Две медведицы смеются:
— Эти звезды вас надули!
Нашим именем зовутся,
А похожи на кастрюли.
Но чем больше я смотрел на знакомые созвездия, тем рельефнее проступали очертания зверей, давших им название. В созвездии Кита я отчетливо угадал морского исполина. Скорпион явно напоминал всем хорошо известное ядовитое насекомое, а Дева была похожа на крылатого ангела, кстати, такой ее древние художники и изображали в старинных звездных картах.
О созвездии Волосы Вероники я узнал больше, чем мне рассказала Вероника: оказывается, это единственное старое созвездие, имеющее дату своего рождения — III век до нашей эры. Все произошло, как в дошедшей до нас легенде: жена египетского фараона Эвергета в благодарность богам за победу над врагами и возвращение мужа живым и невредимым, отрезала свои роскошные волосы и возложила в храме на алтарь. Но волосы вскоре пропали, жрецы заявили фараону и его жене Веронике — так правильно звали царицу, — что Зевс взял волосы на небо, и указали на созвездие. Даже называется в предании имя жреца — Конон.
Звездное небо завораживает человека, если долго на него смотреть. Все больше и больше открывается твоему взору звезд, созвездий, туманностей…
— Не ищи меня там, — услышал я за спиной голос, — я уже здесь.
Вероника была в распахнутой дубленке с меховой опушкой, глаза ее сверкали ярче звезд, пухлые губы улыбались. Она тоже была без шапки, в черных волосах посверкивали редкие нерастаявшие снежинки. Ей и не нужна была шапка: пушистые густые волосы надежно защищали от холода. А если бы она их распустила, то могла бы закутаться до пояса.
— Я тебя ждал на этом месте четыре месяца, — сказал я, сжимая ее холодные узкие ладони в своих руках.
— Это вечность, — улыбнулась она. — Если бы я обнаружила на небе новое созвездие, я назвала бы его твоим именем… Созвездие Георгия Шувалова. Звучит?
— На чем ты приехала? — озираясь, поинтересо вался я. Ни одной машины не было видно, да я и не слышал, чтобы она где-нибудь рядом остановилась.
— Я пришла.
— Оттуда? — кивнул я на небо.
— Громовержец Зевс поселил там только Волосы Вероники, — сказала она. — А где же твой звездолет?
— Он мог приземлиться только на Дворцовой площади.
— И что это на меня сегодня нашло? — она пристально посмотрела на меня. — Я, наверное, испортила тебе праздник?
— Мой праздник только начинается, — сказал я. — Ты — праздник, который всегда со мной…
— Хемингуэй имел в виду не женщину, а Париж, — улыбнулась она.
— Здравствуй, Вероника! — сказал я.
— С Новым годом, дорогой!
Мы поцеловались. Она провела ладонью по моим волосам.
— Холодные… Ты не простудишься?
Я тоже дотронулся до ее головы, волосы были гладкими, теплыми.
— Волосы Вероники…
И тут на меня нашло: я стал показывать и называть ей созвездия, рассказал о Веронике, даже прочел глупые стишки про медведицу. Она смотрела на меня глубокими блестящими глазами и улыбалась. Когда я умолк, она заметила:
— Ты не терял даром времени!
— Что мы стоим? — я сбросил с себя теплую куртку с капюшоном, расстелил на каменной ступеньке, достал из сумки шампанское, чашки, апельсины.
— Ты с ума сошел! — рассмеялась она. — Пить тут на глазах всего города?
— «Город уши заткнул и глаза закрыл…» — пропел я, подражая Высоцкому.
— А они? — кивнула она на небо.
Гулкий хлопок, немного погодя где-то внизу глухо стукнулась о тротуар белая пробка.
— Пусть звезды смотрят, — сказал я. — А куда луна подевалась?
— Ей стыдно за нас…
— Неправда! В мире столько влюбленных, что бедная луна носится по небу как угорелая, ей нужно ко всем поспеть!
Залпом выпив из чашки обжигающий холодный напиток, я обнял ее и стал целовать в сладкие от шампанского губы.
Потом мы, взявшись за руки, побрели на Дворцовую площадь, там уже гуляли несколько пар. Стоя на каменной ступеньке Александрийской колонны, длинноволосый, издали похожий на молодого Гоголя, парень проникновенно читал Блока:
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на желтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
Он читал хорошо, этот парень, в сумраке похожий на Гоголя. Тоненькая девушка в длинном пальто подняла вверх бледное личико и влюбленно смотрела на него.
— А ты мог бы так? — Вероника смотрела на меня. И ее глаза на похудевшем, как мне показалось, лице были огромными.
Здесь на Дворцовой площади ветер гонял по поблескивающей наледи чуть заметную поземку. С крыши Зимнего дворца на нас взирали скульптуры богов и богинь. На их плечах, головах, в складках ниспадающих одеяний белел налипший снег.
— Я все сегодня могу, — сказал я. — Даже взобраться на самый верх колонны… Попрошу ангела чуть подвинуться и стану рядом с ним. Хочешь?
Я и впрямь двинулся было к колонне, но она удержала за рукав.
— Я верю, — сказала она.
— Как ты разыскала меня? — наконец задал я ей мучивший меня вопрос.
— Ты оставил мне свой телефон…
Этого я не мог вспомнить.
— Когда я к тебе приезжала в это…
— Кукино, — подсказал я.
— Ты пальцем написал на стекле машины свой телефон, — пояснила она. — Я запомнила.
— Но телефон-то моего приятеля Боба Быкова я тебе не записал!
— Я позвонила тебе домой, чтобы поздравить с Новым годом, очень милый девичий голос сообщил мне, что ты в гостях, и продиктовал номер телефона.
Варька! Но почему она дома? Говорила, что будет встречать праздник в Репине…
— О чем ты задумался? — не укрылось мое смяте ние от нее.
— Ты разговаривала с моей дочерью, — сказал я. — И эта противная девчонка влюблена…
— Ты должен радоваться!
— Мне не нравится ее избранник.
— Нравился бы ей, а ты тут при чем?
— Ты думаешь? — улыбнулся я.
Мне не хотелось сейчас говорить о Варе, Боровикове… Со мной рядом Вероника, мы стоим на площади и слушаем стихи замечательного поэта. Вместе с Новым годом пришла ко мне она. Уже только поэтому я могу считать наступивший год самым счастливым!
Прижавшись спиной к гранитному постаменту и глядя на арку Главного штаба, парень вдохновенно продолжал читать Блока:
Ты рванулась движеньем испуганной птицы.
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептали тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.