— Хватит!— крикнул северянин, отступая.— Похоже, здесь действуют только яд и огонь!
С помощью своих спутников он забросал придавленного монстра горящими факелами, наблюдая, как обугливается заваленный камнем студень. Тварь отчаянно пыталась издать знакомый уже трубный зов о помощи, но так и не смогла этого сделать. Как только Конан убедился, что с монстром покончено, он сразу потерял к нему интерес. Смотреть, как тварь подыхает в страшных мучениях, киммерийцу вовсе не хотелось.
Он подошел к Олвине и, не обращая внимания на протесты и заверения девушки, что с ней все в порядке, принялся внимательно осматривать ее ногу. Лодыжка распухла и покрылась волдырями. Это было очень плохо. Конан задумался. Он не знал, как долго будет действовать яд твари, но было ясно, что друзьям его, не только Олвине, хотя в особенности ей, нужен отдых. И не имело никакого значения то, что сам он привык выносить и не такое.
Конечно, овальный зал был не лучшим местом для привала: случись что, они окажутся загнанными в тупик. С другой стороны, прочие обитатели подземелий вряд ли скоро узнают, что вместо хищных лиан здесь расположились люди. Значит, какое-то время для отдыха у них есть, и этим нужно воспользоваться. Несмотря на непрекращавшиеся протесты девушки, Конан уложил ее на своем плаще. Сам он остался дежурить первым, за ним следовала очередь Калима, на которого он мог положиться. Третьим предстояло сторожить сон своих товарищей Бергону.
Позже, передав дежурство Калиму, Конан с наслаждением окунулся в нежные объятия сна…
…Туманная мгла, ласково обволакивавшая его тело, постепенно рассеивалась. Прохладный ветерок тронул разгоряченное лицо киммерийца, частично разогнав полупрозрачную муть, и он начал различать неясные тени, маячившие впереди. Что-то слева от него коротко свистнуло, издав очень знакомый звук, и где-то справа за туманной пеленой раздался исполненный боли девичий крик, заставивший сердце киммерийца забиться в бешеном ритме.
Внезапно память его словно пронзила молния, воскресив неясные образы пережитого когда-то. Он начал мучительно вспоминать, что нечто подобное видел совсем недавно, но что это было и когда — припомнить никак не мог. Все казалось удивительно знакомым: и свист тетивы, и этот наполненный болью крик, но что они для него значили, оставалось за границами воспоминаний. И тут же, словно в насмешку над ним, неизвестно откуда пришла уверенность, что происходит нечто необыкновенно важное для него и в то же время трагическое, но что?
Ему бы одним глазом увидеть происходящее, и он непременно вспомнит!.. Но вместо людей — одни неясные тени, а из звуков — лишь свист тетивы, вытягивающий душу крик боли, полурык-полуплач, порожденный бессилием, от которого хочется локти кусать, отвратительный хруст, с которым лопается череп, разбрызгивая вокруг мозги, злой хохот, вновь свист тетивы и опять крик боли и отчаяния, а голос знаком, и не вспомнить его…
… Неясный шорох послышался за спиной, и изрядно поредевшая дымка перед глазами мгновенно сгустилась, поглотив туманные фигуры, обещавшие вот-вот превратиться в людей. Конан открыл глаза, сразу поняв, что это был сон, но тут же переключился на окружающую его явь. По давнишней привычке, не раз спасавшей ему жизнь, он даже не пошевелился, первым делом попытавшись разобраться в ощущениях. В тот же миг Калим тихонько потряс его за плечо.
— Тут кто-то бродит в темноте,— зашептал он,— и Бергона я не вижу.
Но киммериец уже открыл глаза, и его цепкий взгляд шарил по погрузившимся во тьму стенам зала. Приподнявшись на локте, Олвина тревожно озиралась. Единственный горевший факел растягивал последние мгновения жизни, нещадно чадя и плюясь красноватыми искрами, оставлявшими за собой длинные дымные следы.
— По-моему, шуршание доносилось из коридора,— прошептала девушка.
— Больше неоткуда,— согласился Конан.
Он быстро зажег новый факел и помчался в коридор. Рядом бежал Калим.
— Почему он не позвал?— на ходу спросил зингарец.
