Впрочем, Гуайре, на попечение которого я оставлял и Ардкерр, и жену, не хуже меня знает. Знает, а потому – молчит. Ждет.

– А я… Как-то не по себе мне, друг. Помнишь, рассказывал я тебе про сон, что увидел в ту ночь, на брачном ложе. Еще трижды он ко мне с тех пор приходил.

– М-да… С Лауриком Мудрым бы тебе посоветоваться, Луатлав…

– Сам о том думал, и не раз. Да нет сейчас в Пределе нашего Мудрого. Как раз перед моим отъездом приходил он ко мне, предупреждал: большие дела зовут, торопят. По возвращении обещал в гости быть.

Мы ненадолго замолкаем, доливаем жидкого золота в золото узорное. Также молча выпиваем, и я всё-таки не выдерживаю:

– Еще одно меня тревожит, Гуайре. Пора, давно пора Этайн понести. Знаю, что вряд ли суждено мне радоваться сыновьям, обучать их владеть копьем, мечом и колесницей, скакать с ними рядом во весь опор, ободрять в дни поражений и восхищаться в дни побед… Горько от мыслей таких, ох, как горько! Но это – знаешь ты не хуже меня, – рок Ард-Ри. И всё же, всё же взгляни на меня, Гуайре. Меня ведь тоже не должно быть. Но вот он я, а значит, есть еще надежда…

– На все воля Четырех. Не беспокойся, всё свершится в свой срок. Тебя, Сильвест, потомок Сильвеста, Всеблагие любят. Как и его любили. Вспомни слова Лаурика: «Сольются два рукава одной великой реки и переплетутся две ветви великого древа. И союз этот породит то, что воссияет ярче звезд!»

– Да, должно быть…

Помолчали опять.

– Это всё, Коранн?

Вместо ответа я вновь берусь за отложенный было кинжал. Резко – слишком резко, и слепому видно! – провожу ветошью по и без того идеальному лезвию раз, второй. Порезался.

– Ты так и не поговорил с ней? – Ответом Гуайре – мой тяжкий вдох.

– Луатлав, Луатлав… Ард-Ри Предела, бесстрашный Воитель Скорая Рука…

– Я не думал, что это будет так трудно! – криком вырывается из моей груди. – И с каждым днем становится всё труднее. Обнимать ее, целовать, ласкать, растворяться в ней без остатка… А потом снова и снова задаваться вопросом: меня ли любит Этайн? Искренна ли она, или это просто долг жены и супруги Ард-Ри? И как мне жить дальше, если окажется…

Нет, не выговорить. Даже наедине с побратимом, даже в одиночестве. Стыдно, глупо, но – не могу! И от этого лишь хуже вдвойне. Я опускаю глаза, не отрываясь смотрю на порезанный палец, с которого капает на стол кровь. Гуайре неодобрительно качает головой, отбирает у меня злосчастный кинжал и ветошь. Отрезает кусок и двигает ко мне через стол:

– Прижми… Хватит стол пачкать…

За ворчливым тоном Заики, как и всегда, скрывается искреннее сопереживание. Подчинившись, я усмехаюсь:

– Спасибо. Что бы я без тебя делал?…

– Ой и не говори! – усмехается в ответ он. – Ты, Луатлав, конечно, Ард-Ри и великий герой, но иногда так себя ведешь, что впору лишь за голову хвататься. Пожалуй, придется мне сначала тебя схоронить, а потом уж самому помирать!

Мы оба смеемся, и в этот момент я ловлю взгляд друга и отчетливо понимаю: он изо всех сил старается отвлечь меня от черных мыслей, ободрить и развеселить, но у самого Гуайре что-то случилось. Что-то серьезное. Начинаю разговор далека:

– Ну а ты-то, друг, с чем сегодня пришел? Рад был бы, если просто так, посидеть да поговорить, только чувствую – нет.

– Правду говоришь, Ард-Ри. Не сам пришел, дело привело.

– Опять?

– Опять, Коранн.

Я еще не вернулся из поездки, когда в Ардкерр вновь приехал Илбрек Мак-Аррайд. Честно клятву свою исполнил Лоннансклех – десять дней гремел в Дун Фэбар, что стоит вот уже семь поколений на крутом берегу бешеной Дробайс, великий пир. Никто из пришедших туда не покинул дом Илбрека без богатых даров. И поскольку не велит обычай хозяину в воинских потехах, что для гостей устроены, самому участвовать, сыновья его – Сиге и Диан всех превзошли. Да только отец, во исполнение всё той же клятвы, победу их мне, господину своему, посвятил. Ликовали гости, превозносили имя Лоннансклеха, да только многие головами качали: неспроста так сделал Илбрек, с умыслом. Себе и роду своему – славы да почета, Коранну Луатлаву – обещанное деяние да намек: мои, мои, а не твои – самые лучшие, самые доблестные, самые достойные.

