– Дай ему пятьдесят песо из кассы, – велел он мне.

– Ты же только что говорил, будто тебе нечем со мной расплатиться, – сказал я. – А теперь хочешь дать пятьдесят песо этому подонку?

– Мы с ним земляки, – сказал он, – и у него тяжелое положение.

– Сука ты, – сказал я и бросил ему ключ от кассы. – Сам давай. Я еду в город.

– А ты не кипятись, – сказал он. – Я с тобой расплачусь.

Я собрался в город и вывел машину. Машина была его собственная, но он знал, что я вожу лучше. У меня все получалось лучше, чем у него. Он знал это. Он даже читать-писать не умел. Мне надо было кое с кем повидаться в городе и выяснить, можно ли его заставить вернуть долг. Он вышел и сказал:

– Я тоже поеду. И я тебе все верну. Мы же друзья. Зачем нам ссориться.

Мы поехали в город, и машину вел я. Только въехали, он сует мне двадцать песо. Вот, говорит, возьми.

– Ах ты сука безродная! – сказал я и посоветовал, куда ему девать эти деньги. – Какому-то подонку даешь пятьдесят песо, а мне двадцать, когда твоего долгу шестьсот с лишним. Я и цента из твоих рук не приму. Сунь их знаешь куда?

Я вышел из машины, а у самого пусто в кармане, и где ночевать, неизвестно. Потом попозже в тот же день поехал с одним приятелем и забрал из дома все свои вещи. С тех пор и вот до нынешнего года я с ним и слова не сказал. А тут как-то вечером встретил его с двумя дружками по дороге в кино «Каллао» на Гран-Виа в Мадриде. Он ко мне с ручкой.

– А, Роджер! Здравствуй, дорогой! Ну, как поживаешь? Я слыхал, ты про меня нехорошее говоришь. Всякую небылицу.

– Если я говорю, так только одно – что у тебя матери сроду не было. – Это самое худшее оскорбление для мужчины, какое только есть по-испански.

– Что правда, то правда, – сказал он. – Я был такой маленький, когда моя бедная мамочка умерла, что у меня ее будто и не было. И это очень грустно.

Вот вам, какие они, эти красавчики. Их не проймешь. Ну, ничем не проймешь. Деньги они тратят только на себя или на всякую показуху, а долгов не платят. Попробуйте, получите с такого. Я ему все выложил, что я о нем думаю, прямо там, на Гран-Виа, в присутствии трех его дружков, но теперь при встречах он со мной разговаривает, будто мы с ним закадычные друзья.

Какая же у них кровь в жилах, у таких вот красавчиков?

Перевод Наталии Волжиной

Пишет читательница

Она сидела у себя в спальне за столиком, разложив перед собой газету, и только изредка поглядывала в окно на падающий снег, который сразу же таял, ложась на крышу. Она писала вот это письмо – писала набело, не видя необходимости что-либо вычеркивать или исправлять.

Роунок, Виргиния.

6 февраля 1933 г.

Дорогой доктор, позвольте обратиться к Вам за советом по важному для меня делу, – мне надо прийти к какому-то решению, и я не знаю, на кого можно больше всех положиться, родителей спрашивать я не смею, и вот пишу Вам – и даже Вам признаюсь только потому, что это можно сделать заглазно. Так вот как все обстоит. Я вышла замуж за военнослужащего США в 1929 году, и в тот же год его услали в Шанхай в Китае. Он пробыл там три года и вернулся – его демобилизовали несколько месяцев назад – и поехал к своей матери в Хелену, штат Арканзас. Он мне написал, чтобы я тоже туда выехала, я приехала и узнаю, что он проходит курс лечения уколами, и я, конечно, спросила, и оказывается, его лечат от… не знаю, как это слово пишется, но на слух вроде «си. филюс». Вы, наверно, понимаете, о чем я говорю. Так вот, скажите, не опасно ли мне будет жить с ним, – у нас ни разу ничего не было с тех пор, как он вернулся из Китая. Он меня уверяет, что все наладится, когда врач кончит его лечить. Как Вы считаете, правда ли это, – я помню, мой отец часто говорил, что лучше умереть, чем стать жертвой этой болезни. Отцу я верю, но мужу своему хочу верить еще больше. Умоляю Вас, скажите, что мне делать, – у меня дочь, которая родилась, когда ее отец был в Китае.

