Носороги, повернувшись к нам задом, мирно щипали траву. Мне кажется, эти животные никогда не ходят. Они либо бегут, либо стоят на месте.

– Отчего они такие красные? – спросила Мама.

– Вывалялись в глине, – пояснил Старик. – Надо торопиться, пока еще не совсем стемнело.

Солнце уже село, когда мы выбрались из леса и увидели внизу тот холм, откуда накануне наблюдали за носорогами в бинокль. Вместо того чтобы спуститься, пересечь лощину и выйти к лагерю прежней дорогой, нам неожиданно взбрело в голову пройти лесной опушкой прямо по горному склону. И вот в темноте, придерживаясь намеченного пути, мы двинулись через глубокие предательские ущелья, издали похожие на рощицы, скользили, цеплялись за лианы, спотыкались, карабкались и снова скользили все ниже и ниже, потом опять с невероятными усилиями взбирались по круче, а лес был полон ночных шорохов, слышалось рычание леопарда, который охотился на бабуинов; я боялся змей и со страхом прикасался в темноте к каждому подозрительному корню или ветке.

На четвереньках мы одолели два глубоких ущелья, а затем при свете луны перевалили через длинный и невероятно крутой отрог, на который взбирались, цепляясь за камни, подтягиваясь, цепляясь и снова подтягиваясь, черепашьим шагом, смертельно усталые, с трудом неся тяжелые ружья. Наверху мы вздохнули с облегчением. Перед нами расстилалась долина, озаренная лунным светом; потом мы снова шли вниз, вверх и напрямик через невысокие холмы; мы изнемогали от усталости, но впереди уже показались огни, а там наконец и лагерь.

И вот я уже сижу у костра, зябко поеживаясь от вечернего холодка, и попиваю виски с содовой в ожидании, пока брезентовая ванна наполнится на одну четверть горячей водой.

– Купати, бвана.

– Черт побери, никогда не смогу больше охотиться на горных баранов, – говорю я.

– А я и раньше не могла, – отзывается жена. – Это вы все меня заставляли.

– Ну, ну, ты лазаешь по горам почище любого из нас!

– Как вы думаете, Старик, сможем мы опять когда-нибудь охотиться на них?

– Не знаю, – отозвался Старик. – Все зависит от обстоятельств.

– Противнее всего езда на этих ужасных машинах.

– Если б мы каждый вечер совершали такой переход, мы незаметно для себя прошли бы весь путь за какие-нибудь трое суток.

– Конечно. Но я не перестану бояться змей, даже если целый год буду каждый вечер совершать такие прогулки.

– Это пройдет со временем.

– Ну нет. Я боюсь их панически. Помните, что со мной было, когда вы стояли за деревом, а я, не видя вас, наткнулся на вашу руку?

– Еще бы, – ответил Старик. – Вы отскочили на добрых два шага. Вы действительно так боитесь змей или только притворяетесь?

– Ужасно боюсь. С детства.

– Что это с вами сегодня? – спросила моя жена. – Почему вы не рассуждаете о войне?

– Мы слишком устали. А вы были на войне, Старик?

– Какой из меня вояка, – ответил он. – Куда же запропастился этот парень с нашим виски? – И, дурачась, он позвал тоненьким фальцетом: – Кэйти! Эй, Кэйти-и!

– Купати, – тихо, но настойчиво повторил Моло.

– Я устал.

– Мемсаиб, купати, – произнес Моло с надеждой.

– Сейчас иду, – сказала Мама. – А вы допивайте быстрее виски. Я проголодалась.

– Купати, – сурово сказал Кэйти Старику.

– Сам купати, – буркнул Старик. – Не приставай!

Кэйти отвернулся, и в свете костра на его лице мелькнула улыбка.

– Ну ладно, ладно, – сказал Старик. – Хотите выпить? – обратился он ко мне.

– Выпьем по стаканчику, – отозвался я, – а потом будем «купати».

– Купати, бвана М’Кумба, – сказал Моло.

Мама подошла к огню в своем голубом халатике и высоких сапогах, защищающих от москитов.

– Что же вы? – сказала она. – Ступайте скорее. После купания выпьете еще. Здесь отличная теплая илистая вода.

– Вот пристали с этим купанием, – пожаловался Старик.

