Или нет, не так. Потому что при мысли о «Терновнике» я до сих пор содрогаюсь, и однажды мне приходит в голову, что, в конце концов, и в Лондоне у меня есть знакомые. Мистер Хасс и мистер Хотри. Мистер Хасс, ну, он еще любил смотреть, как я поднимаюсь по лестнице. Смогу ли я довериться ему? Думаю, что смогу, потому что дошла до предела... Мистер Хотри, однако, добрей и приглашал меня к себе, в магазин на Холиуэлл-стрит. Думаю, он мне поможет. Уверена, что поможет. Наверное, эта улица где-нибудь поблизости. Хотя не знаю, карты у меня нет. Но я как-нибудь доберусь. И тогда мистер Хотри мне поможет. Мистер Хотри поможет мне отыскать Сью...

Так размышляю я, а в это время за окном расплывается мутный рассвет, мистер Иббз жарит селедку, сестра его воет, Джентльмен кашляет наверху, а миссис Саксби всхрапывает, ворочается в постели и вздыхает.

Если бы они хоть на минутку забыли обо мне! «Однажды, — говорю я себе каждый раз, когда за моей спиной запирают дверь, — однажды они забудут ее запереть. И тогда я сбегу. Им надоест все время меня сторожить». Но нет, они не забывают. Я жалуюсь на духоту, на спертый воздух. Жалуюсь на усиливающуюся жару. Чаще, чем надо, прошусь в туалет: потому что он находится в дальнем конце темного и грязного прохода, на задворках дома, там я изредка вижу небо над головой. Я знаю, что для меня это единственный путь выбраться на свободу, только бы случай удобный подвернулся, но пока все никак не получается: каждый раз Неженка доводит меня до места и ждет снаружи. Однажды я делаю попытку сбежать, но она быстро догоняет меня и приводит обратно, миссис Саксби бьет ее за то, что чуть меня не упустила.

Ричард ведет меня наверх и тоже бьет.

— Прошу прощения, — говорит он при этом. — Но вы же знаете, сколько сил мы на это положили. От вас требуется одно: дождаться адвоката. Вы ведь терпеливая, сами говорили. Так послушайте, что вам говорят, и потерпите.

От удара у меня на теле синяк. С каждым днем он понемногу светлеет, я смотрю на него и думаю: «Прежде чем этот синяк исчезнет, я убегу!»

Я размышляю так часами. Сижу на кухне, в тени абажура, и думаю: «Может быть, они обо мне забудут».

Порой и правда кажется, что забыли: дом живет своей обычной жизнью, Неженка и Джон целуются или ругаются, детишки пищат, мужчины играют в карты или в кости. Время от времени заглядывают посторонние мужчины — или мальчишки, или, что бывает редко, женщины и девочки, — приносят краденое мистеру Иббзу, чтобы тот перепродал. Они притаскивают какие-то удивительные вещи — аляповатые, безвкусные, — по мне, все это нищенский улов: шляпки, платочки, грошовые украшения, куски кружев, раз даже притащили пук светлых волос, перевитый ленточкой. Бурный поток вещиц: не такой, как в «Терновнике», где все утягивалось на дно тихого омута; не такой, как в известных мне книгах, где всякая вещь имела свое предназначение — стулья, подушки, кровати, портьеры, веревки, трости...

Здесь совсем нет книг. Только жизнь во всем ее диком хаосе. И единственным предназначением всех этих вещей было только одно: на них делали деньги.

И самой главной вещью, на которой можно было сделать очень большие деньги, была я.

— Не озябли, милочка? — спрашивает, бывало, миссис Саксби. — Не проголодались? Ой, какой лоб горячий! Не заболели, часом? Вам нельзя болеть.

Я молчу. Все это я слышу уже не в первый раз. Пускай укутывает меня своими пледами, пускай сидит и растирает мне руки и щеки.

— Что приуныли? — сетует она. — Только посмотрите на эти губки. Право же, они красивей, когда улыбаются. Не улыбнетесь? Даже, — она словно запнулась, — даже мне? Вы только взгляните, милая, на этот календарь. — Она перечеркивает черным каждый прошедший день. — Вот и месяц почти прошел, всего только два осталось. А уж что будет потом! Не так уж и долго ждать осталось, правда?

Голос ее звучит почти заискивающе, но я отвечаю ей неумолимым взором — пусть знает, что не то что день, даже час, минута, секунда рядом с ней будет для меня вечностью.

