Я не двигаюсь. Она встает и идет за горшком сама. Это белая фарфоровая штуковина, внутри которой темнеет нечто, в утреннем полумраке я сперва приняла это за клочки волос, а потом разглядела, что это рисунок — огромный глаз с ресницами, а сверху и снизу, полукружьями, такая надпись черными буквами:
Посиди, дружок, подумай, а потом помой меня —
И тогда, что я увидел, будем знать лишь ты да я.
Привет из Уэльса.
Глаз меня всегда смущает, но миссис Саксби, поставив горшок на пол, как ни в чем не бывало задирает юбку, наклоняется. Заметив, что меня передернуло, она делает гримасу, передразнивая меня, и спрашивает:
— Некрасиво, да? Ну ничего. Когда у нас будет большой дом, у вас будет клозет.
Она встает, просовывает нижнюю юбку между ног. Потом потирает руки.
— Ну-ка, ну-ка, — говорит она. Оглядывает меня с головы до ног, и в глазах ее загорается огонек. — Что вы на это скажете? Если мы приоденем вас сегодня, чтобы вы стали покрасивее? Ваше платье в сундуке. Но оно ведь заношенное, надоело небось? Притом чудное и старомодное. А мы примерим кое-что получше. Я тут припасла вам платьица — завернула в серебряную бумагу, — такие красивые, вы не поверите! Давайте позовем Неженку — пусть подгонит по фигуре. Она мастерица шить, хотя на вид грубовата, да? Это она только с виду такая. Но сердце у нее доброе.
Теперь она меня заинтересовала. «Платья», — думаю я. Если меня оденут, я смогу бежать.
Она видит, что я повеселела, и тоже радуется. Опять приносит мне на завтрак рыбу, я все съедаю. Приносит кофе, приторный, как сироп, сердце от него начинает сильно биться. Потом приходит с ведерком горячей воды. Мочит полотенце и хочет меня вымыть. Я не позволяю ей этого, сама беру полотенце, протираю лицо, под мышками, между ног. Впервые в жизни я сама вымылась.
После этого она уходит, не забыв запереть за собой дверь, а возвращается уже не одна, а вместе с Неженкой. Вдвоем они втаскивают в комнату картонные коробки. Ставят их на кровать, развязывают бечевки и вынимают оттуда платья. Неженка визжит от восторга: платья все из чистого шелка: одно лиловое, отделанное желтой лентой, другое зеленое, в тонкую серебристую полоску, а третье пунцовое. Неженка приподнимает его за край и осторожно проводит рукой по гладкой ткани.
— Понже? — спрашивает, словно не верит своим глазам.
— Понже, а рюш — фуль-яровый, — отвечает миссис Саксби, с трудом выговаривая иноземные слова, как будто у нее полон рот камней.
Она приподнимает пунцовую юбку, красный шелк бросает отсветы на ее лицо, так что кажется, теперь оно все заляпано кармином.
Заглядывает мне в глаза:
— Что скажете, милочка?
Я и не подозревала, что такие краски, такие материи, такие платья есть на свете. Но чтобы показаться в них на столичной улице? Представив себе такую картину, я говорю:
— Они отвратительны, отвратительны!
Она явно опешила, но быстро приходит в себя.
— Это сейчас вы так говорите. Потому что вас долго держали взаперти и никуда не вывозили. Вот вы и не знаете, что нынче модно. Когда вы наконец выйдете в свет, дорогая моя, у вас будет столько ярких платьев, что вы вспомните об этих и обхохочетесь: неужели, скажете, я считала их яркими? — Она потирает руки, довольная. — Ну а теперь признайтесь, какое вам больше глянулось? Ярко-зеленое в полосочку?
— Нет ли у вас серого, — говорю я, — или коричневого, или черного?
Неженка смотрит на меня с презрением.
— Серое, коричневое или черное? — переспрашивает миссис Саксби. — И это когда есть серебристое и лиловое?!
— Тогда пусть будет лиловое, — говорю я.
Мне кажется, от полосок будет рябить в глазах, от пунцового меня стошнит — впрочем, мне и без того тошно.
Миссис Саксби идет к комоду и выдвигает ящики. Достает чулки, корсет и цветные нижние юбки. Юбки меня поразили: я всегда думала, что белье бывает только белым — точно так же в детстве мне казалось, что все черные книги непременно должны быть Библиями.
Но у меня нет выбора: либо стать разноцветной, либо ходить голой. Они одевают меня, как две девочки, наряжающие куклу.
