– Вот я и говорю, – продолжал начатый разговор дядя Миммо, стоя в двух шагах от портного в застегнутом на все пуговицы шерстяном пиджаке, из-под которого виднелась клетчатая рубашка, – объясните мне, что это за демократия такая?
Козимо, Пьетро, Тури и Тано слушали его с серьезным видом. Их пригласили на политическую вечеринку, следовательно, на ней надо говорить на политические темы, все равно как, если ты идешь в театр, то полагается разговаривать о Пиранделло.
– Твою мать, когда был король, по крайней мере, каждый знал, в кого он должен стрелять. А теперь никто ни хрена не понимает. А ты мне говоришь, – дядя Миммо повернулся к Козимо, который за весь вечер не произнес ни одного слова, – если кто-то при демократии ведет себя плохо, ты за него не голосуешь. – Дядя Миммо саркастически улыбнулся. – А он плюет на это и ведет себя как проститутка, продается направо и налево, а ты его даже пристрелить не можешь, потому что у нас демократия.
Козимо кивнул.
– При этой их поганой демократии, – заключил дядя Миммо, – перебежчики плодятся как кролики.
Синьорина Нишеми привела на вечеринку Раффаэллу, свою лучшую подружку, служившую в местном санитарном управлении.
– Ты уверена, что мне можно прийти, – волновалась Раффаэлла, – ведь я не получила персонального приглашения?
– Да брось ты! На политическое барбекю может приходить любой, кто захочет, и вообще, чем больше людей ты приведешь, тем лучше.
Синьорина Нишеми пришла без лифчика, так что создавалось впечатление, что маргаритки на ее блузке колышет торнадо, долетевший сюда из Калифорнии, или из Флориды, или из любого другого американского штата, где есть пальмы.
Раффаэлла, напротив, надела слишком тесный бюстгальтер, отчего грудь у нее стояла торчком, что тоже выглядело впечатляюще.
– Слушай, я стесняюсь. Я же здесь никого не знаю, – лопотала Раффаэлла.
– Да наплевать. Ты делай как я. Когда не знаешь, что сказать, или нет никого, с кем поболтать, сострой надменное лицо, вот так, – синьорина Нишеми вздернула голову, скроив недовольную мину, – и всем будет ясно, что ты не желаешь общаться, потому что все кажутся тебе выскочками и снисходить до них тебе не в кайф.
Раффаэлла попробовала повторить то, что показала ей подруга, и рассмеялась.
– Я же тебе говорила, приходи, будет весело, – рассмеялась в ответ синьорина Нишеми.
– Я не понимаю синьорину Нишеми, – жаловалась Рози Чинции и Алессии. Все трое устроились на плетеном диване в конце сада. – За километр видно, как ей хочется, чтобы хоть кто-нибудь подергал ее за сиськи, так какого хрена корчить такую рожу?
Тони все еще размышлял, что ответить Нунцио насчет миндальных пирожных, которых может не хватить, когда у садовых ворот появились Лу Шортино и Леонард Трент. Тони поспешил к ним, на ходу соображая, с чего начать речь.
– Четтина, – закричал он. Когда Тони не знал, что ему делать, он всегда кричал: «Четтина!»
Четтина появилась, в левой руке держа шлейф своего красного платья, а в правой – бокал с аперитивом. Поэтому она не смогла протянуть гостям руку, зато улыбнулась и сделала книксен. Лу засмеялся. Леонард тоже хихикнул и тоже сделал книксен.
– А это Тони, – объявил Тони, показывая на самого себя и застенчиво улыбаясь Леонарду.
– Привет, Тони, – сказал Леонард, протягивая ему руку. – Прекрасная вечеринка!
– Thank you, – ответил Тони, пожимая влажную руку, которая напомнила ему только что выловленную каракатицу.
Он умолк. Молчала и Четтина. Лу, уже готовый ляпнуть что-то по поводу своего красного пиджака и красного платья Четтины, заметил, что Леонард пристально смотрит в сторону Агатино.
– Marvellous,[83] – сказал он.
– Кто? – поразился Тони.
– Спрут, – ответил Леонард.
– Спрут? – еще больше изумился Тони.
– Ну да, спрут, octopus… How do you say? – Леонард подошел к Агатино, стоявшему в двух шагах от стола с аперитивами, и ткнул пальцем в метрового спрута, слепленного из миндального теста и запеченного в духовке, с разноцветными зонтиками, воткнутыми в голову. Щупальца спрута служили подставками под бокалы.
