— Вы теперь замужняя дама, — говорит она, и я отворачиваюсь от нее.

...Когда я снова поворачиваю голову, ее в комнате уже нет. Вместо нее — Ричард. Он стоит у двери, смотрит на меня и тихо смеется, зажимая рот ладонью.

— Ох, Мод! — говорит он, качая головой. Оглаживает бородку и усы. — Наша первая брачная ночь. — И снова смеется.

Я смотрю на него и молчу, одеяло натянуто до подбородка. Я спокойна. И спать совсем не хочется. Когда он отсмеялся, стало так тихо — даже слышно, как потрескивают, распрямляясь, ступеньки, по которым он ступал. Мышка шмыгнула по потолочной балке. Не те звуки. Мысль эта, видно, отразилась на моем лице.

— Вам тут с непривычки все покажется странным, — говорит он, приближаясь ко мне. — Не обращайте внимания. Скоро мы уедем в Лондон. Там больше жизни. Думайте об этом.

Я не отвечаю.

— Не хотите разговаривать? А, Мод? Да ладно, не надо чудить, во всяком случае со мной. Это же наша первая брачная ночь, Мод!

Он подходит еще ближе. Хватается за спинку кровати над моей головой и трясет, пока ножки кровати не начинают скрипеть — того и гляди, отвалятся.

Я закрываю глаза. Кровать трясется еще некоторое время. Он перестает трясти, но рук не отпускает — следит за мной. Даже крепко зажмурившись, я чувствую, как он мрачной тенью нависает надо мной. Он сильно изменился за последнее время. Мышь или птица снова пискнула под потолком. Потом дом затихает.

Я чувствую на щеке его дыхание. Он дует мне в лицо. Я открываю глаза.

— Эй, — говорит он тихо. И как странно смотрит! — Не говорите, что испугались. — И отрывает руку от спинки кровати.

Я вздрагиваю: вдруг ударит? Но нет, он разглядывает мое лицо, взгляд его приковывает ямочка на шее. Он смотрит на нее как зачарованный.

— Как сердце-то стучит, — шепчет он. И подносит руку, словно хочет проверить, как бьется кровь.

— Дотроньтесь, — говорю я. — Дотроньтесь, и вы умрете. Во мне яд.

Рука его останавливается на полпути — я смотрю ему в глаза не мигая. Он встает. Кривит рот в усмешке.

— Вы думали, я вас хочу? Правда подумали? — Он почти шипит, а не шепчет — конечно же, он не может говорить громко, иначе Сью услышит.

Отходит от кровати, нервно разглаживая волосы. Сумка попадается ему на пути, он пинком отшвыривает ее.

— Черт побери! — ругается.

Снимает сюртук, дергает запонку.

— Ну что вы так смотрите? — Он закатывает рукав. — Разве не говорил я вам, что вы в безопасности? Если вы думаете, что я больше вас рад нашей женитьбе... — Подходит к кровати. Он угрюм. — Но я должен изображать радость. А это входит в понятие радостей брака. Разве забыли?

Откидывает одеяло.

— Подвиньтесь, — командует он.

Я подчиняюсь. Он садится, неловко поворачивается. Лезет в карман брюк и что-то достает. Перочинный нож.

Я тотчас вспоминаю о дядиной бритве. Но это было в прежней жизни, когда я кралась по спящему дому, резала книги. А сейчас вижу, Ричард ногтем поддевает лезвие, раскрывает нож. Он заляпан черным. Ричард с гадливостью смотрит на него, потом заносит над своей рукой. Но делает это неуверенно, вздрагивает, когда металл касается кожи. Затем опускает руку с ножиком. Снова ругается. Расправляет усы, оглаживает волосы. Перехватывает мой взгляд.

— Что смотреть без толку? Не найдется ли у вас крови, чтобы облегчить мне мучения? Как они там у вас называются — регулы, ну, что у всех женщин бывает?

Я молчу. Он снова кривится.

— Вот такие вы. Если уж вам положено терять кровь, делали бы это хоть с какой-то пользой...

— Вы что, намерены меня оскорблять?

— Да успокойтесь, — говорит он. Разговариваем мы по-прежнему шепотом. — Это для нашей обоюдной пользы. Не вижу, чтобы вы подставили руку под нож.

Я с готовностью протягиваю руку. Он отмахивается.

— Нет, нет, я сам, сейчас.

Вдохнув поглубже, он проводит кончиком ножа по руке, останавливается в том месте, где начинается ладонь и нет волос, еще раз глубоко вздыхает и быстро делает надрез.

— О господи! — вырывается у него.