— Может, тут чуть прихватить? — говорит миссис Саксби, окидывая взглядом платье. — Стойте, не шевелитесь, милочка, Неженка сейчас вас измерит. Боже, вы только посмотрите на ее талию! Стойте смирно! Нельзя дергаться, пока у Неженки в руке булавки, я знаю, что говорю. Так-то лучше. Великовато, да? Ну так размер мы не могли предугадать — ха-ха! — учитывая, как они нам достались.
Они забирают у меня перчатки, но взамен дают новые. На ноги надевают белые шелковые туфли.
— А ботинки нельзя? — говорю я, и миссис Саксби отвечает:
— Ботинки? Дорогая моя, ботинки для прогулок. Где вы тут собрались гулять-то?
Она открыла большой деревянный сундук и достала из него мою кожаную дорожную сумку. Теперь, пока Неженка занята шитьем, она идет вместе с сумкой к окну и, взгромоздившись на скрипучий плетеный стульчик, начинает перебирать содержимое сумки. Я вижу, как она достает и кладет на место туфельки, колоду карт, гребенки. На самом деле ей нужны мои драгоценности. Через некоторое время находит тряпичный сверточек, разворачивает его и высыпает содержимое себе на колени.
— Ну-ка, что у нас здесь? Колечко. Браслет... Женское личико.
Смотрит оценивающим взглядом, вдруг выражение ее глаз меняется. Я знаю, чье лицо она увидела — прежде я сама пыталась отыскать в нем сходство с собой. Она быстро откладывает медальон в сторону.
— Браслет с изумрудами, — говорит она затем, — был в моде во времена короля Георга, но камушки красивые. Можно запросить за них кругленькую сумму. Жемчужный кулон. Рубиновое ожерелье — слишком тяжеловесное для такой хрупкой девушки. Я дам вам другое, тоже хорошенькое, из бусинок — стеклянных, конечно, но как блестят! — чисто сапфиры, оно вам больше пойдет. А это — ой, что это? Какая прелесть! Глянь-ка, Неженка, глянь-ка на эти огромаднейшие камни!
Неженка глядит.
— С ума сойти! — охает она.
Это брошь с бриллиантами, когда-то мне казалось, что Сью она больше всех нравится. А теперь миссис Саксби подносит ее к свету, придирчиво разглядывает, щурится. Брошь сверкает всеми цветами радуги. Даже здесь сверкает.
— Я знаю, куда ее пристроить, — говорит она. — Милочка, вы ведь не будете против?
Она расстегивает брошь и прицепляет себе на грудь. Неженка роняет иголку с ниткой — и смотрит восхищенно.
— О, миссис Саксби! — восторгается она. — Вы теперь как придворная дама.
Сердце мое гулко стучит в груди.
— Бубновая дама, — говорю я.
Она вопросительно смотрит на меня — не понимает, что это: комплимент или насмешка. Да я и сама не знаю.
Некоторое время мы проводим в молчании. Неженка все ушила как надо, потом расчесала мне волосы и скрутила их в пучок, пришпилила. Они просят меня встать, чтобы посмотреть, что получилось. Ходят вокруг, придирчиво, склонив голову набок, оглядывают. Лица у них не радостные. Неженка чешет нос. Миссис Саксби постукивает пальцами по губам и хмурится.
Над камином есть маленькое квадратное зеркальце в обрамлении из гипсовых сердечек — я поворачиваюсь к нему и пытаюсь разглядеть хоть какую-то часть себя. И не сразу узнаю. Губы мои бескровны. Глаза покраснели и припухли, щеки более всего напоминают линялую фланель. Давно не мытые волосы лоснятся упорней. Платье на мне с глубоким вырезом, и видно, что ключицы торчат.
— Может, милочка, лиловый и впрямь не ваш цвет, — говорит миссис Саксби. — Слишком подчеркивает тени под глазами — похоже на синяки. Ну а щеки — если пощипать их как следует, будет румянец. Не хотите? Ну так Неженка пощиплет. Уж она щипнет так щипнет, руку набила.
Неженка подходит и хватает меня за щеку, я вскрикиваю и вырываюсь.
— Ну как знаете! — говорит она и топает ногой. — И ходите с зеленым лицом!
— Эй, эй! — одергивает ее миссис Саксби. — Мисс Лилли — дама! Я хочу, чтобы к ней обращались уважительно. Попридержи язык.
