– Здравствуйте, – сказал Шленский. – Здесь оргкомитет конкурса?

– Здесь, здесь, – пронося мимо поднос с чашечками, подтвердила какая-то девица.

– А вы, простите… – поинтересовалась расположившаяся в кресле дама с фиолетовыми губами и ногтями.

– Я режиссер, – коротко отрекомендовался Шленский.

– А-а, – радостно пропела фиолетовая, – проходите, проходите, Катя мне говорила… Господа, – обратилась она к присутствующим, – позвольте представить: режиссер нашего конкурса, Леонид… как вас по батюшке?

– Михайлович.

Все на секунду оторвались от кофе и бумаг.

– Леонид Михайлович Томский, – закончила фиолетовая.

– Шленский, – поправил Шленский.

– Да-да, – ничуть не смутившись, согласилась дама. – И скоро эту фамилию узнает весь мир!

Шленского перекосило нервной гримасой, но он промолчал.

– Прошу к нам, – обратился к нему дородный мужчина, сидевший рядом с дамой. И, как на пустое, указал на кресло рядом со своим. Сидевший там молодой человек тут же без звука испарился вместе с чашкой и куском торта.

Шленский сел.

– Роман Юрьевич, – представился дородный. – Председатель оргкомитета. Ева Сергеевна. – Фиолетовая улыбнулась, показав зубы. – Добрая фея наших девочек…

– Вам кофе покрепче? – спросила Ева Сергеевна.

– Да, если можно, – ответил Шленский.

– Для вас… – улыбнулась фиолетовая и исчезла.

– Ну-с, – произнес Роман Юрьевич, – к делу…

Деветьяров бесшумно вошел за кулисы. Шел утренник, по сцене прыгали гномы. Дождавшись, когда они утанцуют со сцены, Деветьяров безошибочно выхватил одного из цепочки и сказал:

– Михалыч! Сыграешь за меня в апреле «Сани»?

Михалыч, с деревянным кайлом, в бороде и с наклеенным носом, сказал:

– Чего?

– Островского! – втолковывал Деветьяров. – В апреле за меня – сыграешь?

– Не знаю, – ответил Михалыч. – Надо репертуарку смотреть. А что?

– Халтура хорошая, – скривил лицо Деветьяров.

– Кино?

– Нет! Я тебе потом расскажу.

– Темнишь, жучила! – засмеялся Михалыч.

– Иди, кайлом маши, – ответил Деветьяров. – Шахтер!

– Ерофеев! – диким шепотом крикнула помреж. – На сцену!

– Спокуха, – ответил Михалыч. – Я в курсе. Дождись антракта, – бросил он Деветьярову и, нечеловеческим голосом завопив: – Белоснеежка-а! Иду-у! – рванул на сцену.

– Андрюшенька, солнышко мое, – попросила помреж, – сгинь из-за кулис к такой-то матери, ты мне спектакль сорвешь!

– Светка! – успокоил Деветьяров. – Дети – наше будущее, но они ни черта не замечают…

– Какие дети? – возмутилась Светка. – Сегодня Истомин смотрит!

– Истомин?

С занавесом лавина детей, сметая все на пути, понеслась в буфет. Главреж Истомин, немолодой усталый человек, остался сидеть в задних рядах, наговаривая замечания на диктофон. Деветьяров осторожно присел рядом.

– Владислав Николаевич!

Истомин ласково посмотрел на Деветьярова:

– Здравствуйте, Андрей.

– Добрый день.

– Пришел отпрашиваться, – констатировал Истомин и поглядел еще ласковей.

– Так точно. – Деветьяров улыбнулся виноватой улыбкой любимчика.

– Не отпущу, – предупредил Истомин и улыбнулся, уже с нескрываемой симпатией…

Поймав жест Шленского, Роман Юрьевич протянул ему пачку «Мальборо».

– У меня свои… – начал было Шленский.

– Леонид, – мягко пошутил Р.Ю., – здесь кондишн очень капризный, кубинские не вытягивает…

Шленский, улыбнувшись, сдался и взял сигарету.

– Берите еще, – предложил Р.Ю.

– Спасибо, – ответил Шленский. – Не надо.

