Больше недели никто из врачей и тем более родных не знали — буду ли я жить? И я не знала — стоит ли?

Братья не оставляли меня ни на минуту, дежурили у постели вместе и по очереди. Я почти не открывала глаза — не хотела никого видеть, не то что их — но и свет того жестокого мира, что лишает меня естественных радостей, обрекая на боль, грязь и горе. Но именно в тот момент, слушая их тихие разговоры, мольбы, чувствуя сопереживание, я поняла, что смирюсь с неизбежным и буду жить, потому что, в сущности, у меня уже есть дети, как и мужья — братья. И я не могу их оставить, не смогу.

Вскоре я познакомилась с Олегом. И приняла его как суррогат тех невысказанных чувств, тех чаяний и надежд, что еще бередили мою душу, что еще давали силы на вздохи и выдохи. Я отвела ему роль ширмы меж мной и братьями, меж той жизнью и этой. Но вместо спасения и отпущения получила еще один грех, поставила еще одного в ряды мучеников. И предала братьев. То, что случилось вчера, может иметь продолжение, и глупая несдержанность может вылиться в катастрофу для всех нас. Стоит ли этот человек того, чтоб умереть? Нет. И тем более рожать, ставя под угрозу не только свою жизнь, но и более дорогую — жизнь моих братьев.

Что же я наделала?

А может, обойдется? Действительно, о чем я думаю? Как можно забеременеть с одного раза?

И отчего разозлилась на Олега? Чтобы ни было, а он мой муж. И я люблю его, пусть чуть меньше, чем братьев, пусть не совсем как мужчину, а больше — как ребенка, но люблю и не желаю зла, хочу, чтоб у него все было хорошо. Его можно понять — постоянное вмешательство родственников кого угодно выведет из себя.

Да, он не ангел, но и я не святая. Каждый из нас имеет право на ошибку, как и на срыв. И награжден темной полосой в жизни с той же периодичностью, что и светлой, и каждый по-своему переживает и тот, и другой период.

Будем считать инцидент исчерпанным и забудем, начнем сначала. Хватило б сил…

Г л а в а 4 С е р г е й

Сколько глупостей мы совершаем? И каемся в них и вновь творим. Они привлекают случайности, случайности становятся закономерностью и превращают нашу жизнь в лабиринт глухих стен. Мы бродим по нему и путаем сами себя, уверенные, что путаем своих недругов. Ищем выход и устремляемся на малейший просвет и убеждаемся вновь, что это лишь иллюзия, еще одна обманка, устроенная нами же самими.

Чем больше нам лет, тем таинственней и мрачней лабиринт, тем извилистей и уже проходы, тем меньше шансов выйти в незапланированном Господом месте. Туда мы всегда успеем, попадем точно, один раньше, другой позже.

Я давно поняла, что иного выхода нет и быть не может. Но человеком движет надежда, слепая и святая, и пока она есть, он будет стремиться вперед, отвергать глухие стены и биться о них в кровь и проклинать их создателя…

Но в том-то и дело, что мы сами их создали. Планомерно и терпеливо, кирпичик к кирпичику.

Я знаю это точно, потому что, сужу по себе. Моя жизнь — лабиринт, который я создала, и сама же загнала себя внутрь в твердой уверенности, что это и есть дорога к свету и ясности. Каждый шаг по нему делаю, как любой другой, надеясь на правильность решения, целесообразность, выверенность, и ошибаюсь, принимая иллюзию за реальность. С годами шаги становятся все медленнее и осторожней, и, кажется, ошибок меньше, но мне хватает тяжести прошлых, и осознания пройденного.

Но с этим можно справиться, как и с другими грехами, ошибками, глупостями…если б они задевали только нас. Но это не так. Наши дела слишком тесно касаются окружающих нас людей. Наши судьбы переплетены без нашего ведома и желания, и мы как альпинисты в связке движемся за ведущим. И не дай бог им быть.

Я не представляла себя в этой роли, даже мысли не допускала, пока не посмотрела на наш мир со стороны, не совершила вполне оправданный и в общем-то понятный и естественный поступок…

Я хотела найти Олега, тревожилась по поводу его долгого отсутствия и подозревала, что общество Сергея повлияет и на него и на наши с ним отношения самым плачевным образом.

