Россия сегодня не империя, не федерация, не страна – это Вавилон за пять минут до падения башни. При этом русские остаются народом, причем все атрибуты, делающие сообщество людей народом, у русских по-прежнему выражены более ярко и мощно, чем у многих ближних и дальних соседей.

Русские сегодня это великий народ без великой страны, которая утрачена и которую этот великий народ ищет. Подавляющее большинство русских, неважно куда занесла их судьба, инстинктивно продолжают искать утраченное – свою великую страну, свое сильное государство, свой приемлемый для русской души образ жизни. Ищут, но не находят.

При этом в России усиливается тенденция к дроблению бывшей империи на все более мелкие куски.

Супостаты уже почти двадцать лет радостно кричат, что Росссия успешно дробится на части и погружается в управляемый извне хаос по плану веселого дедушки Збигнева Бжезинского. И когда эти раздробленнные части станут достаточно мелкими, янки придут и сожрут Россию по частям.

Супостатам нужно напомнить, что таких желающих сожрать Россию по кускам было много, причем они все подавились, не успев даже распробовать русских на вкус. Но это было раньше, а что будет сейчас?

Супостаты не просто кричат – они громко и радостно описывают процесс, который реально происходит. К счастью для нас и к огорчению исторически необразованнных супостатов с их веселым дедушкой Збигневом во главе, процесс этот русским знаком и периодически повторяется в истории России. Это наша историческая парадигма, причем похожую парадигму имеют все большие народы, живущие на обширных территориях. Периоды раздробленности чередуются с эпохами собирания земель и централизации. За исключением янки, потому что янки не народ, никогда им не были и уже никогда не станут.

Сейчас раздробленность торжествует, а синусоида русской жизни в самом низу. Значит, можно ждать и верить, что скоро она полезет вверх.

Правда, суровая истина заключается и в том, что все синусоиды и парадигмы рано или поздно заканчиваются. Поэтому главная головная боль русских и вместе с ними многих и многих других народов, от русских зависящих, заключается в вопросе: а что, если это падение синусоиды на самом деле последнее и означает конец парадигмы? Если дедушка Збигнев прав? Ведь не всегда же поляки врут? Тем более, что польская у дедушки Збигнева только фамилия.

Что сегодня объединяет возникший на месте Советской империи конгломерат в некое целое? Пожалуй, только государственная граница, которая к тому же на многих своих участках стала чисто условной, дырявой и ненадежной. И еще язык – великий и могучий по-прежнему.

Не осталось даже такого фундаментального атрибута не только империи, а любого уважающего себя государства, как валюта. В ходу доллары, с чисто русским юмором названные у е., для которого подошел бы слоган «У.Е. – БЫВШИЙ бакс». Конечно, и рубль есть, но такого неполноценного рубля история российская не знала. Керенки разве что.

Когда был рубль советский, все крыли его почем зря, но кто сегодня будет спорить с тем, что советский рубль был исполином в сравнении с недоношенным демократическим рублем, цена которого меньше советской копейки. И еще большим колоссом возвышается покойный советский рубль над украинской гривной или белорусским зайчиком.

Советский рубль был валютой Советской империи, которую все критиковали за неконвертируемость. Но неужели лучше стало сегодня? Феномен этой странной унизительной «внутренней конвертируемости» постсоветских «валют» ясно говорит о том, что это не валюты. Если рубль меняется на доллар в Москве, но уже в Праге, Вене или Будапеште не меняется ни на что, то это не национальная валюта, а довесок к доллару или евро и действие этого довеска ограниченно территорией постсоветского пространства.

То есть янки и любые другие полноценнные игроки мирового валютного рынка могут играть и в рубли, и в доллары на нашей территории, а мы на их территории можем играть только в их доллары, для чего и должны покупать эти скучные бумажки у янки по их ценам. То есть мы не игроки, мы шестерки и место наше у параши.

Абстрактный советский инвалютный рубль, который никогда никто не печатал, был сильнее сегодняшнего «конвертируемого» демократического, как сильнее будет золотой юань, который готовят китайцы.

Что еще объединяет русских в единое сообщество? Национальная идея? Да, конечно, но это не русская национальная идея. Это заимствование, которое вроде бы прижилось, но не думаю, что надолго.

В последние годы меня все больше угнетают перемены в поведении обитателей Москвы, города, в котором я прожил большую часть жизни, который знаю и считаю своим. Эти перемены я называю выражением «купи-продай». Дух торгашества и наживы, который пронизал население Москвы сверху донизу.

Иногда возникает ощущение, что нет того, чего это население не способно осуществить за деньги. Махнешь рукой, чтобы поймать частника – останавливаются по четыре машины, две из которых иномарки. Причем не самые дешевые. Зачем тебе двести рублей, твоя машина стоит как минимум двести тысяч? Нет, он хочет эти двести рублей. Он их желает, алчет, как говорили наши предки.

Как будто город населен исключительно потомками старухи-процентщицы, готовыми удавиться за полушку, но раскольниковых поселить забыли. А зря, раскольниковы нужны, и топоры им надо выдавать бесплатно – в сегодняшей Москве бедные студенты-раскольниковы будут на топор копить годами.

Эта новая демократическая алчность, наверное, и является на данный момент русской национальной идеей. Вернее, ее суррогатом, ибо идея хотя и старая как мир, но не русская.

Не алчность заставляла русских людей на протяжении веков покорять дикие простраства и присоединять новые племена.

В отличие от жадной до денег английской или испанской знати, дикие пространства сегодняшней России осваивали простые люди, преимущественно казаки, искавшие не восточные пряности и не залежи золота, а перемены судьбы, лучшей доли.

Поэтому завоеванные племена никто не уничтожал – учились с ними жить.

Русское общество с началом перестройки охватил дух наживы, который и стал знаменем эпохи. Конечно, не для всех, для тех, у кого есть хотя бы маленький шанс нажиться. То есть для меньшинства русских людей, меньшевиков.

Огромное же большинство к духу наживы приобщиться сумело только с помощью телевизора и чисто платонически. То есть иногда большинству доволено подсмотреть в щелочку, как те, кто «круче», наживаются.

В специальном телешоу наши люди за пятьдесят баксов вытворяют чудеса бесстыдства, своим поведением оживляя странную частушку эпохи моего детства:

Ванька показывал то, что русским людям уже много лет показывает родной телевизор.

Чем кончится эта общенародная гонка за наживой, боюсь даже гадать. А если все-таки не бояться, то гадать долго не придется – кончится плохо, новым бунтом и гражданской войной, в которой русские доделают за супостатов их работу сами и сами освободят друг от друга свои бескрайние просторы. И дедушка Збиг будет довольно потирать сморщенные ладошки.

Каждый народ когда-либо переживал подобные умопомрачения, когда массы людей охватывала безумная жажда легкой наживы. Голландцы вдруг вкладывали все свои сбережения в луковицы тюльпанов и разорялись, янки валили на Аляску раскапывать свой Клондайк.

Пришла очередь России, с той разницей, что у нас ни тюльпанов, ни Клондайка не нужно – у нас деньги начали расти прямо в шкафах демократических чиновников, они же вчерашние либеральные совки. Конца этому безумию не видно – массовая алчность в России бьет фонтаном уже почти двадцать лет, и фонтан этот некому заткнуть.

Отсутствие национальной идеи и постсоветская раздробленность привели к новому в русской истории феномену – общество разделилось на кучки разной величины и так, кучками, переживает смутное время. Раньше смутное время в России вело людей к объединению – сейчас впервые наоборот, все расползлись по норам и чего-то ждут.