…и снова мысленно отдал салют Мальчишу.

Курица и яйцо

То, что сказка про Курочку Рябу философская, и что там гораздо больше притчи, чем собственно сказки, думаю, понятно и без меня. Так что я вряд ли удивлю кого-нибудь оригинальной трактовкой. Но, тем не менее, некоторые нюансы хотелось бы прояснить.

Вопрос для детективного расследования всего один, но важный. Зачем деду и бабе надо было во что бы то ни стало разбить золотое яйцо? Разве – если оно и впрямь золотое – не разумнее было оставить его целым? И почему тогда они так расстроились, когда его «случайно» разбила мышка?

Короче говоря: что было скрыто внутри золотого яйца? Понятно, что это было нечто существенно более ценное, чем золотая скорлупа. И оно оказалось безвозвратно утеряно вследствие падения яйца на пол. Что это?

В сказках мы сталкиваемся с необычным яйцом, например, в сюжете про Кощея – там в яйце хранится игла с его смертью. Вне сугубо сказочного контекста яйцо – это вообще один из важнейших символов. Жизни и смерти одновременно. Яйцо – это мёртвое, внутри которого таится живое; поэтому оно – символ христианской Пасхи, воскресения из мёртвых. Но новая жизнь из яйца может родиться, а может и нет: тут нет предопределённости, всё зависит от этой вековечной борьбы за продолжение и обновление жизни.

Возвратимся теперь к бабке с дедкой. Что мы о них знаем? Только то, что оба они старики, то есть живущие в преддверии неизбежной смерти. Наиболее вероятная гипотеза, объясняющая всё разом: в яйце было то единственное, что могло заставить без колебаний долбить чем попало золотую скорлупу – вечная жизнь. Причём дед и баба откуда-то знали, что им надо обязательно съесть содержимое яйца, всё целиком. Тогда понятен масштаб катастрофы, случившейся тогда, когда яйцо вытекло.

В таком развороте сказка превращается в библейскую аллегорию. Мышка – это, конечно же, одна из личин «древнего змея», а яйцо – плод Древа Жизни. Дед – и Адам, и Гильгамеш; тут кому как больше нравится.

Ну, а «курочка», естественно, демиург. Что вдвойне интересно, учитывая ту роль, которую в нашей древности играл «кур» (он же Чур); отдельная тема.

Финальная сцена сказки – это буквально «седе Адам прямо рая и плакаше – раю мой, раю». Но итоговая мораль – много чётче, чем в соответствующем библейском сюжете. Вдруг заговорившая курица (что, кстати, вообще никакой реакции у стариков не вызвало – эка невидаль!) «утешила»: мол, не плачьте, я вам другое яйцо снесу, обычное. О чём речь? О том, что, хотя вечная жизнь в «райском» варианте утрачена навсегда (мышка хвостиком махнула), но зато обычное, естественное обновление жизни – через птенцов, через детей, через каждую новую весну – было, есть и будет. Вечной жизни нет – но просто жизнь… будет вечно.

20. Руслан и Людмила

У Лукоморья дуб спилили,

Златую цепь в пивной пропили,

Кота на мясо зарубили,

Русалку в бочку засолили

И по реке Неве пустили…

(Из школьного фольклора)

Обещанное возвращение в «сказки по выходным» – с «Русланом и Людмилой».

Конечно, сказка авторская. «Наше всё» массу лишнего присочинил к базовым сюжетам «виньетки для», и далеко не всегда удачно. Но сказка очень красивая, и как раз про важное – про то, почему у одних не получается (при всём желании) быть героями amp;любовниками, а у других оно выходит само собой, легко и «без отрыва от производства».

Я никогда не болел за Руслана. Он казался выскочкой, любимчиком и везунчиком. Мне симпатичнее был Рогдай – гордый, упрямый, обидчивый, но без этой вальяжности заведомого фаворита. Или мечтательный Ратмир. Да даже толстый лоховатый симулянт Фарлаф, с его незатейливым «главное-участие», вдвойне достойный сочувствия с учётом того, как жестоко его развели под конец Наина с Финном на пару.

