— Почему не а форме? — спросил Свантхречи. Несмотря на средний рост, он казался глыбой, темной и мрачной.
— Видите ли, друг гофмайор, я полагаю, что разговор очень срочный, и поэтому позволил…
— Полагал, позволил… Немедленно переоденьтесь. Своим видом вы дискредитируете… дискредитируете…
— …весь институт СКАФ! — подобострастно закончил Мальбейер.
— Между прочим, именно так.
Но когда Мальбейер направился к выходу, Свантхречи хмуро остановил его:
— Нет, стойте! Потом переоденетесь. Сначала выслушайте меня.
— Да, друг гофмайор!
— Вы прекрасно понимаете, друг гранд-ка-пи-тан, что значит для нас тотальная облава, вы… Особенно сейчас, когда общественная полиция с нас глаз не спускает, когда так возросло негативное к нам отношение со стороны горожан, когда половина состава не обучена и практически беспомощна даже при локальном использовании, когда катастрофически не хватает активных кадров. Вы… — Свантхречи встал. — Я расцениваю это как провокацию!
— Друг гофмайор! — испуганно взмолился Мальбейер.
— Как провокацию. И не надейтесь, друг Мальбейер, что вы отделаетесь только увольнением!
— Ах, ну как же вы все неверно понимаете…
— Вы думаете, что я не знаю обо всех ваших подпольных грязных играх, обо всех этих… подшептываниях, подмигиваниях, слушках, шантажиках? Все знаю! Я просто недооценивал вас, думал, что все, в сущности, на пользу делу (Мальбейер между тем на глазах серьезнел, и гаерство слетало с него), а теперь вижу, вы обыкновенный провокатор и мелкий вредный подлец, уж не знаю с какими, но наверняка с самыми гнусными целями!
Мальбейер, не сводя с начальника прищуренных глаз, пожевал губами.
— Неужели вас это удивляет? — спросил он вдруг резким неприятным голосом. — Вы ведь сами ждали от меня чего-то именно в этом роде.
— Ничего подобного я не ждал. Вы уволены.
— Неправда. (Приторная, страшноватая улыбочка.) Если бы вы действительно хотели меня уволить, то не стали бы вызывать сюда, обошлись бы телефоном.
— Да вы еще хамите! Вы арестованы! — рассвирепел Свантхречи.
— Вы не вызываете охрану, вы заметили? И не вызовете. Увы, — Мальбейер развел руками, — все игра.
— Игра? Вы сейчас увидите, какая игра! И Свантхречи протянул руку к телефонному пульту. Но тут Мальбейер разразился бессмысленной или почти бессмысленной, во всяком случае, не подобающей моменту тирадой из числа тех, которыми он так любил ошарашивать собеседников в истерическую минуту спора. Главное тут было — серьезность, неправдоподобная серьезность и неправдоподобная фальшь.
— Нет правды, Свантхречи, есть только мы с вами. Шантаж — не удар, а касание, туше, и вы прекрасно понимаете это. Прав…
— Ничего не понимаю. Вы о чем?
— Правда начнется, если вы все-таки вызовете охрану, впрочем, и тогда она не начнется, будет просто другая игра.
— Что вы мелете? Вы хоть сами-то сообра…
— Но игра неизменна! Меняется жизнь, а мы не меняемся, даже превращаясь непрерывно…
— Он сошел с ума, — сказал Свантхречи плафону.
— Весь мир сошел с ума еще в момент своего рождения. Са-мосохраненнннниииииееее, друг гофмайор!
— Да вам не охрану, вам санитаров вызывать надо!
— И санитаров не вызовете. К тому же ничего страшного не произошло. Ведь игра! Сейчас найдут импата…
— Вы уверены? Да все ваши действия, вся ваша бестолковая… бестолковая… Весь город поднят на ноги. Вы даже отдаленно не представляете себе последствий даже в случае поимки… Вы ни черта не понимаете, безответственный мальчишка, что все это значит для СКАФа.
— Вы имеете в виду борьбу с полицией? — невинным тоном спросил Мальбейер.
— И не только ее… — Свантхречи осекся. Война, которую СКАФ вел с общественной полицией за власть в городе, являлась маленькой семейной тайной административных верхушек и была строго засекречена. Считалось, что единственное ее проявление — общеизвестная взаимная неприязнь скафов и полицейских. — Откуда вы… ах да! Подслушивающие устройства. Однако вы… Но раз вы знаете, то — да! Война. Конфликт. Они раздуют эту историю, да тут и раздувать-то… они используют ее…
— Если только мы не опередим их, дорогой друг гофмайор, — улыбнулся Мальбейер.
