Уперла руки в бедра, сдвинула бровки, покраснела — выпалила:

— Не смейте так со мной разговаривать! Вы что, издеваетесь?! Вы что?! Я говорю — вы не можете идти!

— Если будете так мило сердиться, — говорю, — я вас поцелую.

— Вы, — говорит, — меня не уважаете. Вы не уважаете женщин.

— Наверное, так, — говорю. — Я — пират, негодяй, подонок всех обществ Галактики, убийца, злодей, подлец и, по секрету вам скажу, сексуальный маньяк. Так что я, пожалуй, пойду, если вы меня больше не задерживаете.

Тогда она меня просто испепелила взглядом на месте, но не нашлась, что ответить. А я включил прожектора.

И мы увидали, что у нас в оптике не ночь, а какое-то искусственное сооружение, закрытое сверху и закрытое с боков. И темно, потому что наша машина его пробила, провалилась внутрь и загородила своей верхней частью дыру, которая при падении образовалась в крыше этой штуки. И даже если сверху светло, вниз солнечный свет не проникает.

А прожектора осветили громадный тоннель с грязными стенками, выложенными, может, бетонными блоками, а может, каменными плитами — издали непонятно. И уходил тот тоннель куда-то вниз и вперед. И выглядел местом очень древним и заброшенным. И я подумал, что строители тоннеля уже лет триста не приходили его чистить, следовательно, он им не особенно нужен и на нас не рассердятся за то, что мы сломали в нем потолок.

Эдит смотрит на это дело, бледнеет и говорит:

— Марсэлл, что это?

— Не знаю, — говорю, — я тут никогда не был. Шахта, коллектор, может, кусок канализации, может, вход в храм местного божества — выбирайте, что вам больше нравится. Тут же нет указателя.

— Для вас, — говорит, — Марсэлл, нет ничего святого.

— Это, — говорю, — мы уже обсуждали. А теперь я пойду. У меня нехорошее предчувствие, что крылья наши в очень неважном состоянии. Хоть броня у меня и надежная, но вот навигационные системы могло совсем оборвать при таком-то падении. И, кстати, связи у нас нет. Совсем. Так что надо в темпе действовать.

Тогда она села, отвернулась, уцепилась за спинку кресла, чтоб не съезжать, пробурчала: "Не могли даже приземлиться как следует", — и замолчала. А я говорю:

— Вы не должны ни к чему прикасаться. Под страхом смерти. Понимаете, Эдит?

— Очень мне надо, — говорит.

— Может, вас лучше в каюту проводить? — говорю.

Повернулась и смерила меня взглядом.

— В каюте вам будет удобнее, — говорю.

— Опять, — шипит, — хотите меня запереть? Ни за что! — а в глазах плохо скрытая угроза.

Я понял, что мы так с ней битый час будем пререкаться. И что потом она попытается мне как-нибудь отомстить за мою неучтивость. А получаются у нее такие штуки отлично, и поэтому моему бедному звездолету угрожает окончательная гибель. И страх перед собственной участью Эдит не остановит — не такая она особа. И тогда я сделал вид, что вожусь с приборным щитом, а сам выбрал точный момент и столкнул ее с кресла. Ужасно негалантно.

На ней пеньюарчик шелковый. А у меня отличное чувство траектории. И все вышло, как по маслу.

Машина-то стояла боком. И пол под углом градусов в сорок пять уходил из рубки в коридор, а коридор кончался дверью в каюту. Вниз, к трюму и двигателям, у меня люк и лестница — как на всех «Огненосцах». Очень удобно.

И Эдит уехала в каюту с ветерком, на пятой точке. Дверь на фотоэлементах перед ней открылась, а за ней закрылась. И я слышал, как она там туфельками затормозила.

Полный порядок. Я заблокировал все линии связи между каютой и рубкой, а потом выключил контроль двери. Хотя, думаю, она в своих скользких туфельках и шелковом пеньюрчике по пластиковому полу вверх, под таким уклоном до двери вряд ли доползет.

Подготовка не та. Если только не сообразит, как использовать мои личные вещи. Но, похоже, не сообразит.

