Нелепо звучит, господа, но я просто сдулся, как проколотый мяч. Не стало сил раздеться, я только кое-как стащил сапоги и еле выдернул руку из одного рукава куртки — а потом рухнул на постель и отключился. Со мной не приключалось подобных казусов, даже если мне случалось мертвецки напиться. Это был не сон, друзья мои, это был рауш. Нокаут. Полное темное беспамятство.
Я проснулся от какого-то внутреннего толчка. Увидел себя лежащим в смятой постели поверх скомканного одеяла, полуодетым — а в настежь распахнутое окно светила Старшая луна, полная, зеленая, невозможно огромная. Поверх луны бежали облака; ветер выл и ревел, и я услышал грохот громадных валов, с силой бившихся в пирс и скалу, на которой стоял замок.
День прошел таким солнечным, а ночь ни с того, ни с сего пришла штормовая. В спальне было холодно и пахло морской солью.
Сон абсолютно слетел с меня. Я сел на подоконник, глядя на океан, бушующий под холодным лунным светом. Мне было чрезвычайно неспокойно — и тут я услышал шаги многих людей за дверью.
Я встал, а они вошли.
Митч и лжепоп Клейн, безумный старик, пара лакеев и дуэнья Летиции — в странных синих балахонах с капюшонами. Сама Летиция, бледная, лунная, с напряженным больным лицом, в синем шелке, еле прикрывающем грудь и плечи, с мерцающим голубым камнем на тонкой цепочке, на шее между ключицами — он светился так ярко, что кожа вокруг амулета казалась голубой. Они вошли и встали у порога — и тут оно началось.
Дьявольщина началась.
Руку с кольцом проткнула такая дикая боль, что все прежние приступы просто в счет не шли. По моим нервам пропустили электрический ток, который их медленно поджаривал, от пальца до самой шеи, от боли мне хотелось орать, но я не мог. Будто кто-то схватил меня за горло и сжал: я ощущал этакий холодный ошейник, не только не крикнуть — не захрипеть. Но хуже всего показалась странная потеря власти над телом.
Господа… как это сказать… простите великодушно, тяжело вспоминается. Проныра, друг мой, плесните мне на донышко… к вам ближе… Благодарю. За вас — и за тебя, Ци, мой ангел… Так вот…
Впервые в жизни мне было настолько жутко, мои дорогие. Я как-то отделился от собственного тела — не знаю, право, как это можно описать иначе. Мой разум оказался внутри тела, действующего совершенно независимо от него, как пассажир — внутри машины, идущей на автопилоте. Я не контролировал собственных движений, но чувствовал их и понимал, что происходит — вот в чем ужас. Я понимал, что Митч со своей безумной сворой и Летиция смотрят на меня, я совершенно не хотел — но я начал медленно раздеваться и разделся догола. Летиция не сводила с меня глаз, лицо у нее выражало боль отчаяния, мне было стыдно и страшно до предела — но я двигался, как киборг с запущенной программой, не в силах даже пальцем шевельнуть по доброй воле.
Я разделся и бросил одежду на пол. Камень в перстне засветился призрачным голубым светом, будто внутри него включили крохотную лампочку. Увидев это, Митч и Клейн запели низкими голосами нечто на одной ноте и на языке, которого я не мог понять — но слова напомнили мне ту абракадабру в книге, якобы имеющей смысл.
Они пели заклинания, конечно. И вся эта черр-рнуха сработала, государи мои, хотя больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы из всей их мерзкой суеты ничего не получилось.
Они расступились, и я медленно пошел из комнаты. Какая-то сила, которая завелась внутри меня, просто переставляла мои ноги по своему усмотрению — я шел, как заведенный механизм, и мне плакать хотелось от ярости и унижения. Летиция улучила момент и прикоснулась к моей правой руке — от ее пальчиков боль чуть утихла, но кроме этого ничего не изменилось.
Я медленно шел по коридору, потом так же медленно, осторожно спускался по лестнице, потом шел по двору, чувствуя всем телом, как холодно, какой ледяной ветер дует с океана — и все подонки так же медленно, продолжая подвывать в такт, провожали меня.
А я уже догадывался, куда меня ведет. К входу в подземелье.
