— Ты это, или вставай или… загнемся здесь.

"Вставай", — она поняла и честно пыталась подняться, но словно вросла в землю и никак не могла от нее оторваться. Парень пытался ей помочь, но сам еле на ногах стоял.

— Хреново дело, — понял Леонид, рухнув рядом. — Елозим, как два жука на панцирях, а толку пшик.

— Встану… сейчас… горло только болит, — просипела.

— Температура у тебя.

— Пройдет.

— Ага, — отмахнулся, оглядываясь. — Вот что, ты лежи, а я пойду, найду село или деревеньку, разживусь пищей, лекарствами, теплыми вещами да спичками или огнивом, и вернусь.

Ей было страшно, что он солжет: уйдет и больше не вернется, а она останется и умрет здесь, но стоит разве на тот свет вместе с собой парня утягивать?

— Иди, — прошептала, дрогнув. Глаза щиплет — плакать хочется от беспомощности, от непонимания, почему же все так — бездарно, бессмысленно. Ну, вот умрет — и что? Что сделала, что оставила? А как умереть можно? Почему, зачем?

— И пойду, — буркнул Фенечкин, а сам не спешит.

— Иди, — сказала уже громче, тверже. Ком в горле сглотнула, прогоняя мысли, что в кисель ее превращали — не время, не место.

И плевать вдруг стало: ну, и уйдет он. Ну и умрет она…

— Не гони, командирша тоже мне нашлась. Соплива еще указывать.

— Ворчишь, как дед старый… злости набираешь, да?

— Нет, вот пристала! Зудит и зудит! Правильно Пчелой назвалась. В точку прозвище. Мухи тоже нудят, но не кусают, а эта ведь под кожу прямо лезет, укусить норовит. Вот бабы, а?

— Тебе сколько лет… ворчун? — хмыкнула и сподобилась — села.

— Сколько ни есть, все мои, — встал. За руку девушку взял и рывком на ноги поставил. Та качнулась, постояла и пару шагов до сосны сделала, прислонилась спиной, дух переводя и заставляя тело слушаться. А ноги дрожат и чувство, что на плечи гири навесили.

— Только не садись и не ложись, — попросил Леня.

— Не буду… буду как боевая лошадь… стоя отдыхать, — хрипло и нервно хохотнула. Солдат недоуменно посмотрел на нее и фыркнул, умиляясь:

— Ой, блина, воинство: полтора придурка.

— Это ты — пол.

— Я. Ты — целый.

Лена хмыкнула и парень следом. Подумать — над чем смеяться? А смешно.

Постояли и двинулись.

К утру Никодим отошел. На островке, где они ночевали, солдаты выкопали кое-как яму, похоронили товарища, постояли над могилой. Камсонов из веток и травы звезду смастерил, примотал к палке и воткнул в изголовье: не ошибешься теперь — красноармеец здесь лежит.

— Вечная тебе память, солдат, — сказал Санин.

И пошли через болото.

К обеду кое-как на твердую землю выбрались и тут же на троицу, сидящую у костра напоролись. Сидели мужики спокойно, супец в котелке варили. Оружия нет, лица безмятежные.

— Охотники, а не солдаты…

— Кто такие? — спросил Дроздов.

— Люди, — протянул лопоухий боец.

— Встать и доложить по форме! — приказал Санин. Бойцы полукругом окружили парней и те засуетились, поспешили подняться.

— Ну, чего? Война-то закончилась!

— Точно, товарищ лейтенант, немцы Москву взяли, — сообщил рыжий.

— Да вот хрен вам! — рявкнул Васечкин.

— Ша, Федя, — бросил Перемыст, шагнул к солдату, направляя на него ствол автомата. — Ты, баклан рыжий, за базаром следи, а то покоцаю, — выплюнул.

Мужчины переглянулись, у Дроздова бровь к челке ушла, а Санин на Антона уставился, будто впервые увидел: вот так гражданский! Зек, не иначе. Впрочем, не такая уж новость, о чем-то подобном Николай догадывался:

— Разговоры отставить, — приказал и тяжело на троицу уставился. — Доложить по форме!

Те вытянулись с недовольными лицами, лениво данные выдали.

— Рядовой Харулин, двенадцатый стрелковый.

— Семечкин, рядовой, двенадцатый, — выдавил рыжий.

— Рядовой Баригун, пятнадцатый стрелковый корпус, — глядя исподлобья, объявил верзила. — Только что с того? Наша служба закончилась, мы домой идем.

