Дождь немного утих, и я попытался снова закурить, уныло спрашивая себя, за каким дьяволом меня занесло в Нью-Йорк: ведь я-то наперед знал, что не найду здесь того, что ищу. И не нашел. Зато уже стал терять — терять самого себя, свою личность, скрывая от посторонних взглядов свое "я". Это очень утомительное занятие. Немудрено, что я устал, устал от порока, от ненависти в разных ее формах — от ревности, от насилия, от злобы. Слишком много се скопилось и во мне и в других.

И вот я приехал в Нью-Йорк, где все вышеперечисленные пороки и грехи давным-давно любовно поощряются, культивируются, постоянно и неостановимо растут, как социальные пособия. Конечно, это был поступок отчаявшегося человека, решившего свое отчаяние спрятать в целом море отчаянья, надеявшегося, что на фоне всеобщего безумия собственные его причуды будут не так заметны. Не тут-то было.

В растерянности я перестал размышлять над этими глобальными проблемами, отдав все силы прикуриванию. Это потребовало вдвое больше усилий, чем в прошлый раз.

Пачка «Кэмела» в кармане промокла, сигарета развалилась в руке. Ладонь я держал щитком над пламенем зажигалки, успешно опалив себе кожу, пока не втянул наконец слабенькую струйку дыма. Затянулся, вспомнив неизвестно почему, любимое присловье отца: «Бесплатных завтраков не бывает». В эту минуту Нью-Йорк подкинул мне новую пищу для размышлений.

Незаметно подобравшийся вор просунул руку через перила и вытянул из моего бокового кармана бумажник. Проделано это было с таким мастерством, что я еле успел схватить его за запястье буквально за секунду до того, как он удрал бы с добычей.

— Э-э, нет, так не пойдет! — рявкнул я.

Карманник, упираясь ногами в перила, дернул бумажник к себе, больно прижав костяшки моих пальцев к толстым стальным прутьям ограждения. Я не отпускал свое достояние, балансируя на скользком выступе в полтора фута шириной.

— Пусти, гад! Пусти!

Просунув свободную руку через перила, карманник толкнул меня, но я мертвой хваткой держал его запястье и чувствовал, как под тяжестью моего тела плечо его поддается, скользя вдоль перил. Он упорно пытался высвободиться, отдирая мои пальцы, сомкнувшиеся вокруг его кисти. Я стал бить его — без особенного эффекта: часть ударов приходилась по перилам, часть по мне самому, и только некоторые достигали цели. Я перебирал в голове варианты своих действий. Выбор был небогат.

Разжать руку? Уцепиться за перила или за выступ волнолома? Дождь, я грохнусь как миленький. Шансов, что я выплыву, — пятьдесят на пятьдесят. Там, внизу, под яростно накатывающими волнами — острые и скользкие камни. Пройти вдоль волнолома к берегу невозможно. И проплыть тоже. Там слишком мелко. Но достаточно глубоко, чтобы прибой размолотил меня о стену. Выбора не было, я вцепился в карманника еще крепче.

— Да пусти же ты, сука! Пусти меня, пусти, понял?

Пытаясь высвободиться, он дергался взад-вперед. Я рычал от боли — подмышку резало как ножом, — но пальцы не разжимал.

— Пусти! Пусти!

— Втащи меня наверх, ради Бога! — пытался я вразумить его. — Дай мне ухватиться за перила... Возьмешь себе эти деньги, я помирать из-за пятерки не собираюсь!

— Заткнись ты! Сволочь! Пусти меня. А-а, не хочешь?! Врешь, отпустишь!..

Карманник свободной рукой полез под куртку. Отлично, подумал я, ты хотел этого — получай, и крепче уперся пятками в стену. Вынырнувшая из-за пазухи рука сжимала раскрытую бритву. Тут моя левам нога соскользнула. Сквозь перила тянулось ко мне его рука. Я подтянулся, поставил ногу, и сейчас же мокрая подошва опять соскользнула. Бритва наконец нашла меня — располосовав рукав и стесав порядочный лоскут кожи. Я обрел равновесие, изменив центр тяжести, и все-таки поставил левую ногу. Лезвие плясало прямо перед глазами.

— Ага... — хрипел он, — сейчас отпустишь...

— Как бы не так.

