И если раньше, когда он дразнил Агнес, у меня возникало желание тоже ее помучить, теперь этого нет. Присутствие Сью меня сковывает — и я то вдруг пускаюсь безрассудно, вслед за Ричардом, изображать бурную страсть, а то начинаю смущаться под ее пристальным взглядом. То целый час я смелая и уверенная, то кроткая и застенчивая, а потом, когда ему пора уже уходить, начинаю дрожать. Я боюсь, что сама себя выдам, а она принимает внезапную дрожь или учащенное дыхание за проявление влюбленности.

Ричард, однако, так не считает — для него это явно признак того, что я дала слабину.

Так тянутся дни: вот первая неделя миновала, пошла вторая. Я чувствую его недоумение и растущее нетерпение: оно накапливается, и ему нет выхода — он злится. Смотрит на мою работу и качает головой.

— Боюсь, мисс Лилли, — говорит он, причем не раз и не два, — что вам не хватает уверенности. Я-то полагал, у вас рука тверже. Думаю, что месяц назад она и была тверже. Только не говорите, что забыли все наши уроки в мое отсутствие. Столько труда затрачено! Вам следует знать, что, когда художник пишет, он делает это твердой, уверенной рукой, сомнения недопустимы. Потому что это ведет к слабости, а это приводило к неуспеху и более сложных композиций. Вы понимаете, что я хочу сказать? Вы меня понимаете?

Я не отвечаю. Он уходит, а я остаюсь стоять с кистью у мольберта. Сью подходит ко мне.

— Не обращайте внимания, мисс, — успокаивает она, — мистер Риверс сгоряча обругал ваш рисунок. А по мне, груши почти как настоящие.

— Вы правда так думаете?

Она кивает. Я вглядываюсь в ее лицо — заглядываю в глаза: на одном, в самой глубине, темно-коричневое пятнышко. Перевожу взгляд на бесформенные пятна краски, что набросала на картон.

— Да нет, Сью, мазня получилась.

Она кладет ладонь мне на руку.

— Ну и что, вы же еще учитесь?

Да, учусь, но недостаточно быстро.

Тогда он предлагает пойти в парк прогуляться.

— Будете учиться писать пейзажи.

— Не стоит, — возражаю я.

У меня есть любимые дорожки, где мы гуляли со Сью. Гулять там вместе с ним мне не хочется.

— Лучше не надо, — повторяю я.

Он хмурит брови, потом улыбается.

— Как ваш учитель, я настаиваю.

Хоть бы дождь пошел! Но в небе над «Терновником» — всю зиму напролет оно было затянуто серой мглой, а по мне, семь долгих лет! — теперь, как назло, ни облачка. Только ветер обдает холодом ноги под подолом короткой юбки, когда мистер Пей отворяет перед нами дверь.

— Благодарю вас, мистер Пей, — говорит Ричард, предлагая мне взять его под руку.

Он в низко надвинутой черной шляпе, в темном шерстяном пальто, перчатки у него цвета лаванды. Мистер Пей пристально смотрит на его перчатки, потом переводит взгляд на меня — он доволен, чуть не усмехается.

«Строите из себя благородную даму? — сказал он мне в тот день, когда волок меня к леднику. — Ну-ну, посмотрим, посмотрим».

Сегодня, с Ричардом, мы идем не к леднику, а по другой тропинке — длинной, петляющей по парку, по задворкам дома, мимо конюшен, мимо рощ и часовни. Я хорошо знаю маршрут — что тут может удивить — и смотрю под ноги, на тропку. Он держит меня под руку, а Сью идет за нами — сначала чуть не по пятам, потом отстает немного, когда он убыстряет шаги. Мы не разговариваем, но чем дальше мы заходим, тем теснее он прижимает меня к себе. Юбка у меня задирается сбоку — неудобно да и некрасиво.

Я делаю попытку отстраниться, но он не отпускает меня.

Наконец я говорю:

— Не надо так меня прижимать.

Он улыбается:

— Мы должны играть убедительно.

Быстро оглянувшись через плечо, он шепчет:

— Она подумает, что мы ведем себя странно для любящей пары. Раз я упускаю возможность полюбезничать с вами наедине. Любой на ее месте подумал бы: что-то здесь не то.

— Она же знает: вы меня не любите. Так что не переигрывайте.

