Но на Западе сохранилась еще одна, лондонская копия – Роберта Вилтона. В 1937 году, когда спецгруппы Ежова занимались более острыми, чем похищение старых бумаг, акциями, ее продали с аукциона наследники английского журналиста. После войны некое частное лицо, покупатель, пожертвовало покупку Гарвардскому университету. Там она и хранится по соседству с приобретенным фондом «Льва революции» – Троцкого.

Над делом в Гарвардском архиве многие поработали, но для публики его не издавали: для американцев это был эпизод чужой и далекой от их интересов истории. Толчком к публикации послужило, видимо, обнаружение еще одной, ранее не зафиксированной копии со следственных актов – даже более полной, чем Гарвардская.

…Отступая на восток, следователь попал в Забайкалье. Тамошний хозяин, казачий атаман Семенов и самого монархиста Соколова посчитал все-таки «революционистом» – как-никак тот был «законником», хотел сажать того, кого сам считал преступником, а не того, кого администратор-атаман видел своим врагом. Соколов атамана побаивался. Генерал Дитерихс взял у следователя экземпляры дела в штабной салон-вагон и вывез их в Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ). Приехавший туда Соколов получил бумаги в сохранности, но через два года выяснилось: генерал не упустил появившейся возможности и в дороге приказал снять для себя четвертую копию. Пользуясь ею, он выпустил во Владивостоке, где в 1922 году стал Правителем и Воеводой, два тома «Убийства царской семьи на Урале».

Перед смертью в далеком Шанхае (1937) Дитерихс распорядился отправить свой экземпляр дела в Париж, в распоряжение Российского общевойскового союза (РОВСа), главной эмигрантской организации. Но тут как раз стало известно, что агенты Ежова выкрали в Париже не то что какие-то бумаги, а самого председателя РОВСа Павла Миллера (видимо, чтобы посадить на его место какого-то из завербованных ими белых генералов). Дитерихс изменил завещательное распоряжение, материалы остались в его семье, а потом, как писал тот же Н.Росс, они «были переданы на хранение в надежное место в одну из западных стран». Учитывая приключения других копий, такую осторожность наследников генерала нужно считать обоснованной.

Вот эту дитерихсовскую копию таинственные владельцы и предоставили в 80-х годах для публикации в «Посев» (ФРГ), издательство Народно-трудового союза российских солидаристов.

Гарвардский экземпляр оказался лучшего качества, чем поспешно снимавшаяся в вагоне копия, но зато китайский вариант дела включал целый том допросов, недостававших в университетском архиве (за июль-август 1919 года). В распоряжении издательства оказалось в итоге восемь томов документов (а еще шесть, правда менее важных, составленных Соколовым уже в эмиграции, пока не найдены). Но издать даже восемь томов оказалось для «Посева» неподъемно, и историк Н. Росс отобрал из них в один том 277 документов, снабдив их подробным указателем и серьезным комментарием.

Таким образом, к началу работу у меня в руках оказались изданный впервые сборник важнейших следственных документов плюс исследование лучшего западного историка по моей теме. Третьим источником послужило открытие гарвардского историка Юрия Фельштинского – найденные им в архиве Троцкого дневниковые записи от 9 и 10 апреля 1935 года, посвященные самому потаенному, кремлевскому сюжету цареубийства.

Опираясь на эти и другие источники и исследования, я занялся проверкой доводов и выводов рукописи Бруцкуса. Труд мой был доведен до конца, когда вдруг выяснилось, что его предстоит переписать заново. Советский писатель Гелий Рябов обнаружил могилу царской семьи!

Почему сенсационное, но все же практическое, полевое открытие вынудило заново переработать текст?

Дело в том, что судьба останков семьи и слуг Романовых начиная с 20-х годов была связана с вопросом о профессиональной репутации юриста Соколова, с оценкой его способности выявлять истину по делу. То есть с проблемой, которой я стал заниматья в конце 80-х годов.

