— Какая обстановка?! Немцы кругом! В кольцо гниды взяли! Поля жгут, листовки кидают: сдавайся, Москва наша!
— Вранье!
— И мы так думаем, товарищ лейтенант! — дружно заверили бойцы.
— Куда тогда бежите?
— Не бежим, а к своим пробираемся! Части раскиданы, кто, где не поймешь! — опять взвился Васечкин.
— Хорош, ты, Федь, молкни, а? Ну, они-то причем? Тоже ж в оборот попали, — тихо попросил его Буслаев и протянул лейтенантам хлеб. — Будете? Я в деревню бегал, на постой напроситься хотели, а тама фрицев полно. Днем, грят, на мотоциклетках своих понаехали. Вот хлеба хозяйка дала и отправила. Ну, я огородами и тут. Откушайте, товарищи лейтенанты.
— Спасибо, — не стали отказываться мужчины. Саша разломил краюху пополам и подал Николаю.
— Что и говорить, есть охота, жуть.
— Да уж, — обрадовался чему-то Васулмян. — У нас животы от голодухи свело. Со вчерашнего дня ни крошки.
— Товарищ лейтенант, спросить можно? — чуть качнулся к жующему Николаю Буслаев.
— Угу.
— Сами-то откуда?
— С поезда, — перестал жевать, вспомнив утреннюю бомбежку. Аппетит пропал. — В отпуск ехали.
— Полные вагоны женщин, детей, сонные, а этим плевать. Утюжили, пока от состава угли не остались, — зло бросил Саша и сунул в рот хлеб, чтобы чего яростнее и круче не завернуть.
— Суки! — выплюнул за него Васечкин, и Дроздов не удержался, кивнул согласно, хоть сказал бы грубее и жестче.
Николай нехотя дожевывал хлеб и спросил:
— Кого-нибудь своих встречали?
— Нет. Чуть в плен не попали. Еле ноги унесли.
— А девушку не видели, не пробегала здесь?
— Нет, — переглянулись.
— Кто такая?
— Попутчица наша. Невысокая, коса с кулак, светлая. Черная юбка, полосатая кофта.
— Не-а, — заверил Васулмян. — Не видели.
— Н-да, — расстроился мужчина. — А в деревне? — посмотрел на Буслаева.
— Да кого ж там увидишь? Темень. Да и не шастал я особо, чего зазря нарываться на пулю?
— Ну, да… Уходить отсюда надо. Делаем марш-бросок на северо-восток. Отдыхать будем утром. Приказ ясен? Вперед, — постановил.
Бойцы нехотя поднялись и отряд двинулся в глубь леса.
— Людям отдохнуть надо, — тихо сказал Дроздов Санину.
— Знаю, но здесь оставаться опасно.
— Разобьем лагерь подальше. Все с ног валятся.
— Ладно. Отойдем и пару часов отдохнем.
Так и сделали. Часового выставили, со сменой через час и растянулись в кустах. Глаза сами закрылись. Минута — все вповалку спали. Николай только ворочался, за Лену переживал. Где она, как? Только адрес в Москве знает… Ничего, все закончится и он придет к ней. Она будет дома, живая, здоровая. У нее все будет хорошо. Таких не убивают, таких нельзя убивать… Неправильно…
— Hans, komm curuk! — раздалось над ухом.
Лена открыла глаза и увидела в метре от себя здоровенного рыжего немца, что беззастенчиво мочился на дерево и скалился ей. Девушке показалось, что она примерзла к земле. Может все это сниться? Может?…
А фашист уже шагнул к ней и, схватив за ногу, потянул из зарослей.
— Нет!! — забилась, пнула его, попыталась вывернуться, зацепиться за ветки, не понимая, что он хочет, но подозревая, что ничего хорошего. Рыжий заржал, зажал своими ногами ее ноги, опустившись на колени и склонился, положив лапищу на грудь.
— У-тю-тю.
От ужаса у Лены в глазах потемнело. Рука нащупала обломок ветки и сжала ее в кулак. И в тот момент, когда рыжий рванул с девушки кофту, она не думая, воткнула палку ему в глаз. Острый конец вошел в тело как в масло, брызнула кровь. Немец взревел, попытался вытащить ветку и одновременно ударить девушку, но захрипел, завалился на бок, придавливая Лене ноги.
Она взвыла от страха и омерзения, от тошнотворного запаха фрица, его крови, что попала на нее, рук, что смели ее коснуться, от мысли, что убила. Она барахталась, пытаясь избавиться от его туши, и сдерживала позыв к рвоте. Немец тяжелый оказался, да еще вцепился в юбку рукой, не отодрать. А рядом уже слышались шаги и голос:
— Adolf, was ist los? Wo steckst du?