– Помнишь, когда мы охотились на горных баранов, у тебя слетела шляпа и чуть не упала прямо на одного из них? – спросил я у Мамы, так как под действием виски вспомнил Вайоминг.

– Ступай-ка лучше в ванну, – ответила она. – А я пока выпью стаканчик.

На другое утро мы встали чуть свет, позавтракали и вышли на охоту. Обшарили опушку и глубокие долины, где Друпи перед восходом солнца видел буйволов, но их уже и след простыл. После долгих поисков мы вернулись в лагерь и решили послать грузовики за носильщиками, а затем пешком двинуться туда, где в русле реки, бравшей начало на горном склоне, рассчитывали найти воду, – это было чуть подальше того места, где произошла накануне наша встреча с носорогами. Неподалеку от горы мы хотели разбить лагерь и оттуда обследовать новые места на краю леса.

Грузовики должны были привезти Карла, который охотился на куду отдельно от нас. Его там, кажется, одолела хандра, или отчаяние, или то и другое вместе, и надо было его выручать; на следующий день ему предстояло отправиться в Рифт-Велли, чтобы добыть мяса и поохотиться на сернобыка. А если бы мы выследили хорошего носорога, то сразу дали бы ему знать. В пути решено было стрелять только при встрече с носорогами, чтобы не распугать их заранее. А между тем наши мясные запасы подходили к концу. Носороги, видимо, очень пугливы, а я еще в Вайоминге убедился, что все пугливые звери покидают удобные для охоты места – небольшую долину или гряду холмов – после первых же выстрелов. Старик посоветовался с Друпи, мы разработали план действий и отправили Дэна на грузовиках вербовать носильщиков. К вечеру грузовики привезли Карла, все его снаряжение и сорок мбулусов, красивых туземцев, во главе со спесивым вождем – единственным обладателем пары коротких штанов. Карл осунулся, побледнел, в глазах появилось усталое выражение, почти отчаяние. Он провел на охоте восемь дней, упорно выслеживая антилоп в холмах, лишенный возможности перекинуться с кем-либо хоть словом по-английски, и за все время видел только двух самок куду да спугнул одного самца, не успев подойти к нему на выстрел. Проводники уверяли, что видели и второго самца, но Карл решил, что это конгони, или вообразил, будто они сказали ему, что это конгони, и не выстрелил. Он был очень раздражен, сердился на своих помощников, – словом, охота была неудачна.

– Я не видел у него рогов. Не верю, что это был самец, – твердил Карл. Охота на куду была теперь его больным местом, и мы поспешили переменить тему.

– Там, в долине, он убьет сернобыка и успокоится – решил Старик. – Неудача расстроила ему нервы.

Карл одобрил план, по которому мы должны были перейти на новое место, а он – отправиться на добычу мяса.

– Будь по-вашему, – сказал он. – Я на все согласен.

– Он постреляет немного и воспрянет духом, – промолвил Старик.

– Мы убьем носорога. А потом – вы. Тот, кто убьет первого, может отправиться на равнину за сернобыком. А быть может, сернобык попадется вам завтра же, когда пойдете добывать мясо.

– Будь по-вашему, – повторил Карл. Он с горечью думал о тех восьми днях, когда карабкался по холмам под палящим солнцем, выходил на охоту чуть свет, возвращался вечером, преследовал зверей, чье суахильское название ему никак не удавалось запомнить, пользовался услугами следопытов, которым не доверял, обедал в одиночестве, не имея с кем слова сказать, тосковал о жене, от которой его отделяло девять тысяч миль и три месяца разлуки, и думал, думал без конца: как там его собака и как там на службе, и будь они все неладны, эти звери, куда они попрятались, и неужели он промахнулся, когда стрелял, нет, не может этого быть, в ответственный момент невозможно промахнуться, просто невозможно, в это он свято верил… ну а вдруг он от волнения все-таки промахнулся? И писем все нет и нет… Но проводник ведь сказал тогда, что это конгони, ну конечно, все они так сказали, он точно помнит. Однако в разговоре с нами Карл ни словом не обмолвился насчет этого, а сказал только: «Будь по-вашему», – довольно безнадежным тоном.

– Эй, дружище, не унывайте!

– Я и не унываю. С чего вы это взяли?