— Потому что не успел!— так же коротко ответил киммериец.
Они пробежали всего пару десятков шагов, когда впереди показалось темное пятно, и Конан перешел на быстрый шаг: ни к чему так вот безоглядно бросаться на неизвестного противника, который сумел совершенно бесшумно одолеть их товарища.
Дыхание его мгновенно успокоилось, словно и не было этого пусть и короткого, но стремительного броска. Шаг северянина остался таким же быстрым и бесшумным, каким был вначале. Тварь двигалась явно медленнее преследователей, и очень скоро они поняли почему, правда, от зрелища этого волосы встали дыбом на голове зингарца, а киммериец невольно тряхнул головой, словно надеясь, что это всего лишь наваждение. Огромный, чуть ли не по пояс Конану, белый паук тащил за собой белоснежный кокон, с одной стороны которого торчала голова Бергона, а с другой — его ноги. Оказавшись на свету, паук мгновенно развернулся к своим новым противникам, явно не собираясь просто так расставаться с законной добычей, и уставился на них полудюжиной злобных красных глаз.
Движения его были невообразимо стремительны, но выставленный вперед меч Конана оказался для нападающего непреодолимым препятствием, один раз ткнувшись в которое, он уже не спешил повторить попытку. Пока паук соображал, как ему быть дальше, Калим осторожно обошел его, защищаясь мечом, и как только оказался сзади, паук лишился мохнатой лапы. Он в ярости заскрежетал черными жвалами, с которых капала ядовитая желтая слизь, и прыжком развернулся к обидчику, но Конан только этого и ждал. Он повторил удачный маневр зингарца, и тварь, лишившись уже двух лап и неловко закружившись на месте, вскоре оказалась обезноженной. Конан рассек ее поганое тело надвое, и они занялись Бергоном.
Распороть кокон оказалось делом нехитрым, но никакими стараниями им не удалось привести юношу в сознание. Левое бедро было прокушено клыками, впрыснутый яд лишил заморийца чувств, и сколько продлится такое состояние, можно было только гадать. Оставалось лишь надеяться, что действие яда гигантского паука не отличается от действия яда его меньших собратьев. Калим с Конаном оттащили парня в овальный зал, где их ждала встревоженная не на шутку девушка.
Было видно, что во время их отсутствия Олвина пыталась встать и пойти за ними, да не смогла. После кратковременного отдыха нога ее не только не пришла в норму, но распухла еще больше и болела теперь даже сильнее, чем прежде.
— Что с ним?— спросила она, увидев, как Конан с Калимом укладывают бесчувственное тело зингарца на его плащ, расстеленный у стены.
— То же, что и с тобой,— проворчал киммериец, усаживаясь рядом с девушкой.— Плохи наши дела,— подумав, добавил он.
Молчаливый Калим не произнес ни слова, лишь кивнул в знак согласия.
— Похоже, что здешние твари узнают обо всем случившемся гораздо быстрее, чем мы рассчитывали,— задумчиво произнес Конан, и Калим вновь кивнул, соглашаясь.— Сатха издохла,— продолжал вслух размышлять киммериец,— все тут же узнали об этом и повылезали из нор. В результате у нас уже двое раненых, которые теперь нуждаются в защите, а ведь нас тоже осталось только двое. Хоть я и не обладаю даром Бергона, но могу предсказать, что в следующей драке мы наверняка кого-нибудь потеряем.
— Что же делать?
Олвина с надеждой посмотрела на Конана. Она прекрасно понимала, что он и не думает упрекать ее, просто трезво оценивает положение, в которое все они попали. Первая победа над самым, казалось бы, грозным противником окрылила их, но две следующие встречи с обитателями подземелий хоть и закончились смертью монстров, но и их победителям не принесли радости. Быть может, для Конана и Калима было бы лучше, если бы мы погибли!» — с тоской подумала она. Видно, мысль эта столь явственно отразилась на лице девушки, что киммериец обнял ее за плечи, прижал к себе, и юная амазонка благодарно прильнула к его груди.
— Ну, это ты брось!— Он усмехнулся.— Смерть вот, пожалуй, единственное, чего уже нельзя исправить! Все остальное проходит рано или поздно.
