Ей указали место несколько поодаль от фрейлин и статс-дам. Наступила пауза, во время которой Елизавета шепнула что-то на ухо мисс Хонебен, и та отрицательно покачала головой. Елизавета обратилась к Клотильде и получила также отрицательный ответ. Тогда она тихо вздохнула, вышла вперед и, остановившись около Китти, положила руку на ее плечо.

– На мою долю выпало коротко сообщить подробности дела, – сказала она. – Мы все уже знаем их, поэтому необходимо сказать только несколько слов. 23 апреля Китти О’Донован была единогласно выбрана королевой мая. Через неделю она стала нашей королевой. Все мы были очень рады и приняли ее с полным радушием. Выбирая нашу королеву, мы все чувствовали, что поступаем умно, и надеялись, что радостно проведем время царствования Китти О’Донован. Скоро, однако, показалось облачко, вернее – почти сразу.

Елизавета напомнила историю с тайным письмом.

– Мы собрались здесь, чтобы расспросить Китти, – продолжила она. – После этого мы вольны составить свое собственное мнение, а затем переговорить с остальными девочками. Мы можем говорить за Китти или против нее, исходя из того, что подскажет нам сердце; наша ужасная роль заканчивается сегодня. Миссис Шервуд передала королеву мая на наш суд. Мы передаем ее на суд школы. Школа должна осудить ее или оправдать. Если Китти О’Донован будет оправдана, все пойдет по-прежнему, и она останется на год нашей королевой мая. Но если Китти признают виновной, она будет развенчана.

Елизавета замолчала, обернулась и взглянула прямо в лицо Китти.

– Против нашей королевы мая есть много важных улик. Несмотря на это я считаю нашу королеву мая невиновной.

– Я согласна с тобой, Елизавета Решлей, – сказала Клотильда Фокстил. – Более того, я не только чувствую, что она невиновна, но и надеюсь доказать это в течение нескольких дней.

– Я также верю в невиновность Китти О’Донован, – сказала мисс Хонебен. – Для моей веры нет другого основания кроме того, что подобный поступок несвойствен натуре Китти.

Эти слова вызвали сильное волнение среди девочек, вскочивших со своих мест. Китти задрожала с головы до ног; каким-то удивительным усилием воли она овладела собой и встала со стула. Гордым, благородным движением закинув голову, Китти подошла к Елизавете.

– Благодарю тебя, Елизавета, – сказала она и подошла к Клотильде.

– Благодарю тебя, – повторила она.

Наконец она взяла за руку мисс Хонебен и проговорила:

– Благодарю вас от всего сердца.

– Отбросим теперь всякую важность, – сказала Маргарита Лэнгтон. – Сядем поудобнее и обсудим все. Одно из двух, Китти: или ты написала письмо, или не писала его. Это ясно, не правда ли?

– Да, ясно, – ответила Китти.

– Ты утверждаешь, что не писала письма?

– Да, и я говорю правду.

– Тогда кто-то другой написал его, – сказала Маргарита Лэнгтон.

– Вот это-то я и хочу узнать, – заметила Клотильда.

– Но во всей школе не найдется никого, кто мог бы написать письмо чужим почерком, – высказала важную мысль Томасина.

– Конечно, не найдется, – включилась в разговор маленькая леди Мария. – Подражать чужому почерку очень трудно. Я помню, дома мы раз играли так, что каждый из нас старался писать почерком другого; если бы видели, что из этого вышло! Мы так смеялись. А написать длинное письмо… Я думаю, что невозможно было бы написать длинное письмо почерком, похожим на твой, Китти.

– Это самая таинственная вещь на свете, – сказала Томасина.

– Особенно странным мне кажется то, что твой двоюродный брат Джек прислал телеграмму, – призналась Маргарита. – Ты не думаешь, что он должен был бы, написав об этом, прислать назад твое письмо? Нам бы очень помогло, если бы у нас в руках было это письмо.

– Да, я тоже не подумала об этом, – сказала Елизавета. – Какая чудесная мысль, Маргарита!

– Можно было бы сейчас телеграфировать ему, – подсказала Маргарита.

Но бледное личико Китти побледнело еще больше.

– Но этого нельзя делать, – произнесла она. – Вы совсем не знаете моего папу. Если он узнает, что меня в чем-то обвиняют, то не оставит меня в школе и на час. Я готова скорее вынести незаслуженное наказание, чем так взволновать папу.

