Гости расселись на больших полосатых подушках, жрецу принесли кальян. Позади него пристроилась симпатичная обезьянка — то ли мальчик, то ли девочка, — с огромным опахалом из павлиньих перьев.

Конан изложил брахману цель их визита: прибыли, мол, из Кхитая, наслышанные о чудесном храме, и желаем вопросить бога о неведомой земле, неизвестной ни одному смертному. Хозяин кивал белой чалмой, жадно затягиваясь своим кальяном.

— Приветствую вас в нашем несчастном городе, чужеземцы, — проговорил он между двумя затяжками. — Весть о вашем прибытии облетела весь город, ведь вы — первые приезжие за много дней. Мы оставлены всеми, торговля и ремесла чахнут, дела наши в большом упадке… Стражники у ворот уже доложили мне, что вы прибыли сюда испросить милости Рудры, нашего грозного и милосердного бога.

Но храм наш заброшен, благовония погасли, масло в лампах сгорело, и некому войти в храм, чтобы вознести моление грозному Рудре… Видно, мы прогневали святого человека, что живет в глухой чаще и питается одной прошлогодней травой…

— Ну, на таких харчах прогневаться немудрено, — пробормотал Конан. — А скажи, почтенный Прамурти, почему вы решили, что это — его работа?

— Больше в наших краях нет могущественных магов, — отвечал брахман. — Только он один, святой подвижник и аскет, проводящий дни свои в истязании плоти и изучении древних магических трактатов.

Нам не раз доводилось убеждаться, что мощь его велика. Однажды мальчишки, зашедшие слишком далеко от дома, потревожили его покой, и он в гневе сделал так, что всю дорогу до родных вслед за шутниками скакали жабы и ползли змеи и исчезли только после того, как их родители принесли обильные жертвы Рудре…

— Нет, — покачал головой дракон. — В ваших землях нет магов. Быть может, святой подвижник давно оставил ваш остров? Давно ли на вас лежит это проклятие?

— С начала весны, господин мой, — ответил брахман, и его обезьянья мордочка сморщилась, как будто он собирался заплакать. Но тут Прамурти вспомнил, что гости прибыли из Кхитая, страны могущественных колдунов. — Господин говорит так уверенно… Быть может, он и сам волшебник?

— Я не волшебник, — тонко улыбнулся Ши Чхал. — Но у меня есть одна волшебная вещь. — Он сделал знак Конану, и тот, уже догадавшись, о чем идет речь, вытащил из мешка кошель с сапфиром. Дракон извлек его на свет, и улыбка его на мгновение стала чуть шире: он увидел, каким огнем загорелись темные глаза брахмана.

— Этот камень, — говорил дракон, — обладает свойством мутнеть, если вблизи него в трех днях пути есть хотя бы один могущественный маг. Как видишь, господин мой, он светел, словно летнее небо. Мы собирались оставить его на алтаре милостивого Рудры, но, как видно, не судьба, —Дракон полагал сыграть на жадности жреца. Но на сморщенном лице брахмана так явственно проступило отчаянье, что стало ясно: он не лжет. Будь это в его власти, он бы сей же час побежал умолять Рудру о чем угодно, лишь бы сияющий сапфир остался у него. Конан и дракон переглянулись.

— Ну, вот что, — решительно сказал киммериец. — В какой стороне живет ваш великий отшельник?

Утром следующего дня дракон, принявший для удобства свой истинный облик, уверенно нес Конана сквозь лес. Солнце уже начинало клониться к западу, когда наконец в самой чаще, у небольшого чистого родника он остановился и замер, принюхиваясь.

— Вон его хижина, — прошептал Аридо, указывая головой на маленький домик с настеленной как попало соломенной крышей. Лачуга была еле видна над землей, издали ее можно было принять за кучу бурелома посреди поляны. — Только нет там никакого мага. Если хочешь, пойди и проверь. Зря мы во все это ввязались, только день потеряли.

Конан, на всякий случай вооружившись кинжалом, осторожно подкрался к ветхому пристанищу великого подвижника. Дракон бесшумно следовал за ним, дыша ему в ухо.

Еще с середины поляны они услышали горестные причитания. Кто-то в хижине бранил кого-то, понося провинившегося самыми обидными словами. Но голос принадлежал скорее мальчику, чем древнему старцу. Конан подошел ближе, замер у входа, а затем, быстрым пинком распахнув дверь, прыгнул внутрь.

Глазам его представилась странная картина.