И она поняла, если еще один коснется ее — она умрет. Так лучше сейчас, как сказал Николай "с умом", честь не замаранной сохранив и хоть одного врага с собой забрав.
Взгляд упал на валяющийся в метре от нее винтовку фрица, и дрожащая рука потянулась за оружием.
— Товарищ лейтенант, — толкнул его Васулмян. — Там шум какой-то, вроде фрицы кудахтали, — сообщил шепотом и указал рукой куда-то влево.
Николай тряхнул головой, поднимаясь и пытаясь избавиться от дурмана сна, и сообразить: где, кто, что делать. И вдруг услышал женский крик. «Нет» — отчаянное, истеричное, пронеслось и смолкло.
С лейтенанта мигом сон слетел. Он мог поклясться — Лена. И рванул на звук, вытаскивая трофейный нож из голенища. Саша жестами показал бойцам: залегли, и за ним.
Он подбежал вовремя. Мертвый немец не давал девушке выбраться и она все тянулась к оружию, а второй фриц уже видел ее и направлял ствол винтовки в ее сторону. Секунда и раздался бы выстрел.
Николай метнул нож в лоб фрица и кинулся к девушке. Солдат осел, завалившись на бок, а лейтенант рывком стащил с испуганной девчонки тушу убитого, подхватил ее и оружие. Саша обшарил второго, экспроприируя все годное, включая документы — позже посмотрят, кто здесь оккупировался. И бегом обратно.
На ходу подняли бойцов и в сторону трусцой. Притормозили только в пролеске, увидев, что дальше никак.
Впереди горело поле, за ним избы. В воздухе стоял запах пороха и горючего, хлопья от бумаг вздымались вверх — листовки сгорели. Над сельсоветом сдирали красный флаг. Слышался плач и треск автоматных очередей. Сквозь черный дым проглядывали мотоциклисты, автоматчики, методично обстреливающие дома и огороды, кося бегущих людей, детей, женщин, мужчин. В стороне, к амбару сгоняли солдат, кто рвался — отстреливали тут же.
Видимо, станица приняла бой, задерживая захватчиков. Но вот ее смяли и начали мстить: жечь, убивать.
Лена, не успевшая прийти в себя после недавнего ужаса, оказалась в новом кошмаре и больше ничего не понимала, потерялась и будто забыла себя. Николай прижимал ее к земле, а она не чувствовала — смотрела на расправу в деревне и сжимала в кулак траву и землю.
— Суки, — прошипел Васечкин.
Санин щурился, пытаясь оценить силы свои и врага, и все крепче сжимал ствол автомата в руке.
— Вермахт, второй мотопехотнной корпус, шестнадцатая армия, — прочел в документах убитого Дроздов. — Нагнали упырей.
— Суки, — опять выдал Васечкин. Буслаев шмыгнул носом, покосился на лейтенанта, а тот на друга:
— Нас пятеро…
— Шестеро, — заявила Лена и посмотрела на Колю так, что у того мурашки по коже пошли, паршиво на душе стало. Кончилось детство девочки, во вчерашнем дне осталось. И наивность синих глаз, теплота улыбки канули бесследно. Затравленность в глазах поселилась, ожесточенность в борьбе со страхом.
Санин зубы сжал так, что скулы побелели.
— А их — танковый полк, — кивнул Саша в сторону станицы. Мимо, по дороге, выползая из-за пригорка, шли танки.
— Один… пять… десять… еще ползут. Мать честная, — склонился до земли Васулмян. — Это ж куда против такой силищи?…
Николай, понимая, что переть впятером с одной гранатой и двумя автоматами без боезапаса, против мотопехоты и танков тупо, смотрел на своих, тех пленных, что сгоняли у амбара фрицы. Вот им помочь реально, заодно отвоевать оружие.
— Пленных выстраивают, видишь? — спросил у друга.
— Ну, — внимательно посмотрел в указанную сторону тот, пытаясь уловить ход мыслей Николая.
— К переезду поведут, по пригорку и мимо леса. Охрана наверняка небольшая. Видишь, гуляют как на плацу, хозяевами себя чувствуют…
— Угу? — зыркнул на него, сообразив, к чему тот ведет и что задумал. Улыбнулся задорно, отчаянно. — Двинулись.
— Осторожно, рысцой вдоль леса за пригорок и там залегли. Буслаев, Васечкин на ту сторону дороги перейдете, — проинструктировал солдат Санин. — Первого конвойного не бить, бить в середину. Патроны экономить. Оружие у убитых забрать. Уходим потом в лес за станицу, в сторону Барановичей.