Ну потом, понятно, я сам спустился. Мне все-таки проще — на мне были, натурально, магнитные ботинки, я вчера еще активизировал аварийный контур под полом, когда за матрасом ходил. Подошел к двери — она из-за двери ругается страшными словами. Тогда я говорю:

— Слушайте, Эдит, там удобства за дверью, дверь открывается вручную. Они, получается, ниже входа в каюту — держитесь за койку и легко туда попадете. Душ принимать не советую, но умыться можно. Кофеварка к столу не прикреплена и где-нибудь там валяется — так что, если найдете банку с кофе и если бисквиты не рассыпались, можете позавтракать. А я пошел работать. Обедаем вместе.

— Марсэлл! — кричит. — Я вас ненавижу! Вы самая отвратительная тварь во Вселенной! Я бы вас убила своими руками!

— Вы мне льстите, — говорю.

И спускаюсь в люк к выходу из машины.

За бортом мне показалось холодно. Но на самом деле, я думаю, просто в разных там подземельях и пещерах всегда зябко и сыро — а тут было отменно сыро и зябко.

И пахло… как вам сказать? Атмосфера пригодная для дыхания, биоблокада надежная — скафандр только мешает воспринимать запахи и звуки, так что я, ясное дело, не надевал скафандра, только бронежилет. Поэтому запахи этого мира отлично обонялись.

Пахло плесенью, ржавчиной и живыми существами. Запах живых существ ни с чем не перепутаешь. Он бывает разный, но всегда определенный. Кто-то тут обитал — а это, вообще говоря, всегда тревожно. Мало кто любит чужих, а если и любит, то не всегда так, как самим чужим нравится. В качестве закуски любит, к примеру. Так что я был при оружии, на всякий случай. И при очень хорошем фонарике — темно же. Фонарик из тех, знаете, у которых есть режим подачи сигнала для наблюдателей с орбиты. В крайнем случае, такая штука тоже используется как оружие — и очень славно получается. Сильный свет — вещь мощная.

Первым делом я, конечно, поизучал наши проблемы и неприятности. Вышло вот что.

Машина наша в это подземелье криво провалилась. Следящая система вся переломалась, жалко было смотреть — обломки висели, как перебитые крылья. Антенну дальней связи вообще снесло с концами — просто с мясом выдрало. Я все облазил, как смог, и понял, что, в принципе, можно рискнуть взлететь, если стабилизаторы поправить — но только до орбиты. Потому что без ощущал далеко не улетишь — без глаз, без ушей… Надо все монтировать заново.

Ну, поразмыслил, с чего лучше начать. Запустил пару ремонтных автоматов — чтоб начали потихоньку налаживать стабилизаторы и разгребать обломки — и тут сообразил, что у меня с чего-то спина горит.

Просто кто-то мне в спину смотрит из темноты.

А вокруг — тоннель. Или, лучше сказать, горизонтальная, выложенная камнем труба диаметром метров в десять. И уходит эта труба с двух сторон в глухую темнотищу, и из глубины пахнет сыростью и живым. И у меня появляется ощущение, что нечто живое и тихое в этой темноте осторожно шныряет.

А работающие автоматы шумят, и мне из-за них ничего не слышно.

На самом деле, ребята, разведывать такие места в одиночку — занятие нервное и неприятное. Кто захочет — тот может тебя окружить или сзади напасть. Как говорится, войдя в чужой дом в чужом мире — чаще оглядывайся. Но мне было ужасно интересно. И я пошел по этой трубе прочь от крыльев.

У меня был, как я уже говорил, кажется, отличный фонарь, и бластер, который я, кроме летальных импульсов зарядил еще импульсами, парализующими белковые организмы. Мы ж не звери — не глядя палить на поражение. Так что я был готов к неожиданностям. Не ко всем, конечно, но к многим.

Я быстренько сообразил, что труба эта — штука циклопическая. Уходила она в бесконечность с обеих сторон — и от нее с боков отходили какие-то такие тоннельчики. Такой же формы, только уже. А на стенках — бетонных, я хорошенько рассмотрел, во всяком случае, очень похожих на бетонные — периодически попадались металлические пластины с надписями выцветшей краской. И я решил, что, быстрей всего, это отстойник городской канализационной системы или выводная труба, которая ведет к отстойнику.

А город наверху должен быть очень большим.

И совершенно мертвым. Причем — очень давно уже.