Я подумал, раз я это чувствую, значит, жив еще. Что, припоминая детали, весьма и весьма большое везение.

И вот, припоминая эти самые детали, я вспомнил про Эдит. И ужаснулся. И открыл глаза. И увидел, что все намного лучше, чем я думал.

С одной стороны, она оказалась жива. Что для нее тоже — большое везение, потому что она стояла, когда это все началось. Я боялся, что ее переломало, как соломинку, но она упала между приборными панелями и ее прижало к полу — а это в подобной ситуации самое лучшее, что вообще могло случиться. А с другой стороны, она была до сих пор без сознания. И это огромная удача, что сперва я очухался, потому что, очнись Эдит первая, она могла бы от ужаса начать что-нибудь трогать или даже — о чем просто думать страшно — попыталась бы оказать мне первую помощь.

А так — господь явно был на нашей стороне. Так что я спокойно, не торопясь, отскреб себя от кресла, выплюнул кровь изо рта, активизировал аптечку и включил анализаторы внешней среды. И никто мне не мешал.

У Эдит оказались только множественные ушибы. Даже без сотрясения мозга обошлось. И я подумал, что хорошо иметь такой мозг. Безопасно. Почитал хорошенько диагноз, потом Эдит наколол стимуляторами и переложил в кресло: развернул его поудобнее, чтоб она не свалилась. В стимуляторы добавил капельку снотворного на всякий случай. А потом стал изучать местность, куда меня судьба забросила.

Что? Почему — злился? На Эдит?! За что? Нет, ребята, тут был мой личный недосмотр. Женщина с таким характером на звездолете — это же опасное стечение обстоятельств. Форс-мажор. Стихия. Я ведь это знал, просто некстати ослабил бдительность. Вот и поплатился. В экстремальной ситуации пилот должен быть очень внимательным — а у меня на борту, когда я подобрал Эдит, образовалась именно такая ситуация.

А злиться на стихию глупо. К чему? На метеоритный поток, к примеру, или там, на скачки силового поля никто же не злится. Природа — она и есть природа. Она не виновата.

Ну так вот. Теперь у меня было время с вами связаться. Просто сколько угодно времени. Но, когда я включил передатчик, оказалось, что нет, к сожалению, такой возможности. И понял я это так, что передающая антенна приказала долго жить. И подумал, что вас, ребята, такое дело огорчит — пропал без сигналов, значит, быстрее всего, мертвый. Но ничего нельзя было сделать. Разве что постараться поскорее вернуться.

Кресло занимала Эдит; я сел на край приборной панели и стал смотреть. Жутко неудобно, потому что машина стояла криво, но я приноровился.

В оптике все было темно, и я решил, что в нашем новом мире сейчас ночь, и включать свет отложил до утра. Анализаторы выжили и очень меня порадовали: здешняя атмосфера оказалась кислородно-водородно-азотная со слабой примесью инертных газов. Прелесть, в сущности. Ведь мог быть целиком газовый шарик, например, или нечто с фторной, предположим, или метановой гадостью. Так что вокруг все было хорошо. И в воздухе жили всякие разные микроорганизмы — я порадовался еще и тому, что мир живой, и возобновил нам с Эдит биоблокаду. Радиоактивность, правда, оказалась на порядок выше нормы, причем это не наш реактор течет, а здешний постоянный фон — но где наша не пропадала! Съел полпачки «Антирада», еще полпачки отложил для Эдит.

Мне самому ужасно хотелось поспать после стимуляторов, но было страшно. Я боялся, что засну, а Эдит в это время проснется. Но меня просто отключало — и я придумал хитрость. Я пристегнул ее к пилотскому креслу, затянул фиксатор, как следует, а замок перетащил почти под сиденье — где ей было бы не видно. Я так рассудил, что она, когда проснется, захочет встать, станет дергаться и ругаться и меня разбудит. Исходя из этого, спать мне надо было прямо в рубке. Я сходил в каюту, вернее, съездил — коридор так перекосило, что он просто в пандус превратился — взял оттуда матрас, положил его на пол и улегся спать на этом матрасе. В непосредственной близости от кресла. В том самом проходе между приборными панелями, где Эдит лежала — потому что в любом другом месте матрас выезжал из рубки наружу.

