— Много ли людей погибло тогда?

Младший правитель горестно покачал головой.

— Почти все, кто оказался на побережье. Целые поселения были унесены в океан со всеми, кто был в домах и на пашнях. Я вернул к жизни тех, кто скончался всего лишь от ран, но многие были унесены в море или раздавлены камнями и упавшими деревьями. И нас все еще меньше, чем до Катастрофы, потому что дети растут медленно. Я объявил, что каждую вновь созданную семью, будь это даже простые бродяги-поденщики, я наделю большим участком земли, и таким образом мне удалось быстро возместить большую часть потерь. Но все же…

Какое-то время патриарх расхаживал молча. Кисти его пояса волочились за ним, извиваясь по узорному полу, как змеи. Потом взгляд его упал на Конана, стоявшего у раздвижной ширмы. Брови старца вновь сошлись на переносице.

— Теперь ответь мне, почему не сумел ты достойно принять этого вот человека? Можешь не говорить. Проступок твой тяжел тем более, что ты должен был принять его не просто как странника, а как почетного гостя, сообразно заслугам, ведь он привел сюда Аридо! Теперь во искупление вины ты своей рукой выберешь ему достойный дар. Я сказал, а ты слышал. Ступай.

Младший, не посмев ни взглядом, ни вздохом выразить неудовольствие или несогласие, молча поднялся со своего места, поклонился отцу и вышел из зала приемов. Старик обернулся к Конану. Глаза его смеялись.

— Не слишком ли ты суров к нему, мудрейший? — изображая на лице озабоченность, спросил киммериец. — Он принял меня… гм… не так уж плохо. И был очень расстроен исчезновением Лунной Девы. Всякий бы на его месте был небрежен с пришельцем.

— Я понимаю твои мысли лучше, чем слова, — отозвался старик, улыбаясь. — И согласен с тобой: выговор при чужаке горше вдвое. Но ты скоро оставишь нас и, если только не вмешаются вновь благие боги, никогда больше здесь не появишься. А потому гордость моего сына будет страдать ровно столько, сколько он заслужил. Я слышу шаги — он возвращается.

Несколько мгновений спустя шум шагов стал слышен и Конану. Двустворчатые двери распахнулись, и в зал вошла пышная процессия.

Впереди, бледный от волнения, шел юноша из дворцовой гвардии. На вытянутых руках он нес дар императора — что-то длинное и узкое в драгоценном лаковом футляре с богатой инкрустацией, — но взгляд его, красноречивый, как взгляд влюбленного, был устремлен на патриарха. Сколько лет было этому мальчику, если он знал в лицо ушедшего два или три тысячелетия назад правителя? Следом за ним шел, спрятав ладони в рукавах многослойных одежд, сам император, далее следовали сановники и придворные сообразно рангам. Старик легонько подтолкнул киммерийца — ступай, мол, навстречу.

По знаку императора с футляра сняли крышку, и Конан увидел свою награду. На алом шелке, рдеющая в огненных бликах на полированной зеркальной стали, лежала хатана. Рукоять ее была обвита черным с золотом шнуром, ножны выточены из черного дерева. Она покоилась в лаковой шкатулке, как драгоценность, как Рана Риорда, возлежащий в своей колыбели. Глаза киммерийца загорелись.

— Ты вернул нам самое дорогое, что было у нас, — торжественно, нараспев сказал император. — Старшего в роду и последнего оставшегося в живых дракона-самца. Теперь мы, быть может, сможем восстановить это украшение нашего мира, во всяком случае, род их не угаснет. Поэтому прими в дар самую большую драгоценность нашей сокровищницы. Имя этого меча — Кама Гатэри, Откровение Бога. Равной ей нет во всем свете.

— Вот это подарок! — выдохнул Конан. Выхватив меч из футляра, он восторженно разглядывал изящную форму и ясную гладь клинка, в которой синими точками вспыхивало отражение его глаз. — Благодарю тебя, владыка!

Император улыбнулся.

— Искупил ли я свою вину, повелитель? — обратился он к отцу.

— Вполне, — ответил старец с тихим смешком. Тогда император повернулся к гостю:

— Искупил ли я свою вину, Конан из Киммерии?

