На следующий день предстояли гладиаторские бои и травля диких зверей. Калигула отменил прежние договоренности и заслал в амфитеатр самых жалких животных, каких сумел скупить на оптовом рынке, — шелудивых львов и пантер, больных медведей и старых, изнуренных диких быков, из тех, что посылают в гарнизонные города в отдаленных провинциях, где зрители не особенно разборчивы, а выходящие на арену любители предпочитают зверей похуже. Люди, которыми Калигула заменил объявленных на афишах, были под стать животным: тучные, неповоротливые, страдающие одышкой ветераны. Некоторые из них, возможно, были хороши в свое время — в давно прошедший золотой век Августа. Публика принялась свистеть и осыпать их насмешками. Этого-то Калигула и ждал. Он велел арестовать тех, кто больше всех шумел, и вывести их на арену — может, у них получится лучше? Шелудивые львы и пантеры, больные медведи и изнуренные быки быстро с ними расправились.
Популярность Калигулы пошла на убыль. Говорят, что толпа любит праздники. Спору нет. Но когда год превращается в один долгий праздник и у людей не остается времени заниматься делами, а удовольствие становится принудительным, то это другой разговор. Гонки колесниц всем приелись. Хорошо Калигуле, ведь он был лично заинтересован в упряжках и возничих и даже иногда сам правил. Он неплохо управлялся с вожжами и хлыстом, а остальные возничие следили за тем, чтобы не обогнать его. Театральные представления тоже сильно надоели. Все пьесы похожи одна на другую, во всяком случае, на мой взгляд, различают их лишь знатоки. Калигула считал себя знатоком и к тому же питал пристрастие к Апеллесу, трагическому актеру, филистимлянину, который написал многие из пьес, где обычно сам играл. Одну из них, особенно восхищавшую Калигулу — так как он внес кое-какие предложения насчет роли Апеллеса, а тот их учел, — показывали много раз подряд, пока она не набила всем оскомину. Еще больше Калигула благоволил к Мнестеру, исполнявшему главные партии в мифологических балетах, бывших тогда в моде. Он обычно целовал Мнестера на глазах у всей публики всякий раз, когда тот делал особенно удачное па. Как-то раз один из всадников раскашлялся на представлении и был вынужден выйти, так как не мог унять кашель. Шум, который он поднял, протискиваясь мимо чужих колен, извиняясь, кашляя и пробираясь через битком набитые проходы к выходу из амфитеатра, помешал Мнестеру, и тот остановился посреди одного из самых изысканных своих танцев под нежные звуки флейты и стал ждать, пока все успокоятся. Калигула пришел в бешенство; он велел привести к нему всадника и побил его собственной рукой. Затем отправил его в Танжер с запечатанным посланием царю Марокко.[126] Царь (мой родственник — его мать была моей теткой Селеной, дочерью Антония от Клеопатры) был крайне изумлен содержанием письма. Там было написано: «Не откажи в любезности отослать подателя сего обратно в Рим». Все сословие всадников сильно возмутилось этим случаем: Мнестер был всего лишь вольноотпущенник, а вел себя как одержавший победу полководец. Калигула стал брать частные уроки красноречия и танцев у Апеллеса и Мнестера и спустя некоторое время начал появляться на сцене в их ролях. Произнеся монолог в какой-нибудь трагедии, он иногда оборачивался и кричал Апеллесу, стоявшему за кулисами: «Превосходно, не правда ли? Ты бы сам не сыграл лучше». А после того как, танцуя в балете, делал какой-нибудь удачный пируэт, он останавливал музыку, поднимал руку, чтобы призвать всех к тишине, и повторял его без аккомпанемента.
Подобно Тиберию, у которого был любимый дракон, Калигула завел себе любимца коня. Раньше его звали Порцелл (что значит «Поросенок»), но Калигула решил, что это имя недостаточно красиво, и переименовал коня в Инцитата — «Быстроногого». Инцитат всегда приходил на бегах первым, и Калигула так его обожал, что сделал сперва гражданином Рима, затем сенатором и наконец занес в списки кандидатов на пост консула. Инцитат получил собственный дом и слуг, у него была мраморная спальня, где лежал большой соломенный тюфяк, менявшийся каждый день, стояла кормушка из слоновой кости и золотое ведро для питья, а на стенах висели картины известных художников. Всякий раз, что Инцитат выигрывал гонки, его приглашали вместе с нами к обеду, но он предпочитал чашу ячменного пива рыбе и мясу, которыми всегда потчевал его Калигула. Мы должны были раз двадцать пить за его здоровье.