Следователь Соколов выглядел в моих глазах необыкновенно везучим персонажем – столь же везучим, как главный архитектор убийства – В.И. Ленин. Десятилетиями очевидная каждому центральная роль Ленина, которую «не приметил» следователь Соколов, оставалась в небрежении и у всех остальных знатоков екатеринбургского сюжета. Параллельно с такой парадоксальной ситуацией росла репутация «исключительно добросовестного следователя», чьи выводы пересматривать нежелательно. Любопытно, что при его жизни ни мать убитого императора, ни глава уцелевших осколков династии, ни ближайшая подруга покойной императрицы – никто из них демонстративно не принимал этого Соколова у себя в домах, и о причине бойкота можно судить хотя бы по интервью, которое хранитель оригинала дела посол М. Н. Гирс дал в 1929 году парижскому «Пти журналь»:

Вопрос: Правда ли, что останки царской семьи находятся в сейфе, и, хотя прошло 10 лет, все еще не преданы земле?

Ответ: Я не считаю себя вправе дать точный ответ на этот вопрос. Мне действительно поручено хранение многих документов. Я считаю, что они являются частью более обширного следственного материала по делу о гибели Императорской семьи. Это следствие еще не закончено. К материалам приложены вещественные доказательства. Что касается человеческих останков, то я вполне допускаю, что это останки Императорской семьи, но лично не могу этого утверждать. Никаких актов, доказательств, бесспорно устанавливающих их происхождение, нет… Повторяю еще раз… я испытываю по отношению к этим предметам благоговение, но не взял бы на себя ответственность положительно утверждать их аутентичность.

Вопрос: Следователь Соколов… кажется, убедительно и очевидно доказал, что речь идет об останках семьи Романовых?

Ответ: Это мнение следователя Соколова. Оно очень авторитетно, но все-таки это только его мнение.

Вопрос: Верно ли, что великий князь Николай Николаевич перед смертью предписал вам скрыть документы Соколова и не предавать земле реликвии, хранить которые вам поручил?

Ответ: Великий князь Николай Николаевич был большим патриотом, большим другом Франции и рабом своего долга. С его точки зрения, все доверенное мне имущество имеет государственную важность… Все материалы должны быть изучены заново, но только тогда, когда следствие, прерванное в 1919 году, будет возобновлено в воскресшем русском государстве.

Из дипломатически сформулированых ответов можно понять, почему родственники и друзья погибшей августейшей семьи столь сдержанно относились к выводам юриста, расследовавшего цареубийство. Они просто не доверяли – либо профессиональным дарованиям его, либо человеческой щепетильности. Одно дело – сочинение им для публики версии жидо-масонского заговора, а совсем другое – на основании домыслов некоего мифомана хоронить неизвестно чьи кости в семейном склепе Романовых в Каннах! Родственники предпочитали ждать нового следствия и через 60 лет выяснилось, что они были правы: если Соколов нашел чьи-то останки, то не Романовых. Да человеческие ли они были вообще?!

(Вот как сегодняшние монархисты воспринимают былое противостояние старейшин императорской фамилии и Соколова:

«По прибытии останков царской семьи во Францию Жанен обратился к Вел. кн. Николаю Николаевичу с предложением взять на себя их хранение, что, казалось бы, последнему и следовало сделать как старшему в роде… Но он отказался. Этот совершенно непонятный отказ был связан с еще более непонятным и загадочным указанием передать останки царской семьи… «Совету послов», который возглавлялся бывшим послом

М. Гирсом и состоял из специфических личностей вроде Маклакова, Бахметьева и др… Какое отношение имели все эти космополиты к памяти и останкам ненавистной им царской семьи? На каком основании Великий князь передал их заведомо исконным врагам Национальной России?!» – из статьи С.Бушилова «Где останки царской семьи?» в газете «Наша страна», Буэнос-Айрес.)