Я пожал женщине такую же узкую, как и у Вероники, руку, что-то смущенно пробормотал. Она повернула голову ко мне и сказала приятным голосом:

— Говорите громче, я плохо слышу.

— Хорошо тут у вас, — сказал я.

— Оксана, тебе нравится дядя Гоша? — щебетала возбужденная Вероника. Она одна чувствовала себя свободнее всех.

— А зачем дядя к нам приехал? — спросила девочка и лизнула эскимо.

— С тобой познакомиться, — сказала Вероника. Оксана подошла ко мне, снизу вверх внимательно посмотрела мне в глаза и сказала:

— Ты меня покатаешь на финских санках?

— Покатаю, — сказал я.

Девочка очень походила на мать, но хотя глаза ее были ясными, цветом они отличались: у Вероники светлые, изменчивые, с зеленым отливом, у Оксаны карие и для ее возраста слишком уж серьезные.

— Тут есть большая-большая горка, она спускается к заливу, — разговорилась Оксана. — Мальчишки катаются, а мне бабушка не разрешает…

Дача была небольшая, но удобная: две комнаты и кухня внизу и одна летняя комната наверху, куда вела деревянная лестница. Мне понравилось, что стены не оштукатурены и без обоев, а обшиты вагонкой, отчего комнаты выглядели празднично, особенно когда заглядывал сюда солнечный луч. Проолифенная вагонка и деревянный потолок, казалось, сами излучают спокойный желтый свет.

Маргарита Николаевна сказала, когда еще муж был жив, он хотел установить автономное паровое отопление, даже трубы заготовил, но вот не успел… Ее муж, полковник в отставке, умер три года назад.

На кухне топилась плита, нижние комнаты обогревались круглой печкой, были и газовая плита и водопровод.

Неловкость, которую я почувствовал поначалу, постепенно исчезла; надо отдать должное Маргарите Николаевне, она не косилась на меня, не выпытывала, кто я да что. В отличие от других глуховатых людей, разговаривала она тихим голосом, правда всегда при этом поворачивала к собеседнику голову, немного нагибая ее. Если что-либо не слышала, не стеснялась и просила повторить.

Маргарита Николаевна в молодые годы много поездила с мужем по стране, пять лет прожила в Петрозаводске, потом мужа перевели в Ленинград, здесь он вышел на пенсию. Вот построил дачу, сил столько в нее вложил, жить бы и радоваться, а его в одночасье свалил инфаркт. Кроме Вероники — она родилась в Петрозаводске — у нее еще сын Андрюша, он пошел по отцовской линии: закончил военное училище, потом академию и сейчас служит на Дальнем Востоке. В мае приедет в отпуск. Он женат, двое детей.

Обычно я не люблю распространяться о своих личных делах, но тут получилось так, что я рассказал Маргарите Николаевне о своей не получившейся семейной жизни, о Варе. И даже про Боровикова. Маргарита Николаевна, не прилагая для этого никакого труда, сумела быстро расположить меня к себе, в ней не было обычной женской хитрости, настырности, — все-таки ее должно было волновать, что нас связывает с ее дочерью, тем не менее она ни разу не коснулась этого вопроса. А привлекала меня к ней ее сердечность, простота и душевность. Она принимала жизнь такой, какова она есть, считала, что дочь достаточно умна и сама распорядится своей судьбой. Если дочери понравился человек, отчего же она, мать, должна относиться к нему хуже, чем дочь? В отличие от Вероники, она была спокойной, уравновешенной, речь ее текла неторопливо, улыбка у нее ясная, добрая.

Женщины занялись на кухне обедом, а мы с Оксаной ушли гулять. Предварительно я притащил две большие охапки дров и ведро угля для круглой печки. В небольшой комнате, очевидно кабинете, две стены были заняты книжными полками, у окна письменный стол, на свободной стене развешаны карты звездного неба. В углу — подзорная труба в круглом черном чехле из папье-маше.

Мороз был градусов пятнадцать, на крыше «Жигулей» искрился иней, посверкивали зеленые иголки на величественных соснах и елях. Я толкал перед собой сани, на которых сидела Оксана. Джек бежал впереди. Она то и дело поворачивала ко мне порозовевшую мордашку с темными блестящими глазами и говорила:

— Вон зеленая дача с башенкой! Там живет Гарик, у него боксер, так он дурак…

— Боксер? — улыбаюсь я.

