— Итак, — воззвал он, — сегодня у нас весьма почетный гость, генерал Пеккем из специальной службы, человек, который снабжает нас бейсбольными битами, комиксами и развлекает нас выступлениями концертных бригад ОСКОВ. Генералу Пеккему посвящаю я предстоящий налет. Идите и бомбите — во имя меня, во имя родины, во имя бога и во имя великого американца генерала Пеккема. И позаботьтесь влепить все ваши бомбы в пятачок!
30. Данбэр
Йоссариана больше не волновало, куда упали его бомбы, хотя он и не позволил себе зайти так далеко, как Данбэр: тот сбросил бомбы в нескольких сотнях метров от деревни и вполне мог угодить под военно-полевой суд, если бы кому-нибудь удалось доказать, что он сделал это преднамеренно. После этого налета Данбэр, не сказав ни слова никому, даже Йоссариану, смылся в госпиталь. Пребывание в госпитале внесло в его душу не то просветление, не то полную сумятицу — трудно сказать, что именно.
Теперь Данбэр смеялся редко и производил впечатление человека конченого. Он вызывающе рычал на старших по званию, даже на майора Дэнби. С капелланом он держался угрюмо, грубил и богохульствовал. Капеллан, который тоже казался конченым человеком, стал побаиваться Данбэра. Поход капеллана к Уинтергрину не привел ни к чему. Уинтергрин был слишком занят, чтобы лично принять капеллана. Его помощник — малый с нахальной рожей — вынес капеллану краденую зажигалку «Зиппо» в качестве подарка и снисходительно сообщил, что Уинтергрин по горло занят фронтовыми делами и не может тратить время на такие пошлые пустяки, как норма боевых вылетов. Капеллана сильно беспокоило состояние Данбэра, а еще больше, особенно после исчезновения Орра, — состояние Йоссариана. Капеллану, который жил в мрачном одиночестве в просторной палатке с остроконечной крышей, казавшейся ему по ночам крышей гробницы, было непонятно, как это Йоссариан предпочитал жить один, без соседей по палатке.
Снова назначенный ведущим бомбардиром, Йоссариан летал с Макуоттом. В этом было единственное утешение, хотя все равно Йоссариан чувствовал себя абсолютно беззащитным. Ведь в случае чего он не мог бы ни отбиться, ни отстреляться. Со своего кресла в носовой части он даже не видел Макуотта и второго пилота. Единственное, что он мог видеть, — это лунообразную физиономию Аарфи. Из-за этого напыщенного идиота Йоссариану в конце концов изменила выдержка и были минуты в полете, когда его охватывали судорожная ярость и отчаяние и он жаждал, чтобы его понизили в должности и перевели на ведомый самолет. Там бы он сидел перед заряженным пулеметом, а не перед этим совершенно ему не нужным прицелом точного бомбометания. Будь у него мощный, тяжелый пулемет, он в порыве злобной мстительности схватил бы его двумя руками и разрядил во всех тиранивших его демонов: в темные, дымчатые клубки зенитных разрывов; в невидимых с воздуха немецких зенитчиков, которым он не причинил бы ни малейшего вреда своим пулеметом, даже если бы ему хватило времени открыть огонь; в Хэвермейера и Эпплби, что сидели в ведущем самолете, за их бесстрашный лобовой заход на цель с горизонтального полета во время второго рейда на Болонью, когда Орру в последний раз разнесли один из двигателей и его машина зарылась в море где-то между Генуей и Специей незадолго до того, как разыгрался короткий шторм.
На самом же деле он и тяжелым пулеметом мало что мог бы сделать — разве зарядить его и дать несколько пробных очередей. Проку от пулемета было не больше, чем от бомбового прицела. Он мог бы разрядить обойму в немецкие истребители, но немецкие истребители больше не показывались. Он не мог даже развернуть пулемет и наставить дуло в жалкие физиономии Хьюпла и Доббса, чтобы заставить их повернуть домой и бережно посадить самолет, как он это уже однажды проделал с Малышом Сэмпсоном. Именно так он и хотел поступить с Доббсом и Хьюплом во время их жуткого первого налета на Авиньон в тот момент, когда понял, в какой фантастический переплет попал; он находился тогда в ведомом самолете с Доббсом и Хьюплом, а звено вели Хэвермейер и Эпплби. Доббс и Хьюпл, Хьюпл и Доббс — да кто они вообще такие? Какая дикость — нестись в воздухе на высоте двух миль, когда от смерти тебя прикрывают всего лишь один-два дюйма металла и судьба твоя вверена двум неумелым, скудоумным, жалким и совершенно чужим тебе людям, таким как безусый сопляк Хьюпл и психопат Доббс.