Он морщится. Из ранки сочится кровь — в темноте она кажется черной. Он переворачивает руку, и капли падают на простыню. Их не так уж много. Тогда он зажимает большим пальцем кисть выше пореза, надавливает, и капли капают чаще. Он не смотрит мне в глаза. Потом тихо спрашивает:

— Как думаете, этого хватит?

— А вы разве не знаете? — Я внимательно смотрю на его лицо.

— Нет, не знаю.

— Но...

— Наверное, вы имеете в виду Агнес. — Он щурится. — Не обольщайтесь, есть и другие способы усмирить девственницу, не обязательно этот. Вам следовало бы знать.

Кровь все капает. Он сыплет проклятиями. Я думаю об Агнес, о ее красных распухших губах. Я отворачиваюсь от него. Мне делается дурно.

— Ну же, Мод, — говорит он, — говорите скорее, пока я не упал в обморок. Вы же читали об этом. У вашего дяди в его проклятом Указателе наверняка есть такой раздел, Мод?

Я снова смотрю на падающие капли и утвердительно киваю. Наконец он прижимает руку к простыне и размазывает капли. Хмурясь, смотрит на порез. Лицо его белое, как бумажный лист. Он морщится.

— Подумать только, даже от вида собственной крови мужчине становится дурно! Какие же вы, женщины, чудовища, раз можете спокойно терпеть такое месяц за месяцем. Неудивительно, что потом с ума сходите. Видите, какая рана? — Он протягивает мне руку.— Наверное, я слишком глубоко резанул. Это все из-за вас, вы меня подбили. У вас есть бренди? Думаю, порция бренди мне сейчас не повредит.

Он достает носовой платок, прижимает к ранке.

— У меня нет бренди, — отвечаю я.

— Нет бренди. А что вообще есть? Ну же, по лицу вижу, что-то есть. — Он оглядывается по сторонам. — Где вы это прячете?

Я не знаю, сказать или нет. Но раз уж он напомнил, мне почему-то нестерпимо захотелось снотворных капель.

— В кожаной сумке, — говорю я.

Он приносит мне пузырек, вынимает пробку, нюхает, кривится.

— Подайте стакан.

Он находит чашку, наливает в нее мутной воды.

— Это не по мне, — говорит он, глядя, как я пью лекарство. — Вам, может, и так поможет. А мне надо, чтоб побыстрее зажило.

Забирает у меня пузырек, отнимает от ранки платок и капает прямо на порез. Он морщится. Видно, щиплет.

Капля растекается, он слизывает ее языком. Вздыхает, прикрывает глаза, смотрит, как я допиваю микстуру и, с чашкой в руках, откидываюсь на подушку. Наконец он улыбается.

— «Модная пара в первую брачную ночь», — смеется он. — Так написали бы о нас в лондонских газетах.

Я дрожу, натягиваю одеяло, кровавого пятна уже не видно — его закрыла простыня. Я тянусь за пузырьком. Он первый хватает его и дразнит, не дает.

— Нет-нет. А то не знаешь, чего от вас ждать. Сегодня пусть будет у меня. — И кладет пузырек в карман, а у меня нет сил, чтобы отнимать.

Он стоит, позевывая, трет глаза.

— Как я устал! — говорит. — Знаете, что уже больше трех часов?

Я не отвечаю, и он пожимает плечами. Встает у изножья кровати, нерешительно смотрит на постель, потом видит мое лицо и притворно вздрагивает.

— Я бы не удивился, — говорит он, — если бы проснулся и почувствовал на горле ваши пальцы. Нет, не буду рисковать.

Он подходит к камину, тушит свечу, потом устраивается в кресле, накрывшись сюртуком. Клянет на чем свет стоит свою уродскую постель, холод, торчащие ручки. Но засыпает даже раньше меня.

И когда он засыпает, я встаю, быстро подхожу к окну и отдергиваю занавеску. Луна еще светит вовсю, а мне не хочется лежать в темноте, но и в лунном сиянии комната все равно выглядит странно. Платье мое и белье убраны в шкаф. Сумки закрыты. Я высматриваю, есть ли здесь что-нибудь мое, и вижу наконец под умывальным столиком туфли. Я подхожу к столику, наклоняюсь, дотрагиваюсь до них. Потом выпрямляюсь и снова наклоняюсь, снова их трогаю.

Потом лежу в постели и жду знакомых звуков — боя часов, скрежета шестеренок. Но вокруг только тихие, незнакомые шорохи — шебуршание мелких зверьков и жучков под полом да потрескивание досок. Повернув голову, смотрю на стену, за которой спит Сью. Если бы она заворочалась в постели или прошептала мое имя, я бы услышала. Любой звук, исходящий оттуда, я бы наверняка уловила.