Конан только молча кивнул, весь поглощенный созерцанием. Даже хатаны Юлдуза уступали этому мечу, чья форма была совершенна, а рукоять сама просилась в руку. Ему не терпелось испытать новое оружие, но он опасался, что если возьмется делать это прямо здесь, отсечет не одну кисть со шнуров и кончиков рукавов пышных одежд придворных.

— Теперь я хотел бы отдохнуть, — объявил старший правитель. — Путь мой был долог, я устал и душой, и телом. Призови Лунную Деву, сын мой, и вели ей доставить этого человека, куда он сам пожелает. Прощай, Конан из Киммерии, избранник богов. Меч, которым ты теперь владеешь, сравним по возрасту и славе с Рана Риордой, Небесной Секирой. Ты сумеешь использовать его как ему подобает!

Конан в ответ молча отсалютовал хатаной, как если бы приветствовал своего государя, затем приладил за спиной ножны и вбросил в них чудо-меч. Патриарх кивнул придворным и удалился, сопровождаемый свитой слуг.

Император, стоявший со склоненной головой, пока патриарх не скрылся за дверями, выпрямился, обернулся к почетному гостю и сделал приглашающий жест. Последовав за ним, Конан вышел по маленькой лесенке на плоскую крышу над залом приемов. Она была выложена цветными плитками и по ширине не уступала ристалищу в Халоге, на котором проводились большие гладиаторские бои. Киммериец догадался, что сюда слетались по зову правителя драконы, если он хотел срочно передать весть на другие острова или просто проводил смотр крылатым ящерам.

Крылья, как заметил Конан, у летающих драконов были небольшие, нужные лишь для того, чтобы подняться в воздух. Взлетев, они прижимали их к бокам так же, как прижимали лапы, если передвигались по земле.

Кхариец выкрикнул вверх не то очень длинное слово, не то много коротких. Как видно, Лунная Дева тоже было не имя, а прозвище. Император перевел дыхание и пояснил, словно прочел мысли киммерийца:

— Только старший в роду, Повелитель Драконов, может позвать дракона как угодно, хоть бы и простым «иди сюда», и дракон придет, где бы он ни был. Мне же нужно звать его по имени, и то я не могу быть уверен, откликнется он или нет. Если бы было иначе, я не был бы так испуган накануне, когда Кагия-химэ не откликнулась на мой зов.

В небе, ослепительно-золотая против солнца, появилась Кагия-химэ. Сначала она казалась не больше точки, но точка эта быстро росла, приближаясь, и вот над крышей уже кружил огромный дракон, выбирая себе удобное место для приземления.

Крыша была сделана с таким расчетом, чтобы на ней одновременно могли свободно разместиться не менее дюжины драконов, и потому Лунная Дева с легкостью опустилась на все четыре лапы у дальнего края площадки, опасаясь задеть людей длинным извивающимся хвостом.

— Кагия-химэ, Повелитель Драконов приказал доставить этого человека, куда он сам пожелает. Будь ему послушна во всем, — сказал ей император, и огромный зверь выгнул гибкую шею, склонив голову.

— Она понимает любую человеческую речь, хотя сама лишена этого дара, — обернулся к Конану кхариец. — Ты можешь говорить с ней даже на своем родном языке, и она поймет, хотя не слышала его ни разу. До западных королевств она донесет тебя за день, считая ночь в пути, или за два, если ты захочешь выспаться на твердой почве. Тогда просто вели ей спуститься там, где тебе покажется достаточно безопасно. Но заклинаю тебя всем, что тебе свято, Конан, не заставляй ее садиться на землю близ людских поселений, иначе мы никогда больше ее не увидим. Драконы любопытны, как кошки, и обратно она может не вернуться.

— Обещаю тебе, — серьезно кивнул Конан. — Я уже знаю, каково дракону в мире людей. Она вернется в целости и сохранности.

Он — уже так привычно — устроился на спине дракона, обхватив коленями шею. Кагия-химэ подпрыгнула, захлопав перепончатыми крыльями, как летучая мышь, разбежалась и сорвалась вниз с высокой крыши. На мгновение сердце киммерийца поменялось местами с желудком, но дракон выровнял полет, прижал крылья к бокам и начал стремительно набирать высоту. Тело зверя свивалось и развивалось, словно волна прокатывалась по нему от головы до хвоста.