Телефоны Номера — имена телефонов Постигаются сразу, когда Каждой вести пугаешься, тронув Змеевидные их провода. Десять букв алфавита без смысла, Десять цифр из реестра судьбы Сочетаются в странные числа И года громоздят на гробы. Их щемящему ритму покорный, Начинаешь цвета различать, Может статься, зеленый и черный — В-1-27-45. И по номеру можно дознаться, Кто стоит на другой стороне, Если взять телефонные святцы И разгадку найти, как во сне, И особенно позднею ночью, В час, когда по ошибке звонят, Можно челюсть увидеть воочию, Подбирая число наугад. Имена А ну-ка, Македонца или Пушкина Попробуйте назвать не Александром, А как-нибудь иначе! Не пытайтесь. Еще Петру Великому придумайте Другое имя! Ничего не выйдет. Встречался вам когда-нибудь юродивый, Которого не называли Гришей? Нет, не встречался, если не соврать. И можно кожу заживо сорвать, Но имя к нам так крепко припечатано, Что силы нет переименовать, Хоть каждое затерто и захватано. У нас не зря про имя говорят: Оно — Ни дать ни взять родимое пятно. Недавно изобретена машинка: Приставят к человеку, и — глядишь — Ушная мочка, малая морщинка, Ухмылка, крылышко ноздри, горбинка, — Пищит, как бы комарик или мышь: — Иван! — Семен! — Василий! Худо, братцы, Чужая кожа пристает к носам. Есть многое на свете, друг Горацио, Что и не снилось нашим мудрецам. Лазурный луч Тогда я запер на замок двери своего дома и ушел вместе с другими. Г.Уэллс Сам не знаю, что со мною: И последыш и пророк, Что ни сбудется с землею, Вижу вдоль и поперек. Кто у мачехи-Европы Молока не воровал? Мотоциклы, как циклопы, Заглотали перевал, Шелестящие машины Держат путь на океан, И горячий дух резины Дышит в пеших горожан. Слесаря, портные, прачки По шоссе, как муравьи, Катят каторжные тачки, Волокут узлы свои. Потеряла мать ребенка, Воздух ловит рыбьим ртом, А из рук торчит пеленка И бутылка с молоком. Паралитик на коляске Боком валится в кювет, Бельма вылезли из маски, Никому и дела нет. Спотыкается священник И бормочет: — Умер бог, — Голубки бумажных денег Вылетают из-под ног. К пристани нельзя пробиться, И Европа пред собой Смотрит, как самоубийца, Не мигая, на прибой. В океане по колена, Белый и большой, как бык, У причала роет пену, Накренясь, «трансатлантик». А еще одно мгновенье — И от Страшного суда, Как надежда на спасенье Он отвалит навсегда. По сто раз на дню, как брата, Распинали вы меня, Нет вам к прошлому возврата, Вам подземка не броня. — Ууу-ла! Ууу-ла! — марсиане Воют на краю Земли, И лазурный луч в тумане Их треножники зажгли. Новоселье
Исполнены дилювиальной веры В извечный быт у счастья под крылом, Они переезжали из пещеры В свой новый дом. Не странно ли? В квартире так недавно Царили кисть, линейка и алмаз, И с чистотою, нимфой богоравной, Бог пустоты здесь прятался от нас. Но четверо нечленов профсоюза — Атлант, Сизиф, Геракл и Одиссей — Контейнеры, трещавшие от груза, Внесли, бахвалясь алчностью своей. По-жречески приплясывая рьяно, С молитвенным заклятием «Наддай!» Втащили Попокатепетль дивана, Малиновый, как первозданный рай, И, показав, на что они способны, Без помощи своих железных рук Вскочили на буфет пятиутробный И Афродиту подняли на крюк. |