Но я решил смириться с неудобствами — лишь бы любые звуки, издаваемые Эдит, меня сразу разбудили.

В экстремальной ситуации лучше перестраховаться.

Расчет у меня оказался совершенно правильным. Потому что Эдит действительно сразу завопила так, что труп бы подняла — я не просто проснулся, я подскочил. Мне приснилось, что врубилась сирена пожарной тревоги.

Смотрю — она вся розовая от злости, ужасно симпатично выглядит. И говорит:

— Капитан, что вы себе позволяете?! Выпустите меня немедленно!

— О чем речь, — говорю. — Сейчас. И — меня зовут Марсэлл.

Я присел и стал открывать замок. Она спрашивает:

— А кто вы по национальности?

— Сын Грома, — говорю.

— Понятно, — говорит. — У нас на Строне считают, что все Дети Грома сумасшедшие.

— Ну что вы, — говорю. — Не все. Как можно, чтобы целая раса. То есть, сумасшедшие есть, конечно. Попадаются просто совершенно ненормальные. Представляете, подбирают в открытом космосе всякое разное, что другие выкинули…

К этому времени у нее руки уже были свободны, и она хотела съездить мне по физиономии. Но я этого ожидал и увернулся. Тогда она говорит язвительно:

— Я сразу поняла, что вы никакой пилот, Марсэлл.

— Что поделаешь, — говорю. — Не всем же быть асами.

— А почему, — спрашивает, — у вас в рубке пол под наклоном? Так же ходить неудобно, — а сама держится за спинку кресла, чтобы не съехать, потому что лежать у нас с некоторых пор действительно намного удобнее, чем сидеть, а стоять вообще проблематично.

— Это потому, — говорю, — что мы очень некорректно приземлились.

— На Мейну? — спрашивает. Насмешливо.

— Понятия не имею, куда, — говорю. — Но точно не на Мейну.

— Ну конечно, — говорит, — что от вас еще можно ждать… А почему за окном темно?

— Ночь, — говорю. Сам слегка удивляюсь. Судя по силе тяжести, не должна быть очень большая планета, а ночь все длится и длится. А мы почти девять часов проспали. И вот будет номер, если этот мир повернут к своей звезде все время одной стороной — и не нашей. — Ладно, — говорю. — Это ночь. А вам нужно съесть несколько таблеточек.

Смотрит на меня, как на овощ бескультурной формы.

— Вы что, меня отравить решили?

— Нет, — говорю. — Если бы хотел вас отравить, вколол бы яд, пока вы были без сознания. Чтобы вы не успели начать разговаривать. А эти таблетки — они от радиационного поражения. Тут фон нехороший, надо выпить, а то заболеете лучевой болезнью.

Тогда Эдит берет коробочку с «Антирадом», как древняя царица — ядовитую змею для суицида, вынимает оттуда одну капсулку, кладет ее в рот — и совершенно перекашивается.

Я ей протянул стакан с водой, но она капсулу все равно выплюнула.

— Вы почему мне не сказали, что она такая горькая?! — кричит. — Я это принимать не буду! Ни за что! Меня тошнит! И вообще…

— Прекрасно будете, — говорю. — А то заболеете лучевой болезнью, а от нее лысеют. Совершенно. Становятся гладкими, как колено. А у вас такие волосы красивые… были…

И она съела все, что полагается. Мне ее было ужасно жалко — она их жевала и давилась, и плакала горючими слезами, но съела. Я ей за это принес шоколадку, она и шоколадку съела с горя.

— Ну вот, — говорю, — теперь вы тут выживете.

А Эдит посмотрела на меня сердито и говорит:

— Прекрасное у меня тут общество, ничего не скажешь.

А я пристегнул аптечку и перезаряжаю бластер. А она говорит:

— Куда это вы собрались, Марсэлл?

— Надо, — говорю, — взглянуть, куда это нас занесло. И насколько сильно крылья повреждены. Так что я собираюсь выйти.

Она сделала большие глаза.

— Ночью?

— Ну да, — говорю. — А что? Сейчас вот прожекторы включим…

— Так, — говорит. — Я ночью в чужом мире одна не останусь.

— Ладно, — говорю. — Как хотите. Можете идти со мной, можете лететь домой одна, маша ладошками, можете даже телепортироваться, если умеете — лично я не возражаю.