Она потерялась, запуталась в себе и окружающем, резко перевернувшим привычный мирок внутри нее, во вне. И она уже не знала, что было, что есть, что будет, что правильно, что нет, что ей делать. Она подчинилась давлению обстоятельств и командам Николая, мнению отряда, что стал теперь для нее проекцией всего мира, общества. Она не понимала, стоит ли с этим бороться, потому что не знала, будет ли права.

"Есть слово "надо", — вспомнились слова Игоря: "нравится или нет — личное, частное. Оставь его при себе. А «надо» — твой долг и обязанность. Ты должна учиться, сейчас это твой долг твоей стране".

Все изменилось — пришло время отдать другой долг стране: гражданский, человеческий. И понятно, что выполняя его можно погибнуть… а ведь хочется жить, удивительно сильно хочется жить, любить, смеяться. Снова, как «вчера» бегать по лужам, размахивая сумкой с учебниками. Пить чай из пузатой кружки с золотистым ободком, уплетать Надины пирожки с картошкой и смотреть в окно, на спешащих по своим делам людей. Крошить голубям хлеб, слушать классическую музыку по радио и улетать в мечтах за облака, где она — летчица Советского Союза повторяет перелет Чкалова вокруг Земли, через страны и континенты…

Может, это как раз то личное, которое нужно оставить при себе? Война и мечты — несопоставимы. Она не имеет права на мечту, когда Родина в опасности. Она должна поступить как комсомолка, гражданка великой страны Советов, а не девочка — фантазерка.

Баретки промокли насквозь, ноги замерзли и разъезжались, пробираясь по грязи и опавшим листьям, но Лена не чувствовала этого — она мечтала. В той иллюзии девушка не брела в неизвестность мокрой, озябшей курицей под дождем в лесу — она спасала пленных, отважно громила тот лагерь, что прошли. Немцы, бросая оружие, в ужасе бежали прочь, военнопленные обнимали на радостях своих, а за их спинами по полю скакала, пришедшая на подмогу красная конница с шашками наголо: "Урааа!" Победа…

Лена споткнулась о корягу, рухнула в лужу и чуть не заплакала — реальность оказалась пошлой, тоскливой, как грязь на одежде и руках, и пробралась в душу, как озноб в тело, вытрясая из него тепло, а из души иллюзии.

Никакого победного боя и спасения, никакой доблести, никакой конницы — только темнота, в которой двенадцать промокших насквозь бойцов идут по болоту, прячась, как трусливые воры.

Антон помог ей подняться:

— Под ноги смотри, — буркнул, обходя.

К утру дождь кончился и на землю пал туман, густой, как кисель молочный. Пришлось идти цепью друг за другом почти за руки.

Недалеко защебетала птица, замычала корова, загремел колокольчик приближаясь. Послышались шаги слева, справа, топот, но размеренный, будто кто-то грузный идет.

— Немцы? — шепот Лены совпал с приказом Николая замереть.

Минута, другая в напряжении и прямо на них из тумана вышла… корова.

— Фу ты! — выдохнул Васечкин, снимая палец со спускового крючка. Лучин лоб оттер.

— Вот язвить-то пастуха. Сейчас бы положили скотинку, — сказал Густолапов.

— Чего ж она бродит? Потерялась? — погладил покатый лоб коровы Камсонов, и получил протяжное «му-у-уу» в ответ.

— Эк, — крякнул Гурьянов. — Дык она не доенная. Вымя-то гляди, выперло. А ну, братцы, подставляй тару, сейчас молочка напьемся.

— Доить, что ли, умеешь? — не поверил Васечкин, нахмурился.

— Ну. Чего уметь-то? Эка заковыка: дергай за сиськи — всех и делов.

— Ну-ну.

— Товарищ лейтенант, дозволите? — спросил Полунин.

— Куда?

— Так в ладони! — выдал молчаливый Сидельников.

— Только быстро, — согласился Николай. Дрозд хмыкнул и узрел что-то в тумане. Пригляделся, пальцем в сторону ткнул:

— Еще одна корова!

— Да стадо здеся бродит, прислушайтесь, товарищ лейтенант, — сказал Голушко. — То ли ховаются, то ли разбрелись. Жаль скотинку.

— Эт чего ж случилось, что за стадом пригляда нет? — почесал затылок Полунин.