— Ну посудите сами: разве может джентльмен отказать себе в удовольствии поухаживать за дамой весеннею порой? — Он задирает голову. — Посмотрите на небо, Мод. Какая противная синева! Не подходит по цвету к моим перчаткам. Вот она, природа. Никакого чувства моды. Небо над Лондоном все же знает приличия: всегда тускло-серое, как стены в ателье.

Улыбнувшись, он снова прижимает меня к себе:

— Но, конечно же, вы скоро сами все увидите.

Я пытаюсь представить себя в ателье портнихи. На память приходят строки из «Модисток». Обернувшись, бросаю взгляд на Сью. Она смотрит на нас, и мне кажется, ее радует, что подол моей юбки облепил его ногу. И снова я делаю попытку отстраниться, и снова он удерживает меня.

— Да отпустите вы меня наконец! — чуть не кричу я. Не отпускает. Тогда я заявляю: — Должно быть, вам просто нравится мучить меня, вы же видите, что мне неприятно, когда меня сжимают.

— Мужчины — и я не исключение, — говорит он, глядя на меня в упор, — всегда стремятся заполучить то, чего у них нет. Я жду с нетерпением, когда наш союз будет заключен. Когда это произойдет — вот увидите, — мой пыл довольно быстро иссякнет.

Я молчу. Так мы идем рука об руку; потом он отпускает меня, чтобы зажечь сигарету. Я поглядываю на Сью. Мы поднялись на холм, ветер тут сильнее, несколько каштановых прядей выбились из-под ее чепца, падают на глаза. Она тащит за нами сумки и корзины, руки заняты — поправить волосы не может. Плащ раздувается у нее за спиной, как парус.

— Как она? — поинтересовался Ричард, сделав затяжку.

— Ничего, — отвечаю я, снова уставясь вперед.

— Все покрепче, чем эта Агнес. Бедняжка Агнес! Как она, интересно?!

Он снова берет меня под руку и смеется. Я и не думаю улыбаться, и смех увядает.

— Ну же, Мод, — говорит он с укоризной, — что вы, как старая дева, не понимаю. Что с вами приключилось?

— Ничего не приключилось.

Он смотрит на меня сбоку.

— Тогда чего же вы тянете? Все готово. Я снял для нас дом в Лондоне. А лондонские дома стоят недешево, знаете ли...

Я продолжаю молча шагать рядом. Он смотрит и ждет ответа. Снова прижимает меня к себе.

— Надеюсь, вы не передумали? Нет?

— Нет.

— Точно?

— Ну да.

— А что же тянете?

Я молчу.

— Мод, я хочу знать. Что-то случилось во время моего отсутствия. Что?

— Ничего не случилось, — отвечаю ему.

— Ничего?

— Ничего, кроме запланированного.

— И вы знаете, что должны делать дальше?

— Разумеется.

— Тогда действуйте! Покажите, как влюблены, улыбайтесь, краснейте, говорите всякие глупости.

— А разве я этого не делаю?

— Делаете — только в последний момент все портите, строите гримасу или отшатываетесь. Как сейчас, например. Да прижмитесь же к плечу, черт бы вас побрал. Вы от этого не помрете! Извините... — При этих словах я застыла как вкопанная. — Извините, Мод...

— Пустите мою руку, — требую я.

И мы идем дальше, рядком, но молча. Сью тащится позади и дышит тяжело, как будто тяжко вздыхает. Ричард бросает окурок, выдирает пучок травы и принимается хлестать по ботинкам.

— Какая тут грязь! — говорит он. — Зато какое удовольствие для малыша Чарльза.

И улыбается загадочно. Потом вдруг нога его оскальзывается — он спотыкается и чуть не падает. Выругавшись, придирчиво оглядывает меня.

— А вы отличный ходок. Вам нравится гулять? В Лондоне у вас будет такая возможность. По паркам, например. Или можете не ходить, если не хочется, — наймете экипаж, и вас будут возить или носить повсюду...

— Я разберусь, что мне делать.

— Правда? Неужели? — Он подносит травинку к губам и смотрит задумчиво. — Интересно. Думаю, вы боитесь. Но чего? Одиночества? Я угадал? Но богатому человеку, Мод, одиночество не грозит.

— Думаете, я боюсь остаться одна?

Мы уже подошли к ограде дядиного парка. Ограда высокая и серая, словно припорошенная пудрой.

— Думаете, я этого боюсь? На самом деле я не боюсь ничего.

Он бросает пучок травы наземь, берет меня под локоть.