– Меня зовут Даля Кричулите, я из Каунаса. Мне двадцать лет, работаю продавцом в художественном салоне, люблю живопись, особенно импрессионистов. В детстве занималась танцами…

Шленский курил, слушая и одновременно рассматривая фотопортреты литовки, разложенные на диване.

– В работе фотомодели привлекает возможность выразить себя.

Шленский перемотал пленку и пустил ее снова.

– Меня зовут Даля Кричулите…

– Даля! Спинку держать! – Положив руки на грудь и лопатки, Деветьяров нежно поправил девушке осанку.

– Ножку выше! Потерпи, потерпи… – поглаживая бедро Лаврухиной, уговаривал он.

– Прогиб больше! – требовал он, приобняв Кузнецову.

– Андрей Николаевич! – позвала Жукова. – Подстрахуйте и меня!

– Непременно, – пообещал Деветьяров.

– Ольга Шефер, город Павлодар. Мне девятнадцать лет, учусь в техникуме. Люблю кино, особенно американское, с Чаком Норрисом. Мечтаю стать кинозвездой!

И любительница Чака Норриса сделала глазки.

Шленский хохотнул и быстро перемотал на фразу назад.

– Мечтаю стать кинозвездой! – повторила свой номер Шефер.

– Ой, – сказал Шленский и перемотал снова.

Ольга Шефер сидела на полу спортзала и вместе с другими, открыв рот, смотрела на Деветьярова, выделывавшего коленца уже чистым соло. Он танцевал, кувыркался и стоял на ушах под визги и аплодисменты восторженных девушек.

– Ну, как? – спросил Шленский.

– Замечательно!

Деветьяров сидел в его номере, вытянув ноги.

– То есть? – не понял Шленский.

– Малинник, – пояснил Деветьяров.

– А по делу? – раздраженно уточнил Шленский.

Деветьяров вздохнул:

– До дела еще не дошло.

– Кончай ты ваньку валять! – прикрикнул Шленский.

– Ты что, сам не видишь? – спокойно поинтересовался Деветьяров.

– Не слепой, – ответил Шленский. Он лежал на диванчике, обложенный грудой книг и бумаг. – Не Бродвей.

Деветьяров развязал узелок на шнуре, стягивавшем волосы, и конкретизировал:

– Клуб «Красная макаронина»!..

– Сочувствую. – Шленский быстро дописал что-то в тетрадку и сел. – Слушай, я все придумал! Это история Золушки! Понимаешь? Они все – Золушки! А принц – один!

– Опять я? – печально догадался Деветьяров.

– Ну конечно! – подтвердил Шленский. – Конкурс – это бал во дворце! Наутро одна уйдет с бала принцессой, а остальные… Понимаешь? – Шленский был на подъеме. – Нужно будет сделать с ними пять-шесть пластических номеров о любви, раскрутить на рассказы о себе…

– Еще раз, – попросил Деветьяров.

– Что «еще раз»? – не понял Шленский.

– Ну, вот это: «Нужно будет…» – что?

– Сделать пять-шесть пластических номеров, – медленно повторил Шленский.

– С кем? – спросил Деветьяров.

– С ними.

– А чего так мало? – спросил Деветьяров. – Давай шестнадцать.

– Хватит шести, – мрачнея, сказал Шленский.

– Слушай, Гайдай, ты что, серьезно? – осведомился Девятьяров.

– Ну, – сказал Шленский. – Ну говори, говори…

– Ленчик, – Деветьяров стал серьезен, – я тебя умоляю. Я сам все станцую.

– На фиг ты мне сдался! – взвился Шленский. – Мне они нужны! Они!

– Ленечка… – Деветьяров заговорил мягко, как с больным. – Давай по порядку. Жукова: реакции нет. Рыжая, халда, руками до полу не достает. Беленькая – ну сексапильная такая… – из нее в детстве мозжечок выпал, она в пространстве не ориентируется. Кузнецова заторможенная. В музыку из всех попадает одна литовка. Но только в медленную. Кто там еще, на твоем Бродвее? С грудью? Это, Ленечка, девушка твоей мечты, но ты извини: она в полном зажиме. И еще маленькая, шпана, и эта… ленинградка без темперамента. Все, Дягилев. Они ходить не умеют, а ты – «шоу»!..

– Научи, – сказал Шленский. – Ты для того и зван.

Деветьяров взвился:

– Из общества инвалидов позови!