Сама Людмила как предмет конкуренции у меня тоже вызывала вопросы. Что, собственно, в ней такого, кроме того, что она папина дочка? Пустое место, теремная девица с длиннючей косой, мамушками и ахами по поводу и без. Во дворце Черномора Людмила просто «потерялась» и «заснула». Спать круглые сутки – это, судя по всему, вообще было её нормальное времяпрепровождение, поэтому-то поначалу никто особо и не удивился, когда Фарлаф привёз её сонную во дворец. И лишь потом забеспокоились – чем же опоили-таки девочку? (А возможно, кстати, и ничем – просто ну вот не нравился ей Фарлаф, «не герой», да).

Как таковой любовной истории Пушкин нам тоже не рассказал. Вместо этого – сразу рассказ про то, что все во главе с князь-солнышкой напиваются в умат на их свадьбе. Т.е. соперничество между женихами уже было, и Руслан его уже выиграл. И лишь поздно вечером, когда Людмилу умыкают у Руслана прямо-таки с брачного ложа, результат обнуляется и всё начинается сначала: «идите и ищите».

Есть ещё такой момент. Руслан в беседе с Финном на полном серьёзе высказывает опасение – а не влюбится ли его без пяти минут благоверная в колдуна? Интересно, с чего бы это «богатырю» быть настолько в себе неуверенным? Финн, заметим, с грустной усмешкой ответствует, что Черномор – хоть всё ещё могущественный маг, но уже конченый импотент, и потому для украденных им дев абсолютно безопасен: «он только немощный мучитель//прелестной пленницы своей…» Но всё-таки… то, как Руслан задаёт вопрос, наводит на мысль о том, что исчезновение Людмилы с ложа в первую брачную ночь имело и другие причины, кроме внезапно грянувшей молнии.

Заметим ещё: на пиру -

«Невеста очи опустила,//

Как будто сердцем приуныла,//

И светел радостный жених.

Что, только лишь девичья стыдливость в ожидании известно чего? Ой ли.

Как бы там ни было, в завязке Руслан попросту опозорен и выставлен идиотом, и по-хорошему, его надо гнать в три шеи со двора. Собственно, если б понятно было, куда девалась девочка, Владимир так бы и поступил. Но так как ответа нет, это важнее, а потому – «подите и найдите». И все четверо женихов – как фаворит, так и трое неудачливых соперников – отправляются… почему-то все в одну и ту же сторону. Почему?

На юг.

Настоящий Враг – только там, где кончается лес, и где начинаются степь и горы. Даром что Фарлаф, рассказывая липовую историю освобождения Людмилы, говорит про лес и лешего – он сознательно отводит глаза от южного направления. Но именно поэтому и звучит настолько неубедительно. В лесу может быть сколько угодно мелких «леших» и «соловьёв», но настоящая угроза Киеву может быть только с одного географического направления.

Ну и конечно, эта угроза – колдовская.

Конструкция мира «Руслана и Людмилы» – это в первую очередь два равновеликих центра силы. Киев князя Владимира – центр власти «цивилизованной», человеческой. И противопоставленный ему колдовской замок Черномора – как центр власти волшебной, «иной», нелюдской (или до-людской, если угодно). Понятно, что этот дряхлый, магически-обустроенный «антимир» обречён, он отходит и умирает под напором наступающего людского мира Владимира и Руслана: недаром все маги в сказке – Наина, Финн, Черномор и Голова – глубокие старики. Но сам по себе сюжет столкновения старого и нового в этом смысле не так уж интересен.

Гораздо интереснее – про соотношение мужского и женского. Точнее – про то, что значит по сюжету сказки «быть мужчиной».

По этому критерию реальный антигерой Руслана – точно не Черномор и не женихи-неудачники. Они все, в конечном итоге, оказались статистами. Действующая же фигура, противопоставленная Руслану именно по «типологии» мужественности – это, конечно, Финн.

Заслуга Руслана в победе не так уж и велика. Он, как герой, честно сделал всё то, что от него требовалось как от героя (дать по морде встречному и поперечному) – а в финале ещё и накосячил: задрых, дав возможность Фарлафу (трусу Фарлафу!) вновь умыкнуть уже спасённую барышню. По сюжету Руслан в лучшем случае горазд махать мечом, но во всём остальном он, в общем, балбес балбесом.