— Чарльз! Чарльз! — тихонько окликнула я, перегнувшись через кирпичную стену.

Ответа не было. Но ждать я не стала. Прыгнула. Ударилась о землю и вдруг услышала вопль. Это был он. Он так долго ждал, что в конце концов заснул. Свалившись, я чудом его не задела.

От его крика залаяла собака, за ней — другая. Чарльз испуганно зажал рукой рот.

— Бежим! — сказала я.

И схватила его за руку. И мы побежали прочь.

Мы бежали по траве, ломились сквозь живые изгороди. Ночь была темной, дороги не разобрать, и я со страху решила идти напролом. Чарльз то и дело спотыкался или хватался за бок, чтобы перевести дух, и тогда я останавливалась и прислушивалась, но ничего не было слышно, разве что птичка защелкает да ветер подует или мышь прошуршит в траве. Вскоре начало светать — мы увидели светло-серую полосу дороги.

— Куда дальше? — спросил Чарльз.

Я не знала.

Когда мне в последний раз привелось выбирать дорогу? Не помню, должно быть, очень давно. Я огляделась по сторонам, и земля под светлеющим небом показалась мне пугающе широкой и необозримой. Потом я заметила, что Чарльз смотрит на меня и ждет. Я подумала о Лондоне.

— Туда, — сказала я и уверенно зашагала вперед, и страх как ветром сдуло.

Так потом и было всю дорогу: стоило нам оказаться на перекрестке двух или трех дорог, я останавливалась и мысленно представляла себе Лондон, и, словно Дика Уиттингтона,[16]меня вдруг осеняло, в какую сторону идти. Когда небо стало совсем бледным, послышался топот копыт и скрип колес. Конечно, лучше, если бы нас кто-нибудь подвез, но каждый раз, завидев телегу или экипаж, я опасалась: а вдруг это за нами погоня, из сумасшедшего дома? И лишь когда мы увидели пожилого фермера, выезжавшего из ворот в тележке, запряженной осликом, я подумала: уж он-то точно не из людей доктора Кристи. И мы кинулись ему наперерез, он придержал ослика, мы сели к нему и ехали так примерно час. Я расплела косы, вычесала из волос нитки, и после этого волосы у меня встали дыбом, а покрыть их было нечем, так что я взяла у Чарльза платок и повязала его на голову. Я сказала, что мы брат с сестрой, что гостили у тетушки и теперь возвращаемся обратно в Лондон.

— В Лондон, говоришь? — удивился фермер. — Сказывали, там можно сорок лет прожить и ни разу не встретить соседа. Верно это?

Он ссадил нас на обочине на подъезде к городку и показал, куда идти дальше. Мы проехали около девяти или десяти миль. Оставалось еще сорок. Было раннее утро. Мы нашли пекарню и купили хлеба, но женщина в лавке так подозрительно поглядывала на мои волосы, одежду и резиновые ботинки, что я подумала: зря мы сюда зашли, лучше уж остаться голодными. Мы уселись на траве на погосте у церкви, меж двух покосившихся надгробий. С колокольни донесся звон, и мы оба вздрогнули.

— Семь часов, — сказала я. У меня вдруг испортилось настроение. Я покрутила гребешок сестры Бекон. — Сейчас они, наверное, проснутся и увидят, что меня в постели нет. Если раньше не увидели.

— Мистер Пей начищает ботинки, — произнес Чарльз, и губы его дрогнули.

— Подумай лучше о ботинках мистера Риверса, — быстро перебила я его. — Наверняка их нужно почистить. В Лондоне с ботинками просто ужас что делается.

— Правда?

Он сразу повеселел. Мы доели хлеб, встали, отряхнулись. Мимо прошел человек с лопатой. Он посмотрел на нас примерно так же, как женщина в хлебной лавке.

— Думает, мы лудильщики, — сказал Чарльз, глядя ему вслед.

Но я представила, как люди из сумасшедшего дома рыщут по округе, спрашивают, не видел ли кто девчонку в клетчатом платье и в резиновых башмаках.

— Идем. — Я решительно встала, и мы снова свернули с дороги и пошли по тропинке, через поле.

Мы старались держаться как можно ближе к живой изгороди, хотя трава там была выше и идти было труднее.

Солнечные лучи нагрели воздух. Появились бабочки и пчелы. Я то и дело останавливалась, снимала с головы платок и вытирала потное лицо. Я никогда в жизни не ходила так далеко и таким быстрым шагом, а в последние три месяца и вовсе топталась на пятачке за каменной стеной. На пятках у меня вскочили волдыри размером с шиллинг. Я подумала: «Нет, не видать мне Лондона!»