– А-а, этот, – понял Тони. – Красиво, правда? Невероятно, сколько всего можно сделать из миндального теста. – Аперитив? – предложил он.
Агатино выпятил грудь, повел плечами и хлопнул ресницами за стеклами солнечных очков.
– Беллини, россини или тонини? – спросил он.
– Один тонини, thank you, – заказал Леонард.
Тони указал на блюдо с разнообразными моллюсками и сырым осьминогом:
– Sicilian sushi, do you like?[84] А ты, Лу, не хочешь попробовать?
– Спасибо, Тони, – ответил Лу, оглядываясь по сторонам, – я обязательно чего-нибудь съем и выпью, но чуть позже.
– Минди… сейчас будет, – слегка смущаясь, проговорила Четтина.
– А вы не могли бы угостить меня этими вашими… вашими знаменитыми миндальными пирожными? – попросил Леонард.
Тони, побледнев, посмотрел на Четтину и слегка закашлялся.
– Миндальные пирожные будут готовы с минуты на минуту… – сказал он. – А пока не хотите съесть кусочек спрута?
– Don't worry, я возьму немного Sicilian sushi, – сказал Леонард.
Тони пришел в себя и бросил на Четтину по-детски счастливый взгляд. Потом положил руку на плечо Леонарду и громко спросил:
– Скажите, а это правда, что Баретта… Что это Баретта убил свою жену?
– Нет, спасибо, спрута не надо, я лучше возьму моллюсков. – Леонард не поднимал глаза от блюда. – Адвокат утверждает, что это сделал Кристиан, сын Марлона Брандо, у которого была связь с его женой.
– С женой адвоката? – ошарашенно переспросил Тони.
– Нет, с женой Баретты.
– Матерь Божья, – вроде как в испуге прошептал Тони.
Леонард кивнул и поискал взглядом вилку:
– Но все утверждения защиты ошибочны.
Теперь кивал Тони.
– Они были в ресторане, – продолжал Леонард. – Барретта с женой, я имею в виду. Потом они вышли и направились к парковке. В этот момент, как рассказывает Баретта, он пошел назад, потому что забыл свой пистолет, вошел в ресторан, взял пистолет, а когда вернулся на парковку, его жену уже застрелили. Ты когда-нибудь видел, чтобы человек забыл пистолет в ресторане?
Тони покачал головой – нет, не видел.
– Черт, они его приперли к стенке! – сказал он. – По-моему, это все-таки сын Марлона Брандо. Он еще лет десять назад убил любовника сводной сестры за то, что тот ее избивал, а это ненормально, потому что ты можешь убить любовника родной сестры, а не сводной, ведь если ты убиваешь любовника сводной сестры, это означает, что ты это делаешь, потому что тебе нравится убивать.
Don't forget[85] Дьюффи Хамблетона, Тони. Это тот stuntman,[86] который сначала обвинил Баретту в том, что тот предлагал ему за деньги убить его жену…
– А какое дело было Баретте до жены Дьюффи?
– Да нет, речь не о жене Дьюффи, а о жене Баретты…
– Ах вон оно что!
– А сейчас он взял и изменил показания, и теперь обвиняет сына Брандо. А еще есть Кевин Лондон, грабитель парковок, так адвокат Баретты говорит, что это мог быть он.
Беседуя, Тони и Леонард Трент отошли в уголок сада, оставив Лу и Четтину одних.
Синьора Дзаппулла сжала в правой руке веер, который муж привез ей из Кордовы, и принялась нервно постукивать им по ладони левой руки. Черт побери, за весь вечер Тони ни разу не удостоил ее своим вниманием. А вот с толстозадой Фальсаперлой и ее краснорожим муженьком болтал уже дважды! Все-таки Тони большой засранец!
Обладательница широких бедер синьора Фальсаперла стояла в нескольких метрах от синьоры Дзаппуллы, держа под руку мужа, владельца мясной лавки «Тано Фальсаперла и сыновья». Живот у синьора Фальсаперлы едва не вываливался из красной рубашки с перламутровыми пуговицами, а лицо, обильно политое лосьоном после бритья, пылало, словно его потерли наждаком. Синьору Фальсаперлу терзали сомнения: подойти или нет к синьоре Дзаппулле с ее лошадиной мордой и волосами как у американской актрисы Фары Фосетт, которую только что отметелили. Решила, что правильнее будет подойти. И двинулась вперед, таща под руку мужа.