В хижине, согнувшись над огромной книгой, сидел юноша-вендиец. Обычный юноша, смуглокожий и невысокий. Лица его не было видно, но поза выражала самое крайнее отчаянье: обхватив голову руками, он раскачивался всем телом взад-вперед, приговаривая:

— Ты неуч, ты бездарь, ты навозная лепешка на пшеничном поле! Ты не можешь даже превратить сливки в масло, куда тебе соблазнять юных девушек!

Помимо той книги, что лежала у него на коленях, повсюду на полу, столе и стульях громоздилось еще не меньше десятка книг такого же устрашающего размера, а в распахнутом зеве сундука, наполовину вросшего в землю, видны были сотни и сотни свитков самой разной степени древности.

— Ничтожество! Варвар! Недотепа!

— Вот тут я с тобой не согласен, парень, — заявил Конан, подходя поближе. — «Варвар» вовсе не то же самое, что «ничтожество» или «недотепа». Выбирай слова, когда вопишь о своей беспомощности.

Юноша вздрогнул от неожиданности, но быстро оправился.

— Вон, несчастный! — сказал он дрожащим голосом, поднимаясь и поспешно захлопывая книгу. — Поди вон, пока я не превратил тебя в мокрицу! Если я захочу…

— То вряд ли это у тебя получится, — закончил за него Конан. — Клянусь Кромом, парень, если ты хочешь, чтобы тебя считали великим магом, зачем вопишь на весь лес о том, что у тебя ничего не выходит?

— Ты все слышал… — с унынием сказал волшебник. Он вдруг поднял книгу над головой и швырнул на пол, так что вверх взметнулось облачко пыли. — Да! У меня ничего не выходит! Но это вовсе не значит, что я позволю первому встречному над собой потешаться!

Но тут он увидел мощные руки киммерийца и рукоять меча, торчащую из-за левого плеча, — и сразу забормотал извинения. Сам он был худ, тщедушен, безоружен и почти раздет, если не считать серой от грязи набедренной повязки. Конан хохотнул и присел на край стола — ни один из находившихся в хижине табуретов не выдержал бы его веса.

— Если я и потешаюсь, малыш, — сказал он примирительным тоном, — то не над тобой, а над теми олухами, что бегают по городу с обезьяньими хвостами и думают, что здесь сидит могущественнейший маг из всех, какие попирали когда-либо эту землю!

— Пусть бегают! — воинственно заявил вендиец. — Они у меня еще не так побегают!

— Чем же это насолил тебе целый город? — поинтересовался Аридо, просовывая в дверь свою голову. Хижина была так нала и низка, что нос дракона оказался прямо перед лицом горе-волшебника.

Увидев перед собою такое страшилище, да еще с дружеской улыбкой на морде, юноша из смуглого стал землисто-серым и как подкошенный повалился Конану в ноги:

— Магараджа! Владыка! Я не знал, что эти книги оставлены святым старцем тебе! Не губи меня! Я буду тебе рабом на всю жизнь!

— Люди! — презрительно фыркнул дракон и вылез из дверного проема, едва не своротив притолоку. — Во всей красе! Да это просто мелкий воришка!

— Встань, парень, — сказал Конан, хмурясь. — Не люблю, когда валяются в ногах. Теперь отвечай и говори мне всю правду, иначе мой демон разорвет тебя на куски: как ты здесь оказался и за что превратил в обезьян весь город?

Юноша, опасливо косясь на дверь, поднялся с колен. Голос его дрожал.

— Я… я пришел сюда. Давно, еще в начале зимы. Мне было нечего есть… Меня выгнал хозяин. Это жестокий и несправедливый человек, владыка! — Видя, что Конан пока не собирается произносить заклинаний или как-нибудь по-иному наказывать ослушника, он говорил все смелее и увереннее. — Меня зовут Джамла, владыка. Десять лет назад Рамдаса, мой хозяин, купил меня на невольничьем рынке. Он оставил меня при своей гончарной мастерской, там был нужен мальчишка для поручений, а я был с детства обучен этому ремеслу и приглянулся мастеру. Он выучил меня всему, что знал сам, и мы работали наравне. Хозяин пообещал мне свободу, если я сделаю такой кувшин, в котором в зной вода оставалась бы холодной, а в стужу — теплой. И я сделал такой кувшин. Он объявил, что отпускает меня, и я остался мастером при его мастерской. Я нажил состояние, обзавелся домом. И подумал: будет хорошо, если хозяин мастерской отдаст за младшего мастера свою младшую дочь — ведь старшая замужем за старшим. Я надел лучшие одежды и пришел к нему со сватами, а он…