Но будь ты хоть Арнольдом Шварценеггером и А.В. Суворовым в одном лице – много ли навоюешь в одних портках, когда прёт на тебя, скажем, полтонны взбесившейся говядины?

Смбат изящной полувероникой пропускает тушу мимо себя и стадион оглашается оскорблённым мычанием: в каждой руке человек держит по рогу. Бык пытается улизнуть, Смбат ловит его за заднюю ногу, следует что-то непонятное, после чего скотина остаётся без копыта.

Как я сказал, был товарищ профессиональным военным. Что среди прочего в то время подразумевало хорошее знание природы. Так что он немедленно понял, что бык старый. А у старых животных и рога и копыта держатся не очень прочно.

Номером вторым против Смбата выпускают медведя. Схватка получается короткой, но эффектной. Человек быстрым шагом подходит к животному, испускает душераздирающий вопль и даёт ему в ухо. Медведь без лишних слов валится на землю.

Уязвимое место медведя, особенно долго содержавшегося в неволе – слабая сердечно-сосудистая система. При внезапном сильном стрессе она не справляется – и может последовать что угодно – в диапазоне от простого обморока до остановки сердца.

Стадион ревёт и махает поднятыми пальцами. Император топает ножками: “А я хочу, чтоб его сожрали, и точка!”.

И выпускают на Смбата льва. Ибо против лома нет приёма.

Всё. Кода. "Барлог. А я и так до смерти устал".

Дальше начинается нечто непонятное. Лев готовится к прыжку. Человек делает резкий рывок в сторону. Лев делает небольшую перебежку и снова начинает готовиться. Снова рывок. И так несколько раз. Стадион свистит и улюлюкает. А потом затихает. Поскольку лев, начисто игнорируя человека, трусит куда-то в сторону.

Перед прыжком лев, как и все кошачьи, прижимается к земле. Если в этот момент жертва делает рывок, прицел сбивается и всё нужно начинать сначала. После нескольких попыток в дело вступает стандартное правило отношений хищник-жертва: жертва должна окупать расходы энергии, затраченной на охоту. У кошачьих это выраженно очень сильно. Несколько попыток, и хищник бросает заниматься безнадёжной охотой и ищет добычу полегче.

Тем временем на императоре виснет красавица жена: "Зверюшек-жалко-и-мальчика-тоже!". Ну и хозяин цирка: "Ты что, – говорит, – мне матерьял портишь?"

Смбату приносят одежду, искупаться и приглашение отужинать нынче ввечеру у императора.

После чего отправляют в почётную ссылку в Африку.

История двадцать четвёртая. Легенда о поэте

Живёт в Стамбуле в середине XIX века поэт Петрос Дурьян.

Лет ему…надцать – молодое дарование. Поскольку спрос на его поэзию не превышает предложения, и даже совсем наоборот, подрабатывает парнишка тем, что пишет чегой-то там для театра. Сценарии типа, ещё что-то. Попутно болеет туберкулёзом.

Заваливается как-то в театр, а там две актрисы. Одна – другой: "Смотри, какой красивый мальчик". Вторая (громким шепотом – "Ты что, не видишь, помрет ведь скоро").

От такого нетактичного заявления парнишка сваливается в крутую депрессию, возвращается домой и…, думаете, пьёт горькую? Если бы – пишет стихотворение. Свое самое знаменитое. "Ltchak" – "Озерце". Один из шедевров армянской поэзии, кстати.

И через пару месяцев помирает, в возрасте еле-еле двадцати лет.

А стихотворение вводят в школьную программу. И начинает проявляться план страшной мести поэта потомкам.

Потому как стихотворение – да, красивое – но написано было-то на версии армянского, с теперешней совместимой весьма слабо. И всем школьникам, включая гипотетических потомков той чертовой актрисы приходилось форменным образом продираться, зубря его наизусть. Всё равно как учить наизусть "Выстребаны обстряхнутся…". Когда понимаешь не более 10% от текста, задача решается тупым зазубриванием.

