– Мне так нравится.

– Ну, если нравится! Скажите мне откровенно, как вы относитесь к Рильке?

– Я читал только одну его вещь.

– Какую?

– «Корнет».

– Ну и как, понравилось?

– Да.

– А меня она раздражает. Снобизм чистейшей воды. Валери – да. Валери я понимаю, хотя у него снобизма тоже хоть отбавляй. Значит, слонов вы не убиваете – и то хорошо.

– Я бы убил какого побольше.

– А как побольше?

– Так, чтобы бивни потянули фунтов на семьдесят. Но поменьше тоже годится.

– Я вижу, мы не во всем с вами сходимся. Но как приятно познакомиться с представителем блестящей плеяды прежнего «Квершнитта». Расскажите о Джойсе – какой он? Купить «Улисса» я не мог – слишком дорого. Синклер Льюис – чепуха. Его книги я покупал. Нет, нет! Вы лучше завтра мне все расскажете. Ничего, если я остановлюсь где-нибудь поближе к вам? Вы с друзьями? Белый охотник при вас есть?

– С женой. Мы будем очень рады. Да, один белый охотник.

– Почему же он сейчас не с вами?

– Он считает, что на куду надо охотиться в одиночку.

– На них лучше совсем не охотиться. Кто он? Англичанин?

– Да.

– Самый что ни на есть?..

– Нет. Очень милый. Он вам понравится.

– Ну, поезжайте. Я и так вас задержал. Может, завтра увидимся. Все-таки это очень странно, что мы с вами встретились здесь.

– Да, – сказал я. – Посоветуйтесь с нашим механиком. Все, что от нас зависит, сделаем.

– Всего хорошего, – сказал он. – Счастливого пути.

– Всего хорошего, – сказал я. Мы поехали дальше, и я увидел, как он пошел к костру, махая туземцам рукой. Я не спросил его, зачем ему понадобилось двадцать туземцев и куда он едет. Собственно говоря, я ни о чем его не расспрашивал. Расспрашивать людей – не в моих привычках, а в тех местах, где я рос, это считается невежливым. Но здесь белые не встречались нам уже недели две, с тех самых пор как мы выехали из Бабати к югу, и вдруг столкнуться с таким человеком на дороге, где обычно встречаешь только переселенцев из голодных мест да разве какого-нибудь индийского торговца, и чтобы этот белый в тирольском костюме, ни дать ни взять карикатура Бенчли[2], знал твое имя, назвал тебя поэтом, читал «Квершнитт», восхищался Иоахимом Рингельнацем и завел с тобой разговор о Рильке, – это была чистейшая фантастика. И вот в довершение этой фантастики автомобильные фары освещают впереди на дороге три высокие конические дымящиеся кучи. Я велел Камау остановиться, и, резко затормозив, мы чуть не наехали на них. Они были в два-три фута вышиной, я тронул одну – она была еще теплая.

– Тембо, – сказал М’Кола.

Это был помет слонов, которые только что пересекли здесь дорогу, и в холодном вечернем воздухе от куч шел пар. Через несколько минут мы подъехали к лагерю.

А наутро я встал еще до зари и поехал на другой солонец. Пробираясь меж деревьев, мы увидели самца куду: с лаем, очень похожим на собачий, но более высоким и гортанным, он кинулся прочь, сначала бесшумно, а потом, когда отбежал подальше, – с треском ломая кусты, и больше мы его не видели. Нечего было и мечтать подойти к солонцу незаметно. Деревья обступали его со всех сторон, и тут уж сами животные как бы оказывались в засаде, а охотник вынужден был подбираться к ним по открытому месту. Пришлось бы красться в одиночку, ползком, да и то дальше чем с двадцати шагов стрелять было нельзя – мешали густые ветви.

Конечно, за кордоном деревьев место для укрытия превосходное – ведь куду, чтобы выйти на солонец, должны пройти по открытой прогалине добрых двадцать пять ярдов. Но мы проторчали там до одиннадцати – и никакого толку. Мы тщательно разровняли ногами землю вокруг солонца, чтобы назавтра сразу увидеть свежие следы, и вернулись на дорогу, до которой было около двух миль. Горький опыт научил антилоп приходить на солонец только ночью и покидать его до рассвета. Один самец замешкался, но утром мы спугнули его, что лишь осложнило дело.