– Так вот, – продолжил Р.Ю., – я и говорю: в жюри – элита, ну и в зале, сами понимаете, не Казанский вокзал… Пресса, телевидение – это само собой.

Ева Сергеевна долила кофе в чашечку, стоявшую перед Шленским.

– Насчет вашей оплаты – вопрос еще согласовывается, но в обиде на нас не останетесь.

– Надеюсь, – улыбнулся Шленский.

Он отглотнул кофе, затянулся и откинулся на мягкую спинку кресла. Он чувствовал себя человеком.

– Да! Мне нужен постановщик пластики и ведущий. У меня есть классный вариант… Это будет хорошо, поверьте.

Р. Ю. щелкнул паркером:

– Кто?

– Его фамилия Деветьяров.

– Какие числа? – спросил Истомин.

Деветьяров озабоченно почесал в затылке.

– Ну, апрель…

– Весь? – холодно осведомился Истомин.

– Что вы! – замахал руками Деветьяров. – Там… ну, где-то две недели… в апреле… а потом еще немного в мае…

– Вы пока работаете в театре, – напомнил Истомин.

– Все гонят, – посетовал Деветьяров, траурно покачав головой.

– Никто вас не гонит, Андрей, – удивился Истомин.

– …Все клянут, – продолжил Деветьяров и возвысил голос: – …мучителей толпа, в любви предателей, в вражде неутомимых, Рассказчиков неукротимых, Нескладных умников, лукавых простаков, Старух зловещих, стариков…

Несколько пионеров, открыв рты, слушали монолог Чацкого.

– Вон из Москвы, – вздохнул Деветьяров и всхлипнул.

Истомин махнул рукой и закрыл лицо, всхрюкивая от смеха.

Из двести пятнадцатой Шленский вышел со сценарием в руках, распираемый самоуважением. Играя на губах что-то классическое, он легко сбежал вниз и пошел к выходу, в одиночку заполняя вакуумное пространство залов.

Из-за поворота раздавались голоса рабочих, продолжавших развешивать фотографии, и Шленский зашел туда.

– И вот эту; да нет, вон эту, голую, левее! – кричал один другому, стоящему на стремянке. – Хорош!

Рабочий отошел наконец со своей стремянкой. Теперь на Шленского не отрываясь смотрела с черно-белой фотографии обнаженная девушка.

– Ф-фу! – выдохнул Шленский и двинулся дальше вдоль вереницы портретов, но тут же оглянулся на обнаженную.

– Забирает? – окликнул его рабочий. Он сидел сзади на стремянке с бутылкой кефира. – У меня тоже третий день от них стоит, – поделился он. – Невозможно работать. За стремянку цепляет.

Шленский покраснел и, стараясь не оборачиваться, быстро пошел к выходу. Там, у дверей, его караулила давешняя тетка со списком в руках.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? – бдительно прищурившись, спросила она.

– Станиславский, – ответил Шленский.

На улице он обнаружил, что до сих пор держит в руках сценарий, автоматически раскрыл его на первом попавшемся месте – и углубился в чтение. По лицу тут же проскочила гримаса; запихнув сценарий в сумку, Шленский двинулся к автобусной остановке.

В дверь с табличкой «Репертуарная часть» Деветьяров вошел с коробкой конфет. Через секунду оттуда раздался женский смех, через две выпорхнула с чайником миниатюрная девица. Еще через несколько – снова раздался смех. Потом вышел Деветьяров, без конфет, но со следами помады на лице.

– Только с Маштаковым договорись! – крикнула вслед девушка.

– У себя? – спросил Деветьяров пожилую костюмершу, гладившую гору костюмов.

– Там, Андрюша, там.

– Николай Семеныч? – просунул голову Деветьяров.

– А, Андрюшечка! – раздался из-за двери густой бас. – Заходи, заходи!..

Деветьяров вошел; в сумке, ударившейся об косяк, что-то звякнуло. Через минуту изнутри высунулось усатое, с неснятым гномьим гримом лицо Маштакова.

– Люда-а! – крикнул Маштаков. – Стака-ан! – И скрылся внутри.

Пожилая костюмерша успела отгладить гору костюмов, когда Деветьяров и Маштаков появились в коридоре, в самом чудесном настроении.