределительная коробка с одной лишь кнопкой, выдававшейся на ее поверхности, располагалась возле двери. Аркли нажал ее, и где-то глубоко внутри санатория раздался звонок.

– Ты читала мой отчет. И знаешь, что я сжег всех вампиров на той лодке в Питтсбурге.

Кэкстон кивнула. Она уже почти догадалась о том, что должно было за этим последовать.

– Ты также помнишь, что крови у Лэрса хватило только на то, чтобы оживить троих своих предков. Был и четвертый, который остался без подкрепления. Довольно странно, но те, у кого была плоть и кожа, сгорели сразу. А тот, у кого их не было, только чуть обуглился. Он выжил в огне.

– Но ведь в Америке вампиры вымерли, – возразила Лора.

– В дикой природе, – поправил ее Аркли.

Пластиковая занавеска в дальнем конце комнаты с гробом поднялась, и внутрь вкатилась инвалидная коляска. Человек, который толкал ее, был одет в белый медицинский халат с рукавами, закатанными до локтя. Он был слишком худощав, больше никаких других особых примет у него не было. По сравнению со своей подопечной, он выглядел совсем незапоминающимся. Женщина в коляске была одета в дырявое розовато-лиловое платье, побитое молью, ткань совершенно истерлась и стала похожа на марлю. Сама же она была не более чем костями, обтянутыми прозрачной белой кожей, более тонкой, чем папиросная бумага.

Волос на голове у нее не было совершенно, за исключением нескольких длинных и тонких ресниц. Кожа была разорвана и отходила от костей черепа, местами совершенно вытершись, и под ней были видны лоснящиеся участки кости. У нее было одно сморщенное глазное яблоко, с радужкой, бесцветной в синем освещении. Уши были длинными, сильно заостренными на концах, покрытые болячками. Рот отчего-то выглядел разбитым или, по крайней мере, неправильным. Он был полон обломков, прозрачных острых кусочков кости. Кэкстон не сразу сообразила, что это зубы. У этой женщины были сотни зубов, и они были вовсе не сломаны. Они просто были острыми. Это было то, о чем она читала в отчете Аркли. Это была одна из тех тварей, которых он сжег в лодочном трюме, – вампирша, старая, изголодавшаяся по крови вампирша. Лора никогда еще не видела ничего более ужасного, даже почти лишенный лица немертвый, заглядывавший к ней в окно прошлой ночью, не шел с ней ни в какое в сравнение.

– Здрасьте, маршал. Вы точно по расписанию – в зоопарке время кормежки, – заговорил человек в халате.

Он подтолкнул кресло к ним ближе, чем этого хотелось Кэкстон. Она ничего не чувствовала от вампирши, ничего человеческого, только холод. Все равно что стоять жарким летним днем возле холодильной камеры в продуктовом магазине. Холод был осязаемым, настоящим и абсолютно неестественным.

– Специальный представитель, – поправил его Аркли.

– Время кормежки? – в ужасе переспросила Кэкстон.

Глаза вампирши сверкнули.

– Этот синий свет, – спросила Кэкстон, – должно быть, это какие-то волны, за счет которых вампиры не могут видеть, да? Она ведь нас не видит?

– По правде говоря, она прекрасно тебя видит. Она увидит тебя и в кромешной темноте. Так она мне говорила, – ответил человек в халате. – Она видит горящую в тебе жизнь, словно лампу. А этот свет менее вреден для ее кожи, чем даже самое мягкое белое свечение.

Он протянул руку.

– Я – доктор Хазлитт. Кажется, мы не встречались.

Кэкстон оторвала взгляд от единственного вращающегося глаза вампирши и посмотрела на мужчину. Потянулась было к его руке, чтобы пожать ее. Потом остановилась. Его рукав была закатан до бицепса, и она увидела пластиковый катетер, воткнутый в вену с внутренней стороны его локтя. Струйка засохшей крови, идеально черная в синем свете, запачкала конец катетера.

– Это шунт, – объяснил он ей. – Так проще, не надо каждый раз брать шприц.

Аркли присел на корточки, чтобы заглянуть вампирше в глаза. Ее лишенные плоти руки маниакально зашевелились у нее на коленях, словно она пыталась отстраниться, ибо он наводил на нее ужас. Кэкстон предположила, что та имела на это полное право – федерал однажды уже сжег ее и оставил тут полуживую.

– Хазлитт кормит ее своей кровью, – объявил Аркли, – так сказать, из доброты сердечной.

– Знаю, выглядит жутковато, – сказал ей доктор. – Мы перепробовали уйму вариантов – фракционированную плазму и тромбоциты из хорошего банка крови, кровь животных, химию, которую военные пытаются использовать в качестве заменителя крови. Ничего не вышло. Должна быть человеческая, теплая, свежая. Я не прочь немного поделиться.

Он шагнул к автоматизированному рабочему месту в нескольких ярдах от коляски и вытащил из шкафа мензурку из небьющегося стекла. Отрезок резиновой трубки вошел в шунт, а свободный конец повис на краю мензурки. Кэкстон отвела взгляд.

– Зачем, – спросила она Аркли, – зачем это вообще кормить?

Ее первая реакция как копа – задавать вопросы, пока точно не поймет, что происходит, – требовала ответов.

– Она не «это»! Ее зовут, – возмутился Хазлитт, замолчал на мгновение и пробормотал сдавленным от боли голосом: – Малверн. Жюстина Малверн. И когда-то она была человеком. Может, это и было сотни лет тому назад, но, пожалуйста, проявляйте уважение.

Кэкстон разочарованно покачала головой.

– Не понимаю. Вас чуть не убили, когда вы пытались уничтожить ее. А теперь вы ее тут защищаете, даже кровью кормите?

– Это было не мое решение.

Аркли похлопал по карману своей куртки, словно это могло что-то объяснить. Но она не поняла. Он глубоко вздохнул и снова уставился на вампиршу, пустившись в разъяснения.

– Когда ее нашли на дне Аллегейни, по-прежнему в гробу, мы не знали, что нам делать. Я все еще находился в госпитале, впрочем, никто меня особо не спрашивал Мои боссы вернули ее тело в Смитсоновский институт. Те сказали, что с удовольствием получили бы ее останки, но пока она все еще жива, они ее не возьмут.

Они попросили нас подвергнуть Малверн эвтаназии, чтобы можно было выставить ее на обозрение. Но потом кто-то совершил ошибку, обратившись к юристу с вопросом, как поступить. И поскольку мы знаем, что она еще ни разу не убивала американских граждан – она почила еще до американской революции,[9] – Министерство юстиции решило, что у нас нет права казнить ее. Забавно, не так ли? Лэрс ходил, двигался, подавал признаки интеллекта, но никто даже не заикнулся, когда я пришил его. Малверн же наполовину сгнила в своем гробу, но, если я воткну ей в сердце кол, все с готовностью назовут это убийством. Ну, вот так все и вышло. У нее, по понятным причинам, нет ни семьи, ни друзей, так что ее объявили лицом, находящимся под защитой суда. Формально я ответственен за ее благополучие. Я должен одевать ее, предоставлять ей кров и кормить ее. Никто не знает, умрет ли она, если прекратить подачу крови, но без приказа федерального суда нам нельзя прекратить кормежку.

– Она уже с лихвой отработала свое содержание, – заметил Хазлитт.

Он снял сифон, который выкачивал кровь из его руки.

– Я семь лет изучаю ее, и каждый день и ночь приносят новые открытия.