Вот уже десять дней выслеживали мы крупных антилоп-куду, а я еще ни разу не видел взрослого самца. Оставалось всего три дня, потому что с юга, из Родезии, надвигались дожди, и, чтобы не застрять здесь, мы должны были доехать по крайней мере до Хандени, прежде чем они начнутся. Мы назначили себе крайний срок – 17 февраля. По утрам проходило не менее часа, прежде чем хмурое, взъерошенное небо очищалось от туч, и мы ощущали неуклонное приближение дождей так явственно, словно чья-то невидимая рука отмечала их путь на синоптической карте.

Погоня за зверем, на которого ты давно и страстно мечтаешь поохотиться, хороша, когда впереди много времени, и каждый вечер после состязания в хитрости и ловкости возвращаешься хоть и ни с чем, но в приятном возбуждении, зная, что это только начало, что удача еще улыбнется тебе и желанная цель будет достигнута. Иное дело, когда времени в обрез, и если сейчас не убьешь куду, то, быть может, никогда не убьешь его, а то и не увидишь ни разу. Нет, это уже не охота! Тут охотник оказывается в положении тех юношей, которых родители посылают на два года в Париж, чтобы за это время они стали известными писателями или художниками, в случае же неудачи они бывают вынуждены вернуться домой и заняться тем же, чем их отцы. Настоящий охотник бродит с ружьем, пока он жив и пока на земле не перевелись звери, так же как настоящий художник рисует, пока он жив и на земле есть краски и холст, а настоящий писатель пишет, пока он может писать, пока есть карандаши, бумага, чернила и пока у него есть о чем писать, – иначе он дурак и сам это знает. Но сейчас время года было неподходящее, да и денег у нас оставалось мало, так что занятие, которое могло бы доставлять мне каждый день массу удовольствия независимо от результатов, обращалось в то, что в жизни всего неприятнее, – необходимость делать что-либо наспех, в немыслимо короткий срок. Я встал за два часа до рассвета, помня, что у меня в запасе всего три дня, и теперь, около полудня, подъезжая к лагерю, уже изрядно нервничал. А там под тентом сидел Кандиский в своих тирольских штанах и оживленно болтал. Я успел совершенно забыть о нем.

– Хелло! Хелло! – приветствовал он меня. – Не было удачи? Ничего не вышло? Где же куду?

– Фыркнул разок и удрал, – ответил я. – Добрый день, дорогая!

Жена улыбнулась. Она все время тревожилась за меня. Она и Джексон, которого мы называли Старик, с рассвета напряженно прислушивались, ожидая моего выстрела. Прислушивались даже после того, как приехал гость; прислушивались, когда писали письма, когда читали, и все время, пока Кандиский болтал.

– И вы его не убили?

– Нет. Он больше не показывался.

Я заметил, что Старик тоже встревожен и мрачен. Видно, гость был не из молчаливых.

– Выпейте пива, полковник, – обратился он ко мне.

– Мы спугнули одного, – продолжал я. – Стрелять было нельзя. Там уйма следов. Но мы ждали напрасно. Ветер мешал. Спросите у проводников, если не верите.

– Я уже говорил полковнику Филипсу, – вмешался Кандиский, приподняв со стула свой обтянутый кожаными штанами зад и закидывая одну голую волосатую ногу на другую, – нельзя вам здесь задерживаться! Поймите, надвигаются дожди. Когда они начнутся, местность станет непроходимой на двенадцать миль вокруг. Это безумие.

– Да, он говорил это, – подтвердил Старик. – Кстати, – это относилось к Кандискому, – называйте меня просто мистер Филипс. Военные звания у нас в ходу вместо прозвищ. Если вы сами полковник, не обижайтесь на нас. – Затем Старик повернулся ко мне. – Плюньте на солонцы. Перестаньте туда ездить, и вы добудете куду в два счета.

– Конечно, эти солонцы – одна морока, – согласился я. – Все кажется, что вот-вот подвернется удобный случай.

– Попытайте счастья на холмах.

– Ладно, попробую.

– В конце концов, на что вам убивать куду? – спросил Кандиский. – Не принимайте этого так близко к сердцу. Велика важность! За год можно настрелять штук двадцать.

– Об этом, пожалуй, лучше не заикаться в охотничьей инспекции, – заметил Старик.