Да, конечно, летать с Макуоттом было куда спокойнее. Но и с Макуоттом летать было опасно: он слишком любил летать, и, когда они с Йоссарианом возвращались с тренировочного полета, Макуотт повел воющую машину в дюйме от земли. Макуотт хотел выдрессировать нового бомбардира из резервного экипажа, истребованного полковником Кэткартом после исчезновения Орра. Учебный полигон находился в другом конце Пьяносы, и, возвращаясь на аэродром, Макуотт едва не касался горных вершин брюхом лениво ползущего самолета. Перевалив через хребет, он нажал на всю железку и вместо того чтобы набрать высоту, к удивлению Йоссариана, на предельной скорости, накренив самолет, пустил его вниз вдоль склона горы, и самолет, весело помахивая крыльями, с густым, надсадным, грохочущим ревом помчался над бегущими навстречу скалами и впадинами, словно ошалелая чайка над дикими, бурыми волнами. Йоссариан окаменел. Новый бомбардир сидел рядом с ним, завороженный, с застенчивой улыбкой и только присвистывал: «Фюить!» Йоссариану хотелось трахнуть его по идиотской морде. Сам он шарахался из стороны в сторону при виде бугров, валунов, веток деревьев, маячивших где-то впереди и по бокам. Все это проносилось прямо под самолетом, сливаясь в расплывчатые полосы, и исчезало позади. Никто не имел права подвергать его жизнь такому страшному риску.
— Вверх, вверх, вверх! — истерически кричал он Макуотту, жгуче ненавидя его.
Но в переговорном устройстве слышалось только задорное пение Макуотта, который, по всей вероятности, ничего не слышал. Йоссариан, пылая яростью и чуть не плача от бессильной злобы, кинулся в лаз, сражаясь с земным притяжением и инерцией, добрался до главного отсека, влез в пилотскую кабину и, дрожа всем телом, стал позади Макуотта. Он мечтал, чтобы сейчас под рукой у него оказался вороненый пистолет, чтобы, не мешкая, размозжить Макуотту затылок. Но пистолета не было. Охотничьего ножа — тоже. И вообще у него не было никакого оружия, которым он мог бы ударить или заколоть Макуотта. Тогда Йоссариан мертвой хваткой схватил Макуотта за воротник комбинезона, резко дернул и заорал, чтобы Макуотт набирал, набирал, набирал высоту. Земля все еще неслась под ними, холмы мелькали слева и справа выше самолета. Макуотт глянул через плечо на Йоссариана и весело рассмеялся, точно Йоссариан пришел порадоваться вместе с ним. Руки Йоссариана скользнули по шее Макуотта, сдавили горло. Макуотт одеревенел.
— Набирай высоту, — сквозь стиснутые зубы недвусмысленно приказал Йоссариан тихим, угрожающим голосом, — или я придушу тебя.
Настороженно застыв, Макуотт увеличил обороты и начал постепенно набирать высоту. Пальцы Йоссариана ослабли, соскользнули с плеч Макуотта и бессильно повисли. Он больше не сердился. Ему было стыдно. Когда Макуотт обернулся, Йоссариан не знал, куда ему девать руки: он стыдился своих рук, они словно омертвели. Макуотт уперся в него взглядом, в котором не было и тени дружелюбия.
— Парень, — сказал он холодно, — ты, должно быть, в скверной форме. Тебе бы лучше отправиться домой.
— Не отпускают, — ответил Йоссариан, пряча глаза, и незаметно ретировался.
Спустившись из пилотской кабины, он уселся на полу, понурив голову. Его мучили угрызения совести. Он был весь в поту.
Макуотт взял курс прямо на аэродром. Интересно, подумал Йоссариан, побежит ли Макуотт в оперативный отдел к Пилтчарду и Рену, чтобы пожаловаться на Йоссариана и потребовать, чтобы Йоссариана никогда не назначали на его самолет, как бегал тайком сам Йоссариан с просьбой избавить его от полетов с Доббсом, Хьюплом и Орром, а также с Аарфи, хотя неизменно наталкивался на отказ. Никогда прежде он не видел Макуотта недовольным — тот всегда пребывал в наилучшем расположения духа. И теперь Йоссариан размышлял, не потерял ли он в лице Макуотта еще одного друга.