Деньги уходили все быстрей и быстрей, и наконец Калигула решил навести экономию. Как-то раз он сказал: «Какой смысл сажать в тюрьму за подлог, кражу и нарушение общественного порядка? Преступникам там не сладко, но и мне приходится тратиться на их кормежку и стражу. А если я их выпущу, они снова примутся за свое. Я сегодня объеду тюрьмы и разберусь в этом деле». Так он и поступил. Калигула отобрал самых закоренелых, как он считал, преступников и велел их казнить. Тела их разрубили на части и скормили диким зверям, ждавшим своей очереди быть убитыми в амфитеатре, — двойной расчет. Теперь Калигула каждый месяц обходил тюрьмы. Преступность слегка снизилась. Однажды казначей Калигулы Каллист сообщил ему, что в государственной казне остался всего один миллион золотых, а в императорской — полмиллиона. Калигула понял, что мало сократить расходы, надо увеличить доходы. Начал он с торговли жреческими должностями и магистратурами, а также монополиями, и это сильно пополнило казну, но все же недостаточно, и тогда, как и предвидела Кальпурния, он прибег к помощи доносителей, чтобы обвинить богатых людей в истинных или вымышленных преступлениях и заполучить их имущество. Когда Калигула стал императором, он отменил смертельную казнь за государственную измену, но оставалось множество других преступлений, караемых смертью.
После казни первой группы осужденных Калигула устроил особенно великолепную травлю диких зверей. Но зрители были в дурном настроении. Они шикали, свистели, ворчали и не желали даже смотреть на арену. Затем в дальнем от императорской ложи конце цирка раздался крик: «Выдай нам доносителей! Выдай нам доносителей!» Калигула поднялся, чтобы восстановить тишину, но рев толпы заглушил его голос. Он отправил гвардейцев с дубинками туда, где орали громче всего, и они принялись дубасить людей по головам, но шум, и еще более яростный, возник в другом месте. Калигула перепугался. Он поспешно покинул амфитеатр, велев мне заменить его на распорядительском месте. Мне это вовсе не улыбалось, но когда я встал, чтобы обратиться к толпе, все вежливо замолчали и даже крикнули: «Feliciter», что значит: «Удачи тебе», и я вздохнул с облегчением. В отличие от Калигулы, у которого такой громкий голос, что его слышно с одного края Марсова поля на другой, я говорю тихо, и мне пришлось попросить кого-нибудь повторять за мной мои слова. Мнестер вызвался мне помочь, отчего моя речь прозвучала куда эффектнее.
Я объявил, что императора, к сожалению, вызвали по срочному государственному делу. Тут все расхохотались. Мнестер сопровождал свои слова красноречивыми жестами, показывающими, насколько важным и безотлагательным было это государственное дело. Затем я сказал, что обязанности распорядителя перешли, увы, к моей недостойной особе. Мнестер безнадежно пожал плечами и покрутил указательным пальцем у виска — более выразительно передать смысл моих слов было трудно.
— Давайте продолжать игры, друзья, — добавил я.
И тут сразу же поднялся крик:
— Выдай нам доносителей!
Но я спросил, а Мнестер повторил, вложив в это все свое обаяние:
— А если император согласится выдать их, что тогда? Кто-нибудь донесет на них?
Вместо ответа послышался неясный гул. Я задал еще один вопрос. Я спросил, кто более тяжкий преступник — доноситель или доноситель на доносителя? Или доноситель на доносителя на доносителя? Я сказал, что чем дальше идти по такому пути, тем он будет более гнусным, тем большее число людей окажется замарано грязью. Лучшая политика — не совершать ничего, что могло бы дать доносчикам основания для доносов. Если бы все, сказал я, вели истинно добродетельную жизнь, проклятое племя вымерло бы само собой из-за недостатка пищи, как мыши на кухне у скупца. Вы не представляете, какой смех вызвали мои слова. Чем шутка проще и глупее, тем больше нравится толпе. (Никогда мне так не аплодировали, как однажды, когда я тоже заменял Калигулу в цирке на распорядительском месте. Зрители сердито требовали, чтобы появился обещанный заранее, но не выходивший на арену гладиатор по имени Голубь. Я сказал: «Терпение, друзья. Сперва поймайте голубя, а уж потом ощипывайте его!» А по-настоящему остроумные шутки до них не доходят.)
