продолжил:

— Я вспылил. Я ударил его и почувствовал глубокое удовлетворение от своих

действий. Он сидел на полу, вытирал кровь с губ и смотрел на меня, силясь то ли

вспомнить, то ли понять — кто я такой. Его не волновала причина, по которой я

его ударил, его интересовало — а не тот ли я гомункул, что он вывел в своей

реторте? Через два года я узнал, что мама стала жертвой его эксперимента. Она

выпила жидкость, что по его подсчетам должна была подарить ей вечную молодость…

Макропулус!

— Тс-с-с…Ты до сих пор зол на него?

— Нет, — хмыкнул Бэф и, подумав, добавил. — Он был первый, кого я убил.

— Это успокоило тебя?

— Нет, примирило с ним.

Оба помолчали, и Лесс спросила:

— Ты кого-нибудь любил, кроме матери?

Бэф долго думал, прежде чем ответить. Перед его глазами возникла картинка из

далекого, казалось бы, не просто забытого — погребенного прошлого…

Хрупкая фигурка, обернутая голубой кисеей, золотистый локон, выбившийся из-под

капора, наивный взгляд чуть раскосых синих глаз и голос, как колокольчик.

Милая, юная, нежная — любовался девушкой Бэф, сопровождая в утренней прогулке по

окрестностям замка.

— Бэфросиаст… Какое странное имя, — заметила она, вскользь взглянув на юношу,

и покраснела вслед за ним.

— Причуды отца.

— У вас строгий отец.

— Странный, как и мое имя.

— Мой отец тоже….

— Чудак?

— Мы не вправе обсуждать родителей, Бэфросиаст, их нам дал Бог.

— Но согласитесь, Софи, они порой несносны.

Девушка смутилась, отвела взгляд и пришпорила лошадь. Голубой бант качнул ветер,

и золотистый локон свился с лентой…

— Она была очень набожна, ранима и чиста, как ангел. Ее звали Софи…

— Ты любил ее?

— Очень. Терялся, бледнел, глупел. Они приехали к нам по вызову отца. Она и

Бонифаций Шталевски — алхимик, маг, чародей. Ее отец. Он был парой моему — такой

же мрачный, вечно задумчивый. После смерти мамы наш замок превратился в приют

для убогих: юродивые, фигляры и мудрецы, нищие, аферисты, шарлатаны, святоши,

монахи — тамплиеры, адвентисты. Да, Бог их ведает, кого еще привечал отец.

Большинство — сброд, но были и очень занятные личности. Роберт Монгрейм и Юзифас

фон Шторц. Они прибыли в замок за неделю до приезда Шталевски. Уверенные в себе,

чуть надменные, одеты в пику остальным гостям — изыскано, по моде. Манеры

совершенны, речь изыскана и учтива. Сразу было ясно — дети именитых дворян. Мне

было двадцать два. Им с виду лет по двадцать пять. Небольшая разница в возрасте

и интересы сходны. Но их опыт был под стать старикам, а я был зеленым юнцом, не

знающим иного мира, чем замок и его окрестности….Потом приехала Софи. Я

влюбился сразу — страдал, мечтал, но был слишком неуклюж по своей неопытности,

порой через край пылок…. Юзифас вел себя осмотрительней и очаровал ее. Я

сгорал от ревности, глядя, как они воркуют, порой готов был убить соперника,

порой Софи. Роберт не вмешивался, наблюдал и давал мне дельные советы, половину

из которых я пропустил мимо ушей. События так стремительно начали развиваться,

что я попросту не мог за ними уследить: сначала слегла Софи. Я не спал ночами —

дежурил у ее покоев, выспрашивал у слуг состояние ее здоровья, прорывался к ней

и видел, что она спит. Неделя, две — Софи спит. А рядом с ней дежурит Юзифас. Я

был вне себя, готов был на любое безумство. И легко согласился на предложение

Роберта сделать эту татуировку. Якобы талисман для увеличения привлекательности,

для успехов в любви. На деле он готовил себе смену. Он хотел уйти, но замок

держал его, как держит сейчас меня.

— Что это значит?

— Варн, любовь моя, могут уходить в другой мир, в другое измерение. Но этот

знак возвращает назад, как бы ты ни хотел остаться. Я могу уйти от силы на

неделю, но потом вновь вернусь и вынужден буду выполнять отведенную мне роль,

главенствовать в этом мире и жить, жить, жить. На это рассчитывал Юзифас. Он

надеялся, что Роберт передаст ему знак вожака, но тот решил, что с него хватит

Софи. Он понял, что Шторц не подходит на роль главы клана, хранителя довольно

обширной территории. В его умозаключении был резон — Юзифас поддался не

возвышенным чувствам, а самым низким. Им двигала не любовь, а зависть. И ради

нее он погубил невинную девушку. Софи месяц превращалась в Варн и потерялась

через две недели. Улетела на охоту и не вернулась, как часто случается с

детенышами, живущими без наставника, без четкого контроля вожака, без опеки

клана. Я понял, что что-то неладно, когда Софи стала вести себя, как котенок.

Заподозрил и Роберта, и Юзифаса в вампиризме, — улыбнулся Бэф и хохотнул. — Я

даже наточил осиновый кол и пришел ночью в покои Роберта. А тот словно ждал меня

— сидел на постели и от скуки раскладывал пасьянс….

Роберт вскинул взгляд на бледного, как приведение, юношу, вторгнувшегося в его

покои с решительным видом гренадера с осиновым колом наперевес.

— Ах, какая прелесть, — хохотнул, качнув носком элегантного ботинка. — Сами

наточили, Бэфросиаст?

Тот двинулся к насмешнику и приставил пику к его груди.

Монгрейм скептически покосился на палку, потрогал острие и, оценив, кивнул:

— Острое. Что дальше, молодой человек? Желаете проткнуть им мое чер-рное сердце?

— Не смейтесь! Я действительно пришел убить вас и убью! Вы, вампиры, исчадия

ада! Вы укусили Софи!

— Как не смеяться над подобным вздором? — пожал плечами Роберт. — Впрочем,

молчу, не стану умилять благостное впечатление от экзекуции, что взбрела вам на

ум. Приступайте, Бэфросиаст.

Бэф смотрел в насмешливые глаза и понимал, что теряет решимость — не может,

просто не имеет сил убить человека. Вот если б Роберт превратился в вампира,

показал свои клыки, зашипел, взлетел вверх, как летучая мышь, сровнялся с тенью,

лежал в гробу с кровью невинных жертв на губах, в конце концов! Так ведь нет —

лощенная внешность изысканного франта, коих сотни на один светский салон.

— Ах, молодость, молодость, — доброжелательно улыбнулся Монгрейм. — Пора

сказок, баллад и радужных иллюзий. С чего вы взяли, что я вампир, Бэфросиаст? С

чего вы вообще решили, что они существуют? Граф Дракула? Хочу заметить, он был

мерзейшим человеком, дикарем и фанатиком. Вампиром, конечно, был знатным и

кровушки попил, столько же, сколько и нервов, но в ином плане. А что, собственно,

было ожидать от изгоя? Я говорил, Тэф, хорошего не будет, но женщины в любом

обличии остаются женщинами. Она увлеклась, купилась на его необузданную страсть.

О, сколько безумств было совершено! Но этой паре не суждено было соединиться,