Я резко откинулся назад всем телом, вор пошатнулся и ударился лицом о перила. Бритва выпала из его руки, полетела вниз, по касательной задев мне правое ухо. Из его разбитого носа ручьем хлестала кровь, попадая мне в глаза и в рот. Не теряя времени, я ухватил его за шею и буквально вбил в стальные прутья. Еще сильнее, еще обильней хлынула кровь — и по плечам и по рукам. От этого резкого толчка я чуть было не слетел вниз, но сумел удержаться и уже обеими руками ухватился за перила, утвердившись на выступе как можно прочнее.

Потом взглянул на своего противника, чтоб узнать, что мне грозит с его стороны. С его стороны мне не грозило ничего. Он был в глубоком обмороке или мертв. Разбираться было некогда. В руке у него был крепко зажат мой бумажник. Справившись с дыханием, я выдернул его. Вор не шевельнулся. Потом я перелез через перила и уселся в трех шагах от поверженного врага, заново переживая эту полутораминутную схватку, радуясь, что вышел из нее целым и невредимым, что живу и дышу. В течение нескольких минут я ликовал, а потом заметил, что дождь припустил с новой силой. Слишком много происшествий для одного вечера, подумал я, вскочил на ноги и подошел к карманнику. Перешагнул через его распростертое тело, похлопал по спине и сказал:

— Отчаянный ты малый.

Потом сел в машину и покатил домой. В ту ночь бессонница меня не мучила.

Дождь лил всю ночь, и утром, когда я завел «скайларк» и поехал в контору, на город низвергались потоки воды. Я использовал каждый дюйм свободного пространства, и то же делали остальные водители, и в плотной автомобильной толчее мы прибирались сквозь темно-серую дождевую мглу. Потоки воды, разбиваясь о лобовое стекло, оседали на нем крупными каплями, и они стучали по крыше, словно когти большого пса по тротуару. Мерзкий звук.

Затрудняюсь сказать, что бы не показалось мне в то утро мерзким. Меньше всего на свете хотел я быть там, где был — за рулем «скайларка» по пути на службу. Пропуская протискивавшийся справа серебристый «рыдван», я представил, как сижу где-нибудь с удочкой, а подрезая размалеванный корявыми надписями белый грузовичок, увидел себя у пылающего камина на каком-нибудь горнолыжном курорте. И много еще других соблазнительных образов, навеянных рекламой пива, пронеслось у меня в голове, покуда мы со «скайларком» выписывали фигуры нашего ежеутреннего вальса через Манхэттенский мост.

Девушки немыслимой красоты — не меньше двухсот долларов за час съемки — улыбались мне со стендов, изображая официанток, пассажирок снегохода, возлюбленных и подруг. С кокетливо-уверенным, распутно-невинным видом, который напрочь исчезает у женщин на втором-третьем романе, они клялись мне чем угодно, что моя паскудная жизнь волшебно переменится, как только я отведаю, предварительно охладив, предлагаемое ими пиво. Будь у меня с собой хоть банка, я бы непременно чокнулся с каждой, даже если бы для этого пришлось лезть в багажник, а значит — останавливаться посреди мосла. А ведь я не очень люблю пиво. Но эти девушки дело свое знали.

Я ехал, ужом ввинчиваясь в серый утренний полумрак, и боялся наступающего дня. В последние несколько недель работы было прискорбно мало: разводы, вшивенькое дело о растрате, розыск и возврат краденого в крайне незначительных размерах. Негусто.

Да еще с погодой не везло. В дождь — и особенно летом — люди неохотно идут на преступления. Потому ли, что кондиционер доступен все-таки далеко не каждому, и большинство нью-йоркцев регулярно устраивает моление о дожде, который остудил бы бетон и их горячие головы. Или потому, что дождь вызывает у всех какое-то жалостливое настроение. Или потому, что он смывает грязь с тротуаров и мостовых, со стен домов и с неба, и город тогда начинает хоть чуточку напоминать место, пригодное для обитания.

Короче говоря, не знаю, почему. Знаю одно: в последнее время к услугам частного сыщика обращались редко. И не только ко мне. Общий спад. Если так и дальше пойдет — бегать мне по улицам в поисках потерявшихся собачек и в чаянии вознаграждения. Ясно вижу: вот мчусь я с гигантским сачком в руках, с пакетиком сахарных косточек в кармане за каким-нибудь тявкающим пуделем, а все девушки с рекламных плакатов покатываются со смеху. И проклятый пудель тоже. На съезде с моста я обошел грузный зеленый «кадиллак» и нахально стал первым. Ни одну сволочь не пропущу, сделаю всех на светофоре! «Ох, и настроеньице», — подумал я.