Тут общество наносит ответный удар. К столетию поэта требуется его портрет. Но тут обнаруживается, что ни на художника, ни на фотографа, ни даже на вшивую мыльницу тот при жизни не заработал. И красивых сестёр у него тоже не было, чтобы сфотошопить лицо в мужскую одежду, да растиражировать, как портрет Великого (так в аналогичной ситуации обрели портрет Абовяна).

Зато в СССР живёт и работает знаменитый Герасимов. Так что какими-то неведомыми дипломатическими усилиями удаётся обрести череп юбиляра, захороненный в совсем недружественной Турции, склеить из черепков и восстановить по нему портрет.

Всё проходит чинно и благородно, юбилей отгремел… а череп остался.

На кафедре анатомии родного универа. И ведь выкинуть – не выкинешь, в Турцию обратно не вернёшь, на наглядное пособие – тоже не раскрасишь, а хоронить отдельно черепушку – глупо как-то получается. "Здесь зарыта голова великого армянского поэта"… Бред. И, к тому же, очень уж на армянское старушечье проклятие смахивает "Чтоб я голову твою зарыла".

Словом, лежит он там на столе у завкафедрой, кушать не просит. Завкафедрой меняются, Дурьян остаётся.

Потом ему работу подыскали – пепельницей работать.

История двадцать пятая. Ещё о театре

1856 год. Стамбул. Армянская община пребывает в полном расколе. Тут разногласия и политически-партийные, и религиозные – не суть важно. А важно то, что народ уже не то, что не здоровается, а одним воздухом дышать не желает.

Мкртич Пешикташлян понимает, что так жить нельзя. А что он может сделать? Кто он вообще? Ну – поэт, ну драматург… Ну так и что? Кто с ним считаться вообще будет, с таким несерьёзным человеком? Народ уже жаждет приступить к гражданской войне.

И тогда Пешикташлян основывает театр. Первый в Стамбуле театр на армянском языке. Народ шипит "Романтик", но на представления ходит, как на работу.

Чтоб было понятно – кино-радио-телевизора-интернета пока не изобрели, и изо всех искусств самым мультимедийным остаётся именно театр.

Понятно, что будь ты хоть католик, хоть правый, хоть левый, хоть, страшно сказать, коммунист, а смотреть спектакль всегда интереснее на родном языке. И на родные темы.

Потянулся народ.

А в театре атмосфера соответствующая. Красиво. Собачиться в таких условиях как-то неудобно. Потихоньку и здороваться народ начал, и за жизнь болтать. Тут и темы общие для разговоров появились.

В общем, перетянули кризис.

Оставалось им ещё целых 60 лет.

История двадцать шестая. Диарея легионеров

Когда римская армия вторгается в Армению, она открывает для себя две вкусности – абрикосы (латинское название Armeniac) и армянскую же воду. И то, и другое – просто здорово, но вот совмещать не рекоммендуется.

Как пишут летописцы, армия "задержалась на месяц в садах армянских".

Чтобы уточнить, где именно: полегионно – под кустиками.

История двадцать седьмая. Проблемы реквизита

"Пленники Барсова ущелья" – история робинзонады нескольких армянских школьников в занесённом снегом ущелье в двух шагах от дома.

В тысяча девятьсот лохматом году решают на "Арменфильме" снять по книге фильм. На местности, понятно.

И вот, значится, сидит реквизитор, пригорюнившись, и костерит сценариста на чём свет стоит: "Ну почему не бревно, не камень, не пень, наконец?! Зачем выпендриваться-то было?".

Съёмочная группа начинает мало-помалу подтягиваться ему в тыл, мол, что случилось, кто тебя обидел?

Pеквизитор тычет пальцем в сценарий. А конкретно в строчку: "Авдал присел на корточки".