Но каждый раз, когда я так себе говорила, я вспоминала о миссис Саксби — интересно, какое у нее будет лицо, когда я шагну за порог нашего домика на Лэнт-стрит. И еще вспомнила о Мод — где бы она сейчас ни была. Какое у нее лицо.

Хотя лицо ее мне виделось сейчас довольно смутно. И это было странно.

Я сказала:

— Скажи-ка, Чарльз, какие у мисс Лилли глаза? Карие или голубые?

Он посмотрел на меня ошарашенно:

— По-моему, карие, мисс.

— А ты уверен?

— Мне так кажется, мисс.

— Ну, наверное, ты прав.

Но все-таки полной уверенности не было. Я прибавила шагу. Чарльз бежал рядом, тяжело дыша.

Ближе к полудню мы увидели впереди ряд сельских домиков, за ними начиналась деревенская улица. Я велела Чарльзу остановиться, и мы притаились у изгороди, за кустами, чтобы получше рассмотреть окна и двери. Из одного окошка высунулась девушка — она вытряхивала тряпки, но через минуту скрылась, и окно захлопнулось. В другом окне мелькнула женщина с ведерком и тоже вскоре скрылась. Окна следующего дома были наглухо закрыты и темны, но я предположила, что за ними есть что-нибудь, что можно стащить: подойти, например, к дому и постучаться, и, если никто не выглянет, можно попытаться отодвинуть щеколду. Но пока я раздумывала, собираясь с духом, в крайнем доме послышались голоса. Мы посмотрели туда: у калитки стояла женщина, а рядом с ней двое детишек. Женщина надевала чепец и целовала детей на прощанье.

— А ты, Дженет, — говорила она старшей девочке, — приглядывай пока за малышом. Я вернусь и дам тебе яичко. Можешь пока подшить платочек, только осторожней, не уколись иглой.

— Хорошо, мама, — ответила девочка.

Она подставила щеку для поцелуя, потом залезла на перекладину калитки и стала на ней качаться. Мамаша пошла прочь, мимо нас с Чарльзом, но нас не заметила — мы спрятались за кустами.

Я проводила ее взглядом. Потом посмотрела на девочку — она теперь слезла с калитки и, держа за ручку братика, направлялась к дому. Дверь дома распахнута.

Я поглядела на Чарльза и сказала:

— Чарльз, судьба нам наконец улыбнулась. Дайка мне шестипенсовик, а?

Он пошарил в кармане.

— Нет, этот не годится. А получше у тебя нет?

Я выбрала самую блестящую монетку и для пущего блеска потерла о рукав.

— Что вы задумали, мисс? — спросил он.

— Не важно. Стой здесь. И если кто пойдет, свистни.

Я разгладила юбку, потом вышла из-за укрытия и шагнула за калитку, словно только что с дороги. Девочка оглянулась и увидела меня.

— Ну как, все в порядке? — спросила я. — Ты ведь Дженет, верно? Я только что встретила твою маму. Смотри, что она мне дала. Монетку. Правда, красивая? Она сказала: «Передайте, пожалуйста, эту монетку моей малышке Дженет и еще, что я прошу ее сбегать в лавку и купить муки». Сказала, что забыла и только что вспомнила. Ты ведь знаешь, что такое мука? Ну и умница. И знаешь, что еще твоя мама сказала? Она сказала: «Моя дочка Дженет такая умница, скажите ей, пусть сдачу оставит себе — на конфеты». Ты ведь любишь конфеты? Я тоже. Вкусные, да? Только их грызть трудно. Но ничего. Вижу, у тебя еще не все зубки выросли. А как блестят, прямо жемчужинки! Скорей беги, пока остальные не выросли! А я подожду тебя здесь и пригляжу за домом. Как монетка-то сверкает, а?! А братик твой — хочешь взять его с собой? Молодец, умница...

Это была гнусная уловка, и мне самой было противно — но что я могла поделать! Меня ведь точно так же провели. А пока я все это говорила, я украдкой поглядывала на окна соседних домов и на дорогу, но никого вокруг не было. Девочка положила монету в карман передника, подхватила на руки братца и заковыляла прочь. Проводив ее взглядом, я стрелой метнулась к дому. Жили тут бедно, но наверху в сундуке я нашла пару черных туфель более или менее мне по ноге и ситцевое платье, завернутое в бумагу. Я подумала, что это платье, должно быть, женщина надевала на свадьбу, и — видит бог! — чуть было не отложила его, но в конце концов все-таки взяла.