– Но телеграмму можно послать прямо твоему двоюродному брату.

– Папа узнает.

– Если ты невиновна, то должна послать за письмом, – сказала Томасина.

В голосе ее прозвучала неприятная нота, от которой Китти даже вздрогнула.

Многое из того, что произошло, было мучительно для Китти: тяжелый разговор с фрейлинами и статс-дамами, их предположения, намек Томасины Осборн на то, что Китти совершила проступок, настойчивость Маргариты Лэнгтон, желавшей, чтобы Джек переслал полученное письмо. От всего этого у бедной девочки разболелась голова, и она еле сознавала, что делала и отвечала. Наконец фрейлины и статс-дамы окружили свою несчастную, опозоренную королеву.

Взгляд Китти был таким трогательным, он мог бы смягчить самое жестокое сердце.

– Я хочу попросить только одного, – сказала она.

– Чего, дорогая? – спросила Клотильда.

В это время Клотильда была большим утешением для Китти. В ней было что-то сильное, американское; она была так самостоятельна и, по-видимому, так привязалась к Китти, что и девочка становилась сильнее в ее присутствии.

– Что ты хочешь сказать, Китти О’Донован? – переспросила Клотильда. – Говори, что бы это ни было! По твоему лицу я догадываюсь, что ты хочешь сказать что-то смелое. И я буду только еще больше уважать тебя за это.

– Это не смелость, а слабость, Кло, – произнесла бедная Китти. – Я устала, смертельно устала, так что не знаю, что делаю; мне страшно хочется пойти в комнату дорогой Елизаветы, лечь на ее софу и уснуть. Ты сделаешь для меня, что надо. Все это ужасно, но я ничего больше не могу сказать. Если бы со мной разговаривали до второго пришествия, я повторяла бы одно и то же: «Я никогда, никогда не писала этого письма». Вот все, что я могу сказать.

Клотильда посмотрела на девочек.

– Анжелика, ты ничего больше не хочешь сказать королеве мая?

– Нет, ничего, – ответила Анжелика. – Мне кажется, что ее можно только пожалеть, и мне очень, очень жаль ее.

– А ты, Томасина, добавишь что-то? – продолжала Клотильда.

– Считаю, что она немного упряма. Глупо настаивать на своей невиновности, когда знаешь, что будет доказано противное.

– А ты, леди Мария? – сказала Клотильда, отворачиваясь с презрительным жестом от Томасины.

– Я? Я желаю верить всем сердцем, всей душой, что Китти не виновата, – сказала леди Мария.

– Но все же не думаешь этого, – улыбнулась Томасина.

– Я не уверена, не уверена, – призналась маленькая леди Мария, – но страшно хочу увериться.

– А ты, Маргарита?

– Я сильно склоняюсь к мысли, что тут есть какой-то обман, – ответила Маргарита, – и вижу выход в том, чтобы достать это письмо. Никак не могу понять, почему Китти так хлопочет, чтобы письмо не было прислано сюда. Это сильно говорит против нее.

– Нисколько, – сказала Клотильда, в глубине души сознавая, что это правда. – Вы знаете, на каком основании она делает это. Вам никогда не доводилось встречать такого ирландца, как О’Донован; он не вынес бы мысли, что его дочь могут обвинить в таком поступке.

– Ну, может быть, – сказала Маргарита, – но вот настоящее положение дел: ты, Елизавета, ты, Клотильда, и вы, мисс Хонебен, – вы все на стороне Китти и считаете ее невиновной, хотя у вас нет для этого никаких оснований.

– Я не говорила, что у меня нет оснований, – прервала ее Клотильда.

– Все равно. Остальные не могут представить оснований, а ты не хочешь сказать.

– Я не стану говорить, пока не буду уверена, – ответила Клотильда.

– Итак, три на стороне Китти, а четыре против нее. Я хотела бы быть за нее, если бы могла. Сама Китти уничтожает этот шанс, отказываясь написать письмо домой. Анжелика – ну, она смотрит на это, как француженка. Она считает Китти невиновной, но думает, что и о проступке-то не стоит говорить, – усмехнулась Маргарита, глядя на Анжелику. – Леди Мария очень хотела бы считать Китти невиновной, но не может. Томасина… она верит в виновность Китти. А теперь иди, Китти, спать.