Пока я спускался по этой бесконечной лестнице, для меня прояснилось очень многое, господа. Вся нелепая блажь о власти, силе и прочей тщеславной ерунде вылетела у меня из головы. Не был я властелином, кандидатом во властелины я тоже не был. Летиция об этом знала — не могла сказать прямо по какой-то причине, скрытой от меня, но намекала, а я блажил, просто блажил…
Дурень.
А само святилище все светилось голубым — газовые фонари на стенах излучали свет яркий и мертвенный, как, бывает, светятся кометы в плохих оптических системах. В первый миг мне показалось, что стекло, через которое в мой прошлый визит сюда виднелась океанская вода и три удивленные рыбы, сменили на выпуклое желто-зеленое зеркало с длинной черной трещиной посередине, но спустя самое небольшое время я понял, что это…
Ну да, господа. Да. Неописуемо громадный глаз, который заглядывал внутрь этой каменной дыры. Глаз какой-то хладнокровной твари, вроде рептилии, или…
Да. Или глаз Морского Дьявола. Вот что я подумал. Холодный взгляд, исполненный жестокого нечеловеческого разума. И этот взгляд вперился в меня и рассматривал мою сущность, запертую в теле, как в клетке — я ни секунды не сомневался, что он ее видит.
Митч воздел руки и забубнил громче, прочие подхватили, только Летиция молчала — и я сам, Боже милосердный, сам лег на этот ледяной камень, в это самое углубление, вырезанное будто специально для моего тела. Было дико холодно и больно — но голова работала превосходно. Я бесился от совершенно безнадежной злобы — на судьбу ли, на дьяволопоклонников ли, на собственную ли глупость — право, до сих пор не пойму хорошенько. Но уж на их ложь-то точно! Ах, они никогда не приносили тут людей в жертву этой твари с глазами размером с звездолетный иллюминатор!
Я еще успел подумать, что дорогое удовольствие — разыскивать человека на другом краю Галактики, тратить на него кучу денег, обхаживать всеми мыслимыми способами, и все это только ради того, чтобы его убить. Мне это даже успело показаться глупым — но ведь мне, господа, с самого начала казалось, что существуют некоторые факты, которых я даже представить себе не могу.
Или — у меня просто не хватило храбрости додумать до конца некоторые мысли. Потому что случилось самое худшее из возможного — меня собирались принести в жертву, да, но в особо извращенной форме.
Убийство по сравнению с той процедурой, которую они задумали, выглядело в моих глазах пикником на побережье.
Под их вой и скулеж, в котором уже появились нотки чего-то вроде истерики, из стены рядом с иллюминатором вышел тот, кого они не рисковали называть, а здешнее традиционное «Он» даже вслух произносили как бы с большой буквы.
Призрачная, полупрозрачная, но все же невероятно отчетливая фигура родоначальника Эдгара олг Маритара бади Халис эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова, Владыки Океана. Тень мертвеца — вот что это было.
Дьявольски старый, господа. Чудовищно старый. Сизо-голубоватый, светящийся каким-то неоновым светом. С той самой улыбочкой, сладенькой, жестокой и похотливой — как приснился мне. И пока он реял в воздухе, приближаясь ко мне, распространяя запах гниющих водорослей и плесени, потирая призрачные ладони, все его… как это говорится… вассалы повалились на колени. Кроме Летиции, государи мои. Кроме Летиции.
Вот тут я понял все до самого конца. До тончайших частностей.
Я не мог раньше додуматься до такой дикости. У меня, друзья мои, просто воображения не хватало. Но теперь все детали будто осветились — так стало ясно и прозрачно.
Никаких родственников, никаких предков, никаких дядюшек и дедов. Он был один-единственный на все времена, кошмарный Эдгар, Владыка Океана, хозяин замка, как с самого начала проговорился Митч — его, по всей вероятности, доверенный слуга.
Симпатичные лица на портретах принадлежали тем ребятам из побочных линий нашего, будь он проклят, княжеского дома, которых он убивал, чтобы заполучить их тела — продлевал свою трижды поганую жизнь. Даже не убивал, не то слово — просто их души, их рассудок, память, все, что у них было личного, уходили куда-то туда, на небеса, или куда положено уходить душам, а Эдгар занимал тело, как трофейные крылья. Как чужую машину — чтобы приобрести человеческое естество. Именно этим и объясняются странные даты на могилах: Эдгар бросал состарившееся тело, чтобы взять себе новое, а прежнее, как изношенную одежду, закапывали, отмечая лишь, сколько лет ее носил этот ворюга, этот убийца…