Сергей всегда был порывист и до дикости жесток в ярости. Я не знаю, что больше испортило его характер, озлило, превратило в недоверчивого и ненасытного в своей жестокости зверя: два года спецназа или два года стройбата? На первый срок его призвали, на второй он призвался сам. Первые два года он чувствовал себя королем, остальные два, прислуживал королевам. Он строил коттеджи командирскому составу и вместе с навыками строителя, уроками кропотливой работы получил и уроки куда более нужные, но и возмутительно неприятные — познания сути человеческой. Да, его ценили как талантливого, творчески подходящего к работе специалиста, но также и играли, как забавным и глупым щенком. Особенно взрослые женщины, избалованные, холеные стервочки. Он всегда привлекал женское внимание, но общение со сверстницами совершено не то, что общение с опытными женщинами, которые с легкостью берут и с такой же легкостью откидывают.

А он привык считать себя мужчиной, привык решать сам: брать, отдавать, бросать.

У него не было время на взросление. Детство закончилось в тот день, когда родители перестали нянчиться с ним и кинули на попечение братьев.

Я могу лишь предполагать, как они общались. Могу представить взгляды Алеши и Андрея, их лица, и отношение к тому, кто был любимчиком, в то время как они росли незамеченные, ненужные и сами по себе. Сергею досталось хоть что-то от родительской любви и заботы, им же и крупицы не показали. И только они смерились с навязанным бременем, только смогли притереться и забыть детские обиды, как на их плечи упала еще одна ноша — я. Такая же ненужная, но еще и кричащая, ноющая и вечно болеющая…

А может быть, именно мое рождение и сплотило их?

Не знаю, я никогда не вдавалась в подробности, не потому, что неинтересно, а оттого, что воспоминание могло причинить боль каждому из нас. К чему ворошить далекое, покрытое туманом отверженности и запахом детских страхов и обид, прошлое? Сколько не вспоминай картинки из тех дней, они не станут четче, отверженность, живущая в каждом из нас с рождения, не исчезнет, а привязанность и любовь друг к другу не ослабнут.

Четверо. Нас всегда было четверо, и только это важно, только это стоит знать и помнить.

И повторять как заклинание в моменты сомнений: Алеша, Андрюша, Сергей…

Он сидел на лавочке у гаража и курил. Лицо безмятежно, взгляд спокоен и чуть задумчив. А напротив в сугробе сидел мой горе-супруг и оттирал кровь с лица. Сергей на славу поработал, обучая манерам сумасброда. Даже рубашку не пожалел, превратил в драную ветошь.

Олег зло щурился и кривил губы, но молчал и, подозреваю, был больше оскорблен вынужденной ролью снеговика, навязанной родственником, чем попорченным интерфейсом, раздражен и раздосадован потерей имиджа, включая чистоту брюк и целостности шелковой рубашки, чем невозможностью ответить по достоинству.

Я еле сдержала горькую улыбку — хорошо начинается Новый год. Многообещающе. Теперь ворчание супруга затянется до следующего января, а нытье станет основной частью наших пикировок. И претензии к моим братьям явно возрастут уже даже не до поднебесья, а глубоко за него, до самой туманности Андромеды.

Нет, я не стану зализывать его раны, как не стану искать оправданья его оскорбленьям. И будь, что будет.

Я села радом с Сергеем:

— Спасибо.

— Не за что. Всегда рад, — хмыкнул он, покосившись на меня.

— Я за то, что в живых оставил.

Он промолчал и тем насторожил. Задумчивый взгляд скользнул в сторону Олега, лицо приобрело хищное выражение.

— Тупое животное, — прошипел Олег, весьма обиженный тем, что я не подошла к нему.

Зря он это сказал. Нельзя так с Сережей. Впрочем, ему-то откуда это знать?

Сергей размял плечи и исподлобья уставился на мужчину. На его губы легла легкая пренебрежительная усмешка. Еще можно все исправить…