— Разберемся. Главное — спокойно и без истерик. Пошли на централку, — брал в одну руку бутылку с остатками, в другую — ладошку готки и уверенно двигался вперед.

Всю дорогу до второго входа Эльза испуганно и пьяно ныла и допивала остатки. Благодатский пытался покрикиванием и уговорами успокоить ее: понимал, что это — в его интересах. Неподалеку от Вампирского склепа видели на низком могильном камне — страшно пьяного гота: затянутый в кожу, с большим анком на шее и в высоких ботинках с пряжками по бокам — сидел он и блевал на эти ботинки и на дорожку возле могилы. Сидел скрючившись, с перекошенным лицом, сильно сжимал руками — колени.

— Это же Джейкоб! — узнавала гота Эльза. — Эй, Джейкоб! Нам нужна твоя помощь…

— Блядь, хули ты несешь? Какая помощь?.. — злился Благодатский, тянул оглядывавшуюся готочку за руку и ускорял шаг. — Дура пьяная… Этому пацану самому помощь нужна, а мы и так разберемся… Успокойся, тебя заносить начинает.

— Я думала — он поможет… — продолжала плакать Эльза.

Подходили к куче готов, стоявших на почтительном расстоянии от лавочки, на которой сидел Рыжий.

— Суки… Убью… — слышался его голос, низкий и грубый, напоминавший — рык.

— Так… — Благодатский первым делом высматривал среди толпившихся и обсуждавших происходящее готов — Неумержицкого. Он стоял ближе прочих к лавочке, пил пиво и разговаривал с двумя незнакомыми пацанами. Подходил к нему, спрашивал:

— Какие дела?

— Такие дела, — поворачивался Неумержицкий и протягивал пиво. — Ты с девкой этого чувака прогуливался, а он пока ножиком веняки себе расковырял…

— Серьезно? Или — так? — глотал пиво Благодатский.

— Да хуйня, много ли складным тупым ножом наковыряешь… Да и не дурак он — сильно ковырять, хотя и пьянющий… А девка его — тоже пьяная, что ли?

Смотрели на Эльзу, которая причитала рядом, отталкивая пытавшихся приобнять ее подружек-готочек, и глотала что-то из большой бутылки.

— Это все он, он! — показывала на Благодатского.

— Пьяная, — соглашался Благодатский, подходил к Эльзе. — Успокойся, хули ты как маленькая… — понимал: у готочки — начинается истерика.

Принимался действовать: просил носовой платок, брал его. Подходил к Рыжему. Не видел: в руках ли у него нож, или же — нет. Прочие не приближались, издалека сквозь темноту следили за действиями Благодатского.

Рыжий сидел, откинувшись на спинку кованой лавки: широкоплечий, с шариком сережки-гвоздика под губой и густыми вьющимися волосами цвета ржавчины, висевшими ниже плеч. Благодатский видел нож, который валялся возле лавочки, и неестественно отставленную в сторону руку Рыжего — словно бы вывернутую. Запястье руки было выпачкано темным: капало. Приблизился, сел на корточки. Дотронулся до кисти руки Рыжего — чуть приподнял ее вверх, рассмотрел. Рана оказалась небольшой и, по всей видимости, никакой опасности собой не представляла. Рыжий почувствовал прикосновение, открыл глаз и взглянул на Благодатского.

— Ну что, пацан, — тихо и торжественно выговорил Благодатский. — Пиздец тебе!

Оба глаза Рыжего открылись полностью: взгляд сделался испуганным.

— Хули смотришь? Побаловался? Типа поцарапаюсь — девкам показать, да? Все, крови до хуя утекло уже, сдохнешь без крови…

— А-а-а-р-р! — взрыкнул Рыжий и неловко дернулся, смещаясь в горизонтальное положение. Толпа готов, не слышавших тихие слова Благодатского, испуганно отшатнулась назад.

— Порядок, — сообщил им Благодатский. — А ты, пацан, веди себя тихо и не дергайся. Будем тебя спасать.

— Я не хотел… Я чуть-чуть… Бля, мама… — ни с того ни с сего заныл вдруг Рыжий — тихим и низким грудным голосом. — Бля, пацан, помоги… А, бля-я-я…

«Во мудак, ща — заплачет еще…» — думал Благодатский, размещаясь на лавке рядом с Рыжим и принимаясь аккуратно перевязывать порезанное запястье. Крикнул:

— Неумержидский!

— Я, — отвечал Неумержицкий.

— Вызывай скорую, только скажи — чтобы к главному входу подъехали…

— На хуя — к главному?

— Пацана придется снизу, под воротами просовывать — здесь не протащишь, он здоровый, а ворота — низкие. А возле главного — нормально…

— Понял, звоню, — понимал Неумержицкий.