Лейтенанты переглянулись, Антон прищурился на них, Лена испуганно уставилась на Николая. А тем временем младший сержант Гурьянов присел, чтобы подоить корову, но только за сосок дернул, животину будто стеганули — взвыла и, лягнув мужчину, умчалась в туман.

Солдаты дружно хохотнули, начали подколки сыпать. Пал Палыч поднялся, потирая ушибленную руку:

— Испили молочка, однако, — протянул. — Ну чего ржете, полоумки?!

— Двинулись, — приказал Санин, прерывая веселье — не до шуточек. — Оружие держать наготове. Без команды не стрелять.

Метров триста прошли. Туман стал спадать, таять и сквозь его пелену можно было разглядеть домишки. Деревня, только странная — тихо в ней и невидно никого.

Николай рукой махнул: залегли!

Группа дружно на траве растянулась, вглядываясь в очертания изб. Не то, явно что-то не то.

— Скрипит, что-то, слышите, товарищ лейтенант, — шепотом сообщил Никодим Лучин.

— Слышу.

Все слышали, но что это — понять не могли.

— Дверь, — прошептала Лена.

— Что? — повернулись к ней мужчины.

— Дверь открытая на ветру петлями скрипит.

— Так ветра нет.

Девушка плечами пожала: ветра может и нет, а ветерок легкий дует, туман рваными пятнами по местечку разгоняет.

Хлопнуло что-то.

— Створка окна, — сообщила.

— У тебя зрение плюс два-три километра? — с насмешкой глянул на нее Антон. Но в глубине зрачка затаилось иное — страх, точь-в-точь, как живущий в душе Лены.

— Звук характерный, — сказала тихо. — Мы в школе в разведчиков играли, угадывали по запаху, что у кого готовится, по звукам — кто идет, что происходит.

— Хорошие игры, — смерил ее холодным взглядом и отвернулся, а Николай смотрел. Минуту молчал и поднялся.

— Всем оставаться на месте.

— А ты куда? — испугалась.

— На разведку, — и нырнул в туман. Лена не больше минуты усидела и за мужчиной ринулась.

— Ты-то куда?! — услышала злое шипение Дроздова в спину, но даже не обернулась. Ветер дунул, сгоняя поволоку тумана и открывая взору деревню и крадущегося к ней Николая.

И все же было что-то тревожное в тихой и безлюдной деревне.

Лена выпрямилась, перестав изображать разведчицу. Тихо и безлюдно — вот что не так.

Следом Николай пошел прямо к ближайшей избе, выставив автомат, но не скрываясь. Видимо тоже понял, в чем дело.

Под ногой девушки хрустнула ветка, и мужчина оглянулся:

— Ты-то куда?! — бросил в сердцах. — Я же выстрелить мог! — почти выплюнул в лицо. Девушка зябко повела плечами: оставим.

— В деревне никого, да?

— Понятия не имею, — отвернулся.

Заглянул в окно избы, постоял, соображая и рванул на себя дверь. Минута и вернулся, на крыльце встал, на Лену хмуро поглядывая.

Что? — спросила взглядом.

Не знаю, — ответил. К следующей вдвоем пошли, внимательно дворы оглядывая — никого. Такое чувство — вымерла.

Девушку дрожь обуяла — у лавки, рядом с лопухами и покосившимся заборчиком лежала соломенная кукла в красном платьице. В другом углу двора вилы валялись на крыльце и дверь была открыта. Она и скрипела, заунывно, будто реквием по усопшему.

Лене нехорошо стало, затошнило от плохого предчувствия.

Николай жестом приказал ей остаться, а сам оббежал пару дворов и домов. Вернулся серый и мрачный, шаль ей на плечи накинул:

— Грейся.

— Без спроса взял?

— Не у кого спрашивать, — сказал тихо и взгляд в сторону. Свистнул протяжно, бойцов призывая. — Нет никого в деревне, пуста.

— Вернуться, сунуться хозяева, а шали нет. Верни, — сдернула с плеч, ему протянула.

— Не вернуться, — прошептал, зубы сжав так, что скулы белыми стали. И взгляд на нее поднял. Такой он был, что Лена отшатнулась, шаль выронила.

— Что? — просипела.

— Ничего.

Не поверила, во двор ринулась.

— Куда?! Стой, глупая!

Но не успел перехватить — увидела девушка в полыни у забора мертвое тело и как на преграду налетела — замерла, глядя с ужасом и непониманием. Женщина лежала, обняв сверток, из которого торчала маленькая рука с тонкими пальчиками и по ней ползали мухи.