— Дезертиры, — понял Летунов.

— Суки, — выплюнул Васечкин.

— Гасить их к… маме! — постановил Перемыст.

— Все сказали?! — обернулся лейтенант: ну и дисциплина! — Отставить!

Бойцы смолкли, подобрались, Летунов смущенно в землю уставился, Васечкин губы поджал, горящий взгляд с парней не спуская. Санин повернулся обратно к дезертирам:

— Тот, кто покидает свою часть без приказа командира, является…

— Так нет командиров! Капитана убили, лейтенанта убили, сержанта ранили, политрук застрелился! Э, куда нам? — возмутился Хайрулин. — Все бежали имы бежали.

— Взводами сдавались, ротами сдавались…

— Не ври, сволочь!

— А чё на смерть-то переть? Помереть всегда успеется.

— Немец волю обещал, ходи до дома говорит…

— Лично тебе сказал?

— Всем, громко объявил, потом листовки кинул. Там русским язык сказано: кто листовка покажет — домой идет, все ему списывают.

— Вы поверили и домой направились?

— А чего сидеть?!

— Откуда? — спросил Дроздов.

— Кобрин…

— Где бой был?!

— У Ружан. Танк пер, самолет летал, все бежать — мы бежать. Там немец, тут немец…

— Как через Ясельду переправлялись?

— Так мост стоит!

— И никого? — не поверил.

— Немец стоит.

— Как же тогда переправились?

— Листовка показали, руки подняли. Винтовка нет, чего в нас стрелять?

— И вас пропустили?

— Комендатура служить отправили. Бумага дали, мы подписали. Сказали прямо иди.

— Мы в лес…

— Так вы, суки, фрицам служить собрались?! — не выдержал Васечкин, рванул на парней и сшиб бы, не придержи мужчину Перемыст.

— Годи, Федя.

— Служить всегда успеется, — бросил рыжий. — Мы думаем.

Дроздов передернул затвор и дал очередь. Солдат откинуло. Миг какой-то и три трупа.

— Так их, сук, — выплюнул Федя.

— Ой, лышенько, — протянул обескураженный Голушко.

Санин к другу повернулся:

— Ты что?… Сдурел?!

— А что, прикажешь перебежчикам пряники выдать? — прищурил глаз.

Перемыст котелок с супом с огня снял:

— Правильно, лейтенант. А то там они думали, здесь тоже думают. Нах их, фраеров мутных. Пошли жрать, мужики, пока лейтенанты разбираются.

А те и не заметили, смотрели друг на друга — Саня спокойно, Николай растерянно.

— Ты знаешь, что я правильно сделал. Немного, и сам бы расстрелял. А не мы — они бы позже нас расстреливать начали, — поправил лямку автомата, руки в карманы галифе сунул. — Ну, что молчишь? Скажи: не прав. Скажи: озверел…

Николай голову склонил, покачал: нечего сказать. С одной стороны прав, а с другой…

— … а я тебе скажу, что ты без меня знаешь: таких сволочей в зачатке давить надо, пока из волчат в волков не превратились. Если наши не подойдут, таких на оккупированных территориях выше головы будет, и не мне тебе объяснять — почему.

Николай отвернулся, чтобы ни друга, ни трупы убитых не видеть.

— Лейтенант, есть пошли, — позвал Антон.

Вот с кем Санин не разобрался.

Шагнул к мужчине:

— Беглый?

Перемыст замер, поглядывая на него. Ложку облизал, Летунову отдал и медленно кивнул:

— Ну и? Шмальнешь, как твой дружок в этих?

— Вы чего, мужики? — забеспокоился Голушко.

— За что сидел?

— Гоп-стоп. Что-нибудь еще из автобиографии? Или закроем тему? Я вольный человек, лейтенант, сам дорогу себе выберу. Вас вот выбрал. Сам. Мне ваши части бравые никуда не уперлись, а немчуки тем более. Их давить надо, однозначно. Это я сразу понял. А потом вы — фарт такой выпал. Или что, в падлу с зеком суп хлебать? А фрицев крошить вместе не в падлу было? — прищурился недобро.

Николай с минуту молчал, изучая физиономию мужчины. Видно был, тот ко всему готов, настороже.

— Не напрягайся, — вздохнул Санин. — Кто ты и за что — забыли, считай в бою проступок смыл. Но чтобы жаргона не слышал!

Антон растерянно моргнул, на губы улыбка наползла:

— Ну… так точно, что ли?

— Разгильдяй, — хмыкнул Дроздов.