Благодатский заканчивал перевязывать: платок несильно темнел от крови и останавливал ее ток. Уложив затянутую платком руку на колено Рыжего — придавал ему окончательно горизонтальное положение, серьезно смотрел в его перепуганные глаза и, не слушая жалобный скулеж, — говорил:

— Сейчас пацаны помогут тебе добраться до выхода, протащат тебя под воротами и посадят в карету скорой помощи, а ты, мудило, будешь их слушаться и делать, что они скажут. Иначе они бросят тебя на дороге и ты сдохнешь без своей крови, понял? Понял, спрашиваю?

— Понял… — бормотал Рыжий.

«Блядь, чтой-то разошелся я… Надеюсь, когда протрезвеет — не вспомнит, чего я тут с ним делал и как разговаривал. Убьет ведь на хуй…» — думал довольный собой Благодатский и замечал — выпавшую из внутреннего кармана Рыжего бутылку коньяка. Плоская, початая, лежала она и тихо взблескивала от слабого света фонарей, долетавших до туда с центральной аллеи и из-за краснокирпичного кладбищенского забора. «Пиздато, коньяк! Пригодится…» — говорил себе Благодатский, незаметно брал бутылку и прятал ее в карман. Говорил Рыжему:

— Сейчас тебя поднимут… — и возвращался к готам.

— Ну что? — спрашивали у него.

— Тяжело, — отвечал Благодатский и проводил рукавом свитера по сухому лбу. — Заебался я с ним… Ничего не понимает, все бурчит что-то. Но вроде — успокоился, так что все будет — в шоколаде. Неумержицкий, скорую вызвал?

— Она уже ждет, надо думать. Тут до больницы — всего две остановки.

— Отлично. Дружненько, с кем-нибудь — поднимайте это тело и прите его к воротам…

— Так, чего это ты раскомандовался здесь? — кобянился Неумержицкий. — Не испугался к пьяному готу подойти, теперь герой, да? Бери его слева, я — справа, и потащили, умник!

— Бля, ты хоть раз в жизни, можешь сделать, как я прошу? — многозначительно смотрел на Неумержицкого и косил глазами на все еще не прекращавшую плакать и причитать в сторонке — Эльзу. — Давай, тащи его с пацанами…

— Ну и сука же ты, Благодатский! — восхищался товарищем Неумержицкий: звал готов, поднимал с их помощью скулящее тело Рыжего с лавки и тащил его ко входу. Ноги Рыжего заплетались, он висел на плечах тащивших и приговаривал:

— Ой, мама, бля… Ой, мама, бля…

Прочие любопытным стадом двигались следом, шептались — обсуждая всё. Звали с собой Эльзу, она продолжала стоять в стороне.

— Ступайте, я с ней — разберусь! Успокою сейчас, успокою! Встретимся потом — на Вампирском… — говорил Благодатский и оставался с ней. С облегчением покидали Благодатского и впечатлительную готочку: уходили.

— А-а, он умрет, он уже умер… Это я виновата, это ты — виноват… — продолжала голосить Эльза. — А-а-а…

— Ничего с ним не будет, съездит в больничку, а завтра — домой. Ему там продезинфицируют все и отпустят… — Благодатский вдруг соображал, что запросто могут запрятать Рыжего — в психиатрическую лечебницу на неопределенный срок, но вслух об этом не говорил. Спрашивал у Эльзы:

— Коньяк будешь?

Взгляд готочки неожиданно делался похожим на осмысленный: растирала слезы и косметику по лицу рукавом свитера и утвердительно кивала головой.

— Тогда пойдем, не здесь же пить! — радовался, что не поинтересовалась: откуда коньяк, которого не было раньше, и вел ее на лавочку — к художникам. Эльза спотыкалась и потихоньку всхлипывала.

Приводил, усаживал. Доставал утерянный Рыжим коньяк, рассматривал этикетку. С трудом видел в сделавшейся совсем густой темноте — надпись: «Московский коньяк». «Говно, значит…» — заключал Благодатский, отвинчивал крышку и делал пару глотков. Коньяк обжигал горло и оставлял во рту неприятный привкус. Передавал бутылку готочке.

— Можно — я всю допью? — спрашивала Эльза.

— А до хуя тебе не будет? Мне не жалко, только ты смотри — чтобы не блевать тут, как тот пацан. И вены не резать!.. — разрешал Благодатский: помнил о желании готочки напиться и относился к нему с одобрением и пониманием. Оценивал ситуацию, делал еще один тактический ход: доставал из кармана и отключал телефон — чтобы не звонили. Просил телефон у Эльзы — делал то же.