Выходили с кладбища, видели: все сильнее сгущался вечер, все темнее голубело сентябрьское небо, и совсем уже закатилось за многоэтажные дома красноватое солнце. Направлялись к магазину. Видели по пути, как подъехал к остановке — синий трамвай и высадил очередную порцию готов.
— Во: еще приехали! — радовалась Эльза и вместе с Благодатским — переходила дорогу. На другой стороне, в траве, тянувшейся вдоль обочины, чуть присыпанной редкими жухлыми листьями — видели мертвую кошку. Она лежала на самом виду, четко выделенная цветами невысокой травы и желтоватых листьев, а рядом — сидели две вороны: крупнокрылые, с грязными шелушащимися лапами и клювами, раздирали они внутренности кошки и дрались между собой из-за них. Злыми огнями вспыхивали черные бусины глаз, и неприятно вылетали в воздух резкие крики.
— Быр-р, дрянь какая! — показывала Эльза на кошку пальчиком с длинным, покрытым лаком ногтем. — А чего они дерутся? Им ведь такой кошки должно на неделю хватить, а в раз — десяток ворон накормить можно…
— Правильно все они делают: это инстинкты работают, — одобрял ворон Благодатский. — Сейчас у них — целая кошка, а завтра — ни хера, хлебная корка одна какая-нибудь, из-за которой драться нужно. Вот и дерутся из-за всего, чтобы соблюдать формы и не оставаться голодными. Не теряют бдительности. Это человеку дай жрачки вдосталь на полгода — так он работать разучится, пить начнет, а заново работать потом может и не начать никогда. Так что — мудро поступают, что пиздятся… — с удовольствием разглядывал, как долбили друг друга сильные птицы клювами, перепачканными внутренностями мертвой кошки.
— Вот ты как рассуждаешь… — тянула Эльза. — А по-моему, чушь все это: не теряют бдительности… Просто птицы тупые, нет бы — пожрать нормально, так они лучше друг друга искалечат. Тупые, тупые!
— Вороны — очень умные птицы. Голуби — тупые, а вороны очень умные, — спокойно говорил Благодатский, когда они входили в магазин.
Там — считали деньги, покупали спиртное. Эльза просила — покрепче, и Благодатский с радостью соглашался:
— Покрепче — это правильно! Чего всякую ерунду в себя лить, пить так уж пить…
— Напиться хочется… — признавалась Эльза, забирая у продавщицы бутылку.
При входе на кладбище Благодатский первым делом закуривал и спрашивал:
— Куда пойдем? На Вампирский переться без мазы, там придется делиться. Мне — не жалко, но напиться ты тогда точно не сможешь …
— Ага… Давай — свернем куда-нибудь, бухнем, а потом попрем к народу…
— Годится… — соглашался Благодатский, выбирал место на центральной аллее — чтобы свернуть. Сворачивали, отыскивали укромный уголок: лавочку внутри могильной оградки, прикрытой от большинства случайных взглядов — деревьями и высоким серым ангелом. Ангел стоял на коленях и плакал.
— Хороший, — говорила Эльза, пока Благодатский возился с бутылочной пробкой: подходила к ангелу и гладила его по широкому, сильно загаженному птицами крылу.
— Что ты его — как собаку… — ухмылялся Благодатский, чпокая пробкой и протягивая готочке бутылку.
— Почему — как собаку? Что, ангел — не человек, что ли? — принимала бутылку и делала несколько глотков. Морщилась и закуривала сигарету.
Благодатский не мог спорить с подобной железной логикой, и не спорил. Делал свое дело: пил, курил. Сидел на лавочке, дышал теплым воздухом: мерещился легкий, едва заметный запах тления, вспоминалась раздираемая воронами кошка. Наблюдал за готочкой, которая постепенно пьянела и погружалась в свои мысли, плохо реагируя на редкие высказывания Благодатского. Через некоторое время ни с того ни с сего — начинала жаловаться на Рыжего.
— Собирались вместе сходить на готик-парти в субботу, я хотела открытое платье надеть — с туфлями и с ошейником. А он, пидор, в обед нажраться успел, приехал ко мне откуда-то злой и отпиздил меня… По спине все время бил, я как жираф — вся в пятнах стала…
— И что, накрылась вечеринка? — сочувствовал Благодатский.