– Знаешь что? – тоже взвился Шленский. – Кто меня уговаривал сюда ехать? Горбачев? Приехал – работай!

– Aгa! – закричал Деветьяров. – Сейчас! Сейчас папа бросит все дела и пойдет чинить самолетики!

Он встал и вышел из номера, с размаху хлопнув дверью. Шленский, уже набравший полную грудь воздуха для ответа, пыхтя от возмущения, забегал по номеру.

Выпустив пар, он забрался на диван и попробовал продолжить работу, но за окном начался методичный стук теннисного мяча о стенку. Шленский обхватил голову руками, потом соскочил с дивана и, нашарив ногами тапки, вышел на лоджию.

Мячом о стенку на площадке под окнами колотил Деветьяров.

Шленский вернулся в комнату и стоически вернулся к работе, но характер звуков сменился, и он снова вышел на лоджию. Деветьяров гонял мяч уже не один, а в паре с Асланом. При этом у него появилась болельщица – маленькая Шефер.

– Убивать надо! Всех, – убежденно сказал сам себе Шленский и вернулся в номер. Но когда к звукам теннисного поединка прибавилось женское хоровое скандирование: «Андрю-ша! Андрю-ша!» – Шленский не выдержал. Запустив кассетой в кресло, где раньше сидел Деветьяров, он схватил ключ и пулей вылетел из номера.

И столкнулся с Евой Сергеевной, ожидавшей лифта. Она многозначительно улыбнулась:

– О! Как кстати. Есть разговор…

На столе стояли стаканы с коньяком, полупустая бутылка и раскромсанный кусок халвы на блюдечке.

– Чем вы расстроены? – поинтересовалась Ева Сергеевна.

– Девочками, – ответил Шленский. – Они, конечно…

– Да-да, – понимающе кивнула Е.С. – Но все-таки есть две-три довольно перспективных, правда?

– Кто? – поднял голову Шленский.

– Жукова, – мгновенно ответила Ева Сергеевна и, как если бы Шленский недослышал, повторила: – Жукова.

Не зная, что ответить, Шленский молчал.

– Вам же надо будет на ком-то строить шоу, не говоря уже о церемонии награждения… – продолжила Е.С. свою мысль.

– А что, уже известно…

– Ленечка, – ответила Ева Сергеевна, – ничего не известно. Просто я очень вам симпатизирую и иногда могу, скажем так, проговариваться. А ваше профессиональное мнение может помочь членам жюри сориентироваться…

– Ясно, – сказал Шленский, которому ничего ясно не было.

– Это очень хорошо, если ясно, – заметила Ева Сергеевна. – И еще. Ведь у нас с вами могут быть свои маленькие секреты?

– Могут, – неуверенно согласился Шленский.

– Роман Юрьевич – он славный, но очень мнительный…

– Понимаю.

– Вы профессионал и взрослый человек, и я могу быть с вами совершенно откровенна: мужские привязанности очень понятны, я вовсе не ханжа, но это иногда мешает объективному восприятию. У Романа Юрьевича есть свои симпатии среди девочек. Кто же против, но это не должно вредить делу, не так ли? – Она уже не улыбалась.

– Не должно, – согласился Шленский.

В дверь постучали.

– Да! – резко крикнула Ева Сергеевна.

В проеме дверей появилась голова Кузнецовой.

– Ева Сергеевна, я позвонить.

– Сейчас нельзя, – ответила та.

– Но вы сказали – в семь часов.

– Сейчас – нельзя, – раздельно повторила Ева Сергеевна.

– Но там уже ночь… – умоляюще произнесла девушка.

– Закройте дверь! – вдруг заорала Ева Сергеевна. – Как я устала от них от всех, – поделилась она со Шленским, когда дверь закрылась. – Давайте еще выпьем.

Не дожидаясь согласия, Ева Сергеевна сама налила в стаканы.

– Ну, за нашу долгую дружбу, Ленечка! Ведь этот конкурс – не последний, у нас с вами большое будущее…

Ева Сергеевна отпила из стакана, Шленский пригубил.

– А вы, я вижу, почти не пьете, – заметила она.

– Почти, – улыбнулся Шленский.

– Молодой, талантливый, непьющий… – Ева Сергеевна внимательно рассматривала его. – Просто клад!

– Поэтому так глубоко и закопали, – отшутился Шленский. Он отставил стакан и пояснил: – Да нет, просто мне сегодня еще работать.