Удостоверившись, что все заняли надлежащие места и полны внимания, Азим торжественным жестом взялся за выступающий из вершины плода коричневый нарост. Начал осторожно поворачивать его, и негромкий хруст ломающейся корки пронизал толпу возбуждением.

Отделенная вместе с наростом спираль начала медленно раскручиваться внутри скорлупы, и коричневый уступ неровными толчками выдвигался на розовом толстом жгуте. Люди затаили дыхание.

— Смерть покрыла молчанием брата нашего Нона! — пропел Азим. — Жизнь покроет гласом молчание смерти!

И тут спираль внутри окончательно развернулась, жгут с треском вылетел из плода, обдав стоящих в первом ряду брызгами яркого сока. И у всех вырвался ликующий ритуальный вопль.

Азим окропил белые балахоны брачной пары. Возбуждение толпы сразу угасло. И еще до того, как Азим увел новобрачных в Храм, жители стали расходиться.

На площадке оставались еще Хум и светлоокая Юола. Приятное томительное чувство, всегда возникающее при встрече с ней, охватило Олана. Юола смутилась, встретив его взгляд.

— Когда смерть покроет молчанием старого человека, ты тоже пойдешь в Храм, Юола, — произнес Олан, и ему стало почему-то не по себе.

Девушка сорвалась и побежала в сторону Деревни. Олан взял за руку мальчика.

— Когда умирает человек, он уже не ловит рыбу и не рубит листьев Тхе. Нельзя, чтобы нас было меньше.

— Я знаю, — равнодушно проронил Хум. — Это Обряд. И Олан, который до того никогда не задумывался, но ощущал, что понимает, почему жителей Деревни должно быть постоянное число, теперь, желая это объяснить, почувствовал сомнение.

— Раз умер старый Нон, надо, чтобы появился новый человек. Когда Учитель открывает плод дерева Шим и кропит розовым соком одежду жены, у нее появляется ребенок…

По ладони мальчика Олан понял, что тому вовсе неинтересно.

— Передай деду Мультазариму, что через три дня в озеро войдет рыба, — Олан отпустил его руку, и Хум, подпрыгивая, умчался по улице.

Олан лучше всех знал время, когда следовало готовиться к рубке листьев дерева Тхе. Он знал, будет ли завтра дождь и чем лечить пожелтевшего тхеопама. Он чуял приближение рыбы по реке и созревание лиан. Он гордился всем этим и с радостью принимал уважение жителей Деревни. Но он не был счастлив, как Поридам, Мультазарим и другие. Потому что его мучали вопросы.

Что Это — так странно пахнущее на Поляне? Почему надо строить Мост? Откуда — неприятно подумать — взялся Азим и куда пропадает все то, что они доставляют ему по Обряду?…

Олана тянуло увидеть, что же произошло с кувшином. Но одновременно он и боялся того «почему», которое его дома ждет. Он испытывал тоскливую тревогу, когда начинал серьезно размышлять об Обряде. О нем запрещалось размышлять. И Олан наказал себя: он миновал свой дом, решив сначала поговорить с Ницем. По дороге он нежно похлопал по боку переваливающуюся самку тхеопама с двумя детенышами, которых вела девочка с края Деревни.

Ниц сидел за столом перед миской и при появлении Олана испуганно скособочился.

— Азим сердит на тебя, — сказал Олан, садясь напротив и продолжая ощущать разговор с Хумом и девочку, и самку тхеопама. — Почему ты жуешь корень, Ниц?

Тот перекосился еще больше…

— Все жуют…

— Ты знаешь, что нет. А если и жуют, то понемногу. Ниц уткнулся в миску.

— Я не могу не жевать…

— Почему? Вот я не жую. И Поридам. И Гномин не жует.

— Я постараюсь больше не жевать… — неуверенно пообещал Ниц.

Олан встал, и Ниц тоже вскочил.

— Олан, ты мудрый, ты знаешь… Ниц осторожно подбирал слова, с надеждой и опаской ожидая реакции Олана. — Мы живем как-то… мы правильно живем?…

— Что-что?! — изумился Олан. Неужто и у Ница сомнения?

— Я больше не буду жевать! — испуганно повторил тот.

— Ну и хорошо. Приятно тебе поесть, Ниц. Олан направился к своему дому и опять думал о самке тхеопама с детенышами. И о том, что надо поговорить с новобрачным Гномином, когда он выйдет из Храма. И конечно, о кувшине.