— Не, почему накрылась? Мы ведь помирились потом сразу. Пришлось только вместо платья — кофту напяливать. По лицу-то он мне, слава богу, обычно не бьет.
— Почему?
— Не любит синяки целовать, видимо… Я вот покажу тебе сейчас, — поворачивалась спиной и неожиданно резко — задирала свитер. Благодатский видел фиолетовые отметины на бледной коже, но не интересовался ими: останавливал взгляд на черной ленте с застежкой — на бюстгальтере готочки. Чувствовал, как оживает в джинсах и наливается кровью член. Машинально поправлял его — придавал вертикальное положение, чтобы не торчал в сторону.
— Круто? — спрашивала Эльза — не поворачиваясь: брала стоявшую перед ней на земле бутылку и, запрокинув голову, лила в рот алкоголь.
— Да уж, ничего себе…
— А он еще все время обещает, что если я уйду от него — он с собой покончит, а я буду виновата. Он вообще постоянно хочет с собой покончить.
— Если б хотел покончить — покончил бы. А те, которые много говорят про это, ничего обычно с собой не делают. Да, не повезло тебе. Бедненькая готочка, — заметив, что Эльза собирается опустить свитер — поднимался с лавочки, приближался к ней: укладывал правую руку ей на бедро, левой — осторожно касался пятен на спине. Вплотную прижимался к ней и отстранялся торсом. Принимался тихо целовать ее незажившие ушибы, приподняв повыше левой рукой свитер и переместив руку под ним — на плечо. Правой — пробегал от бедра вверх, до полоски бюстгальтера: легко поглаживая кожу, двигался к груди.
— Что, что ты делаешь? — с легким придыханием и притворным возмущением говорила уже порядком пьяная готочка: хватала и тянула вниз своей ладошкой — ладонь Благодатского, начавшую изучать ее грудь. Крепко держала ее: чуть заметно — сжимала и разжимала.
Благодатский не отвечал и продолжал то же. Видел, что левая рука Эльзы — занята бутылкой. Направлял тогда ниже левую руку и пробирался к груди: безнаказанно мял и гладил ее, приподняв чашечку бюстгальтера. Кололся об острый шип окружавшего шею Эльзы ошейника. Все сильнее и сильнее упирался крепким членом в зад готочки, терся о него. Сквозь ткань двоих джинсов, разделявших их, — чувствовал исходящее от тела тепло. «Она должна быть уже совсем — мокрая…» — так думал тяжело дышавший Благодатский и слышал вдруг звонок сотового телефона.
— Это — мой, — тихо говорила Эльза: освобождала правую руку, отделялась от Благодатского и опускала свитер. Доставала из кармана маленький телефон и разговаривала по нему.
«Сейчас она поговорит, потом — допьем, посидим-подождем, чтобы совсем темно сделалось, и тогда…» — мечтал Благодатский. Мечтания прерывал неприятный вскрик Эльзы, ее испуганный голос и слова:
— Разрезал вены… Сука… Что делать…
Понимал: гот Рыжий, судя по всему, все-таки выполнил так или иначе свое обещание: совершил попытку покончить с собой. Это обстоятельство грозило расстроить планы Благодатского. Сильно ухудшало своим появлением его радужные настроения. «Нужно брать ситуацию в свои руки, а иначе — кроме дрочки в общажном сортире перед сном рассчитывать не на что: новую готку охмурять поздно…» — с неудовольствием думал Благодатский и ждал, пока Эльза закончит говорить по телефону.
— Это все я, все из-за меня! — запричитала она, спрятав в карман телефон и сделав несколько больших глотков из бутылки. — Ему кто-то сказал, что я с другим пацаном за бухлом ушла и не вернулась, а он сам — пьяный в доску… Пошел и вскрыл себе вены ножиком… Это все ты, все из-за тебя! — неожиданно подошла к Благодатскому и ударила его по плечу кулачком, не прекращая плакать.
— Не ори, — спокойно реагировал Благодатский и протягивал готочке сигарету. — Ничего с ним не случится, чтобы сдохнуть — надо вены на обеих руках в ванне с горячей водой разрезать, а так — ни хуя не будет. Испачкается только. Где он?
— Около второго входа, на скамейке возле сортира… Эти там все собрались и не знают, что делать: боятся подходить к нему — обещал ножиком пырнуть. А сам — рычит… Бля-я… Чего делать-то…