САНТАРЕС
Раскаленный город медленно пробуждался от затянувшейся сиесты. Дома со вздохами и сухим кряхтеньем распрямляли посеревшие за ночь стены, чистились, подкрашивались, жадно втягивали сегодняшний воздух, сегодняшние свет, звуки, запахи, сортировали их, отделяли энергию от информации, изумленно распахивались или, наоборот, суровели и обтягивались кирпично-красной металлической бахромой в. зависимости от реакции обитателей на неожиданное сообщение, которым позволил себе обеспокоить жителей Сантареса доблестный гарнизон СКАФ, неугомонная памятка о прошлых кошмарах.
— Облава! Облава!
Бездействующие вот уже шесть лет столбы-волмеры, или гвозди на старом слэнге, бесшумно выросли на тротуарах, на площадях, в подвесных скверах, обезобразили стадионы и закраснели разом, и слабо зашипели. В небо один за другим взмывали «пауки» с запасными скафами, на улицах стало тесно от синих фургонов для перевозки импатов, эфир наполнился хрипловатыми голосами — взволнованный галдеж, а котором трудно было разобрать что-нибудь, кроме общей растерянности и волнения. Давно, очень давно не знал Сантарес тотального поиска, и хотя болезнь до сих пор уносила ежедневно десятки жизней, к ней успели приноровиться, она уже не так пугала. И собственно, никто уже не верил в нее по-настоящему, все видели перед собой только скафов, привыкли их не любить, не любить иррационально, не отдавая себе отчета в причинах, однако и к скафам, в общем-то, приноровились — то же неизбежное зло, как и импато, их породившее. А теперь кошмар, казалось бы, прочно забытый, вернулся снова. Люди вслушивались в голос диктора, погибшего от импато-судороги в последний год Карантина, и говорили друг другу:
— Облава?
Высветляли окна и смотрели вниз, на опустевшие улицы и видели «гвозди» (само слово не сразу приходило на ум, а дети спрашивали возбужденно: «Где гвозди, где, покажи!»); кто-то бежал по траве сломя голову, а кто-то, возвращаясь с утренней прогулки, задирал к небу голову по вдруг проявившей себя привычке и невольно ускорял шаг; казалось, даже листва потемнела, потеряла свой праздничный колер; а лотом над домами зависал «паук» и все смотрели на него, и ждали: вот взвоет «гвоздь» и «паук» опустится, и скафы, одетые как средневековые рыцари, выйдут на мостовую и целеустремленно направятся к твоему дому;
а «гвоздь» и в самом деле взвывал, и скафы действительно бежали, и хорошо, когда не к тебе, а к другому, и в большинстве случаев обнаруживалось, что тревога ложная, потому что «гвозди» эти, эти чертовы волмеры, вопят почем зря, но, знаете ли, уж лучше пусть они повопят впустую, чем промолчат, когда надо вопить, а ведь и такое случалось.
Если не считать Томеша, в Сантаресе к тому времени находилось шестьсот пятьдесят пять необнаруженных импатов большей частью с нулевой и первой стадией; вторая была у сорока человек, третья — у двоих. Только эти сорок два по-настоящему требовали изоляции или даже уничтожения и только двое были стопроцентно обречены.
ДАВИН
…Кон Давин (двадцать два года, третья стадия) несколько дней назад чудом избежал захвата и теперь скрывался на втором подземном горизонте Сантареса, где располагались заводы текстиля и продуктов питания, — здесь практически никогда не появляются люди. Болезни его исполнилось двадцать дней. Он уже пережил первый пароксизм ярости и теперь ожидал второго. Тотальный поиск застал его вдали от вентиляционной камеры, где он отсиживался последние двое суток. Голод и жажда выгнали его из убежища. Четвертый пищевой завод, куда он сейчас направлялся, был недалеко, импат уже попал в тоннель, по которому двигался конвейер с пустыми упаковками — когда-то робот-планировщик счел целесообразным разместить производство продуктов и упаковок на разных горизонтах, и теперь эти две точки соединяла длинная извилистая нора, практически никогда не освещаемая. Но Кону это не мешало. Он прекрасно видел в темноте. Конвейер двигался слишком медленно, и большую часть пути Кон летел.