— Да нет, Гарик! Не разрешает Бурану играть с Джеком.

— А кто такой Буран?

— Ну чего ты такой бестолковый? — удивляется Оксана. — Буран — это боксер.

— Ну, ладно, у Гарика есть боксер — дурак, — поддразниваю я ее.

Мне почему-то хочется ее рассердить, но это, оказывается, не так-то просто. Она терпеливо растолковывает:

— Боксер — умный, дурак — Гарик. Говорит, что наш Джек не компания Бурану. Джек — беспородная дворняжка, а у боксера две медали с выставки. Хоть у него и медали, а он прибегает к нам и играет с Джеком, когда потихоньку улизнет из дому.

— Умный боксер, — соглашаюсь я.

— Гарик тоже ничего… — задумчиво говорит Окса на. — У него одна нога короче.

— Почему?

— Он носит ботинок… орто…

— Ортопедический, — подсказываю я.

— Даже незаметно, что хромой.

Гора действительно довольно большая, но пологая. Мальчишки и девчонки катаются с нее на санках, лыжники проложили колею чуть в стороне, ближе к соснам. Я одной ногой становлюсь на длинный полоз, второй разгоняю сани, и вот мы с Оксаной летим с горы. Снег визжит, ветер завывает в ушах, а девочка весело смеется и кричит мне:

— Ты купишь мне мороженого?

Всю ее серьезность будто ветром сдуло.

— Горло заболит…

— Ты жадный, да? Как мой папа?

Это для меня новость! Я не знал, что ее папа скупердяй.

— Где его продают? На заливе? Пингвины или моржи? — отшучиваюсь я.

— У меня гланды вырезали, мне можно есть мороженого сколько захочу, — хвастается она. — А Гарику не разрешают, у него сразу ангина.

Назад в гору было подниматься долго и утомительно. Оксана слезла с саней, чтобы мне было легче. Мы еще раз с ветерком скатились и низом отправились в сторону станции за мороженым. Оксана сидела на санях и командовала, куда мне ехать. Показала мне еще одну дачу и рассказала, что сюда осенью забрались воры и украли книжки, а больше ничего не тронули.

— Ты веселый, — сказала Оксана и, помолчав, прибавила: — Папа со мной не катается на санках.

— Не бывает здесь? — не удержался и спросил я, в душе кляня себя за любопытство: не хватало еще у ребенка выпытывать про таинственного папу, о котором мне почти ничего не известно. Правда, теперь знаю, что он жадный.

— Папа в Москве, — сказала Оксана. — Он ездит на машине. — И после продолжительной паузы, будто для себя: — Смешно, чтобы мой папа катался на санках!

— Смешно?

— Мой папа начальник, — с гордостью ответила она. — А ты кто? Тоже начальник?

— Как тебе сказать…

— У Гарика папа директор гастронома, — рассказы вает Оксана.

— Начальник, — соглашаюсь я.

— Гарик тоже любит мороженое, а его пичкают пирожными. Он толстый.

— Папа?

— И папа, и Гарик, и Буран.

— А мама?

— Мама у них худущая… У нее рак.

— Откуда ты все знаешь? — удивляюсь я.

— Мы же соседи, — невозмутимо отвечает Оксана.

Вдвоем нам с Вероникой в этом доме так и не выпало побыть. Когда вечером отправились с ней прогуляться, с нами увязалась Оксана, а за калиткой присоединился Джек. Он здесь жил на свободе, носился по участку, охранял дом, спать предпочитал в дровяном сарае на опилках.

— Ты понравился Оксанке, — сообщила Вероника, когда ее дочь вприпрыжку убежала с Джеком вперед. — Только, говорит, ты бестолковый…

— Это точно, — согласился я. — Какого черта, спрашивается, поехал сюда?

— Тебе здесь плохо, Георгий? — сбоку заглянула она мне в лицо.

— Могла бы предупредить, что мы тут будем не одни.

— Я тебя знаю, ты бы тогда не поехал.

— Хорошо еще, что твоего мужа здесь не застал, — усмехнулся я.

— Он знает, что у меня есть ты, — просто сказала она.

— Знает? — Я даже остановился.

— Две любви, дорогой, в одном сердце не помещаются, — вздохнула она. — Я его давно не люблю. Предлагала развестись, он не хочет.