А после пира, отдохнув немного, отправился доблестный потомок Аррайда Маела к своему владыке, по пути славные деяния совершая, да вот досада: дома его не застал. Ну, ничего, вернется Ард-Ри, а он его здесь подождет. Говорил же Луатлав во всеуслышание: мой дом – его дом…

Согласился Гуайре со словами гостя, устроил его в Ардкерре с великим почетом. Да только скоро стал замечать – и не он один, – не как гость себя Илбрек ведет, как хозяин.

Пиры закатывает, воинов молодых золотом и оружием дорогим без счета наделяет, в свою дружину зовет, Этайн Певунью с дарами и восхвалениями что ни день посещает, красавиц щедро любовью одаривает. Великий воитель Лоннансклех, богатый и щедрый муж, что и говорить: на охоту, за стол, в бой потешный – всегда первый. И всегда – победитель. А стоило старому Федлимиду Абратруайду голову слишком высоко поднять, отказаться признать меня господином своим и дань установленную платить – тут как тут Илбрек. Мигом призвал ответить на обиду, нанесенную его господину, собрал воинов, да опять-таки всё больше молодых, до бранной славы жадных, камнепадом горным обрушился на непокорного. Голову дерзкую, что склониться не пожелала – с плеч долой, усадьбу – огню на поживу, сыновей Краснобрового – волкам да воронам на пир, золото и заложников – малых внуков Федлимида – к ногам прекрасной Этайн. И снова: честь и слава могучему бойцу, делом преданность свою подтвердившему. Да только горчит отчего-то та слава, на зубах хрустит, как старый мед засахарившийся.

Не всем в Ардкерре такое поведение гостя по нраву пришлось. Да и то сказать, кому понравится, когда воин приезжий, хоть и великий, у бойцов Ард-Ри славу отбирает, оставляет лишь крохи сущие? Не один, не двое моих дружинников Илбрека и людей его на состязание вызывали, сперва – на потешное, а потом и до оружия боевого дело дошло. Никому не отказывал могучий Мак-Аррайд, лишь смеялся, меч от крови оттирая, да головы противников к своей колеснице привязывая. После того как с обеих сторон пало шесть славных воинов, Гуайре от моего имени напомнил всем: как гость приехал Илбрек в Ардкерр, и негоже так его встречать. Напомнил и запретил под страхом изгнания смертные поединки, хотя не раз и не два сам порывался о годах забыть и взять копье в руки. И не благоразумие – долг сдерживал. А тут и я, наконец, вернулся.

И вновь – пиры, охоты, игры воинские. Что скрывать – поначалу я был искренне рад своему славному гостю, благодарен ему за верную службу, а что до погибших – не Илбрек, они его вызывали, мужу же столь доблестному негоже от потехи бранной увиливать. Да только девять раз по три ночи прошло, а гость дорогой домой не торопится. Напротив, всё чаще такую речь при мне заводит: правы старики, негоже верховному правителю Предела, славному потомку Сильвеста Кеда, самому все дела решать. Пусть-де я дома, в Ардкерре остаюсь, любовью жены пригожей да покоем наслаждаюсь, наследников воспитываю. А он, могучий Илбрек Мак-Аррайд станет правой рукой моей, рукой твердой и щедрой. И споры разрешит, и достойных наградит, и дерзким по заслугам воздаст.

Я, медленно закипая, отклонял такие предложения, хотя и неизменно вежливо, благодарил, но Лоннансклех не отступал. Всё так же сыпал в уши моих воинов лесть, а в руки – золото и серебро без счета, всё также превозносил мою жену. Так прошли еще несколько ночей, и до меня стали доходить слухи, что кое-кто из молодых да горячих уже открыто в дружину сына Аррайда просится, прочие же восхваляют его чуть ли не больше господина своего за доблесть и щедрость. Да и Этайн, хоть и ведет себя безукоризненно, как правительнице и хозяйке положено, всё же женщиной остается. Льстит ей явное поклонение столь славного воина, который после моего всегда ее имя прославляет. И рад бы уже я указать гостю назойливому на дверь, да не могу никак: сам при всём народе клятву давал, вечное гостеприимство сулил, Четырех в свидетели призывая…