— Ну-ну, — и хватает меня за руку, затем выпускает. — Вам неуютно у нас, да, милочка? Ну да ладно, обвыкнетесь. Но я уж прямо не знаю, как вас повеселить-то. Может, принести чего? Букетик цветочков? Или бантик красивенький — прическу украсить? Или шкатулочку для побрякушек? Или птичку в клетке? — Приняв мой непроизвольный жест за знак согласия, она продолжает, просияв: — Ага! Где Джон? Джон, на тебе шиллинг — фальшивый, конечно, так что расплачивайся поскорее, — сбегай и принеси для мисс Лилли птичку в клетке... Вам желтенькую, милочка, или синенькую?.. Ну, все равно, Джон, главное — покрасивее...

Она подмигивает. Джон уходит и через полчаса приносит зяблика в плетеной клетке. Начинается возня вокруг птички. Клетку подвешивают к потолочной балке и встряхивают, чтобы птичка запорхала. Пес по имени Чарли Хвост вертится волчком под клеткой, скачет и скулит. Однако зяблик так и не запел — слишком уж темно в кухне, — только хлопает крылышками да клюет прутья клетки. В конце концов про него забывают. Джон сыплет в кормушку синие спичечные головки — говорит, что потом когда-нибудь он скормит ему целую спичку и подожжет.

О Сью по-прежнему никто не заговаривает. Однажды Неженка, накрывая на стол перед ужином, задумчиво скребет за ухом.

— Странно, — говорит она, — что Сью все не возвращается.

Миссис Саксби переглядывается с Ричардом, смотрит на мистера Иббза, потом на меня.

— Знаешь ли что, Неженка, — говорит она наконец. — Не хотелось мне говорить об этом, но раз уж ты спросила, не буду от тебя скрывать. Дело в том, что Сью не вернется. В том дельце, что поручил ей Джентльмен, оказались замешаны деньги. Больше, чем обещанная ей доля. Ну вот она и смылась, вместе с денежками-то. Так-то вот.

У Неженки аж челюсть отвисла.

— Не может быть! Сью Триндер? Которая была вам как дочь родная? Джонни! — Джонни как раз в эту минуту пришел в кухню поужинать. — Джонни, ты не поверишь! Сью прикарманила все деньги миссис Саксби — вот потому ее и нет! Смылась! Можно сказать, разбила сердце миссис Саксби! Ну попадись она нам теперь — убьем на месте.

— Смылась? Сью Триндер? — Он фыркает. — Да у нее кишка тонка!

— Да говорят тебе, смылась.

— Это так, — признает миссис Саксби, покосившись на меня, — и прошу в моем доме больше не произносить это имя. И закончим на этом.

— Сью Триндер оказалась пронырой! — не унимается Джон.

— Вот что значит дурная кровь, — замечает Ричард. Он тоже глядит на меня. — Взыграет там, где не ждешь.

— Так, забыли, что я сказала?! — шипит миссис Саксби. — Слышать о ней больше не желаю.

Она предупреждающе подняла руку, и Джон замолчал. Но хоть и молчит, а все равно головой качает в недоумении и даже присвистнул. Потом вдруг как рассмеется.

— А нам зато больше мяса достанется! — говорит он, накладывая себе еды на тарелку. — Или досталось бы, — и покосился на меня, — если б не эта леди.

Миссис Саксби, заметив это, тянется через стол и бьет его по голове.

После этого всех, кто приходит к нам и спрашивает про Сью, отводят в уголок и рассказывают им то же, что Джону с Неженкой: что Сью сбежала, подло обманув миссис Саксби и разбив ее сердце. И все отвечают примерно одно и то же: «Как?! Сью Триндер? Кто бы мог подумать?! Сказалась-таки материнская закваска...» И сочувственно качают головой. Но, кажется, они о ней довольно быстро забывают. Даже Джон и Неженка забывают. В этом доме у всех короткая память. Много раз в ночи я просыпаюсь от звука шагов, от скрипа колес — постоянно кто-то сбегает, в одиночку или целыми семьями, смываются потихоньку под покровом ночи. Женщина с повязкой на глазу, кормившая ребенка на крыльце дома напротив, где в ставнях прорези в виде сердечек, тоже куда-то пропала, вместо нее сидит теперь другая — а ее, в свою очередь, сменяет третья, которая все время прихлебывает из бутыли. Какое им дело до Сью?

А мне какое дело? Я боюсь вспомнить прикосновение ее губ, касание ее ладони. Но и забыть тоже боюсь. Все мечтаю увидеть ее во сне. Но она мне не снится. Иногда я достаю портрет женщины, которую когда-то принимала за свою мать, и внимательно рассматриваю его: те же глаза, тот же острый подбородок. Миссис Саксби застает меня за этим занятием. Смотрит неприязненно. В конце концов отнимает у меня портрет.