Кувшин распался на мелкие осколки, которые с силой расшвыряло по комнате. На стенах и столе были потеки варева. И Олана осенило — дух в закрытом кувшине напрягается, как спираль в зрелом плоде Шим, и во что бы то ни стало, хочет вырваться наружу!

Ровно а восемь часов двадцать две минуты сонар отключился и Реф проснулся. Он лежал с сомкнутыми веками, и перед ним продолжали плавать картины только что просмотренного боевика. Еще кровожадный Нунг-фа впивался клыками в соблазнительные филейные части смуглой красавицы. Еще взрывался огромный пиратский космический корабль. Рука Рефа еще непроизвольно сжималась на рукоятке оружия, когда в восемь часов двадцать три с половиной минуты домашний компьютер включил свет в комнате. Реф открыл глаза.

В запасе было двадцать секунд. Он не поворачивал голову, потому что знал — увидит лицо спящей жены и ее локоть, выступающий из биопены. Ночные видения, которыми нашпиговал его сонар, были, как всегда, сексуально насыщены. Но Реф знал, что его желания захлебнутся равнодушием, стоит ему повернуть голову. Поэтому он выждал ровно двадцать секунд, а затем привычным движением выпрыгнул из спальной ванны, стряхнул тяжелые теплые остатки биопены и зашел в кабину душа.

Неопределенным урчанием Реф попытался выразить презрительное отношение к последним выпускам «Нунг-Фа» и предвкушение своего триумфа в Центре по поводу его наконец-то заработавшей дивно красивой и мощной программы шестимерного анализа. Вода внезапно иссякла, и на табло вспыхнуло: «Ваш энергетический лимит исчерпан». Реф вздохнул, вспомнив объявленные вчера очередные меры по экономии энергии.

Компьютер не был перестроен на новый режим, и когда Реф вышел из кабинки, оставалась целая лишняя минута. Неторопливо, чтобы растянуть время, он пошел в туалетную комнату. Воздух сильно холодил кожу. «Неужели снизили температуру?» — думал он, доставая баллоны со спорами биомха. К одежде он относился спокойно, но мода есть мода, и выглядеть деградирующим не годится. Поэтому он выбрал цвета героев последнего выпуска и, орудуя сразу двумя баллонами, лихо наложил на кожу перекрещивающиеся, чуть липковатые в первый момент полосы аэрозоля. До завтрака было сорок пять секунд. Реф ждал посреди спальни, ощущая щекотку от прорастающих спор мха.

Взгляд все же упал на спящую жену. Как ни вертись, ребенка им придется завести — истекает крайний месяц отсрочки, положенной по Закону. Мысль вызывала в нем панику. Он мог, наглотавшись возбуждающих препаратов, быть ее мужем. Но представление о ребенке резко отталкивало, и Реф тщетно пытался понять причину этого. Приходилось утешаться тем, что подобные сложности были у многих, — недаром существовал Закон.

Плита на кухне пискнула, давая знать, что завтрак готов. Ел Реф стоя: мох вырос всего сантиметра на три и мог смяться. Образ ребенка он отогнал. Впереди — приятный день в Центре и еще более приятный разговор с Зоандом.

До транспортного тоннеля надо было миновать триста квартир. Но Рефу нравилось целенаправленное движение, и он шагал с удовольствием, расправив плечи, а какой-то счетчик в мозгу механически фиксировал число шагов. До конца коридора их было тысяча пятьсот двадцать четыре.

Справа открылась одна из дверей, и Реф боковым зрением заметил молодую женщину. Она была в просторной матерчатой одежде — вот что его поразило. Есть, конечно, консервативные старики, но девушка? Реф ни на микросекунду не изменил ритма движения, однако с любопытством слушал шелест одежды. Девушка держалась метрах в двух позади. Так на фиксированном расстоянии друг от друга они достигли транспортного тоннеля. Реф набрал нужный ему код и шагнул в сторону, освобождая место. Но девушка не делала попытки заказать капсулу и чему-то улыбалась. Если улыбка относилась к нему, молчание выглядело бы нарочитым.

— Вам куда? — спросил он.

— Все равно, — она пожала плечами, и это простое движение странно колыхнуло голубую материю. «Диковинно одевались древние», — с чувством превосходства подумал Реф. Он кивнул на реплику девушки и тут же понял, что это неумная шутка — человеку не может быть нужно «все равно» куда. С шипением раздвинулись створки люка. Реф шагнул внутрь и потянулся к кнопке, чтобы закрыть капсулу, но девушка вопросительно стояла на пороге.