Заранее Вас благодарю и всецело полагаюсь на Ваш совет. С уважением…

И она поставила свою подпись.

Может, он скажет, как мне быть, думала она. Может, все-таки скажет. Судя по портрету в газете, он должен это знать. Лицо такое умное. Наверно, каждый день дает людям советы. Такой должен знать. Я хочу поступить, как надо. Но так долго ждать! Так долго! А сколько я уже ждала. Господи! Сколько же можно ждать! Он должен был ехать, куда бы ни послали, знаю, знаю. Но почему такое должно было случиться с ним? Почему, Господи? Что бы он там ни сделал, зачем это с ним случилось? Господи, зачем, зачем? Ведь не обязательно ему было схватить это. Как же мне быть? Не хочу, чтобы он болел. Зачем он этим болеет?

Перевод Наталии Волжиной

Посвящается Швейцарии

Часть I

Портрет мистера Уиллера в Монтрё

В станционном буфете было тепло и светло. Деревянные столешницы лоснились от постоянного протирания, и на них стояли корзинки с солеными крендельками в пакетиках из вощеной бумаги. Сиденья резных стульев были потертыми, но удобными. На стене висели деревянные резные часы, буфетная стойка располагалась в дальнем конце. За окном шел снег.

За столиком под часами двое вокзальных носильщиков пили молодое вино. Еще один носильщик, войдя, объявил, что Симплонский восточный экспресс следует из Сент-Морица с часовым опозданием, и вышел. Официантка подошла к столику мистера Уилера.

– Экспресс опаздывает на час, сэр, – сказала она. – Принести вам кофе?

– Если вы ручаетесь, что он не вгонит меня в сон.

– Простите? – переспросила официантка.

– Несите, – ответил мистер Уилер.

– Благодарю вас.

Она принесла из кухни кофе, мистер Уилер посмотрел в окно на снег, кружившийся в свете перронного фонаря.

– Вы говорите на других языках, кроме английского? – спросил он у официантки.

– О да, сэр. Я говорю по-немецки и по-французски и еще на местных диалектах.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить?

– О нет, сэр. Нам не разрешается пить в буфете с посетителями.

– Тогда сигару?

– О нет, сэр. Я не курю, сэр.

– Это правильно, – сказал мистер Уиллер. Он снова посмотрел в окно, отпил кофе и закурил сигарету.

– Fräulein, – позвал он.

Официантка вернулась.

– Чего желаете, сэр?

– Вас, – сказал он.

– Не надо так шутить.

– Я не шучу.

– Тогда не надо говорить подобных вещей.

– У меня нет времени на споры, – сказал мистер Уилер. – Поезд прибудет через сорок минут. Если вы подниметесь со мной наверх, я дам вам сто франков.

– Как вы смеете, сэр! Я носильщика позову.

– Носильщик мне не нужен, – сказал мистер Уилер. – А равно полицейский и разносчик сигарет. Мне нужны вы.

– Если вы будете продолжать в том же духе, вам придется уйти. Вы не можете сидеть здесь и говорить подобные вещи.

– Тогда почему же вы не уходите? Если бы вы ушли, я не мог бы вам ничего сказать.

Официантка отошла от стола. Мистер Уилер проследил, не подойдет ли она к носильщикам. Она не подошла.

– Mademoiselle! – крикнул он. Официантка вернулась. – Принесите мне бутылку сионского, пожалуйста.

– Да, сэр.

Мистер Уиллер посмотрел, как она вышла, затем снова вошла с бутылкой, которую поставила на его стол. Он взглянул на часы.

– Даю двести франков, – сказал он.

– Пожалуйста, прекратите это.

– Двести франков – это куча денег.

– Вы не говорить такие вещи! – сказала официантка.

Она начала делать ошибки в английском. Мистер Уилер посмотрел на нее с интересом.

– Две сотни франков.

– Вы наглец.

– Почему же вы тогда не уходите? Я ничего не смогу вам сказать, если вас здесь не будет.

Официантка отошла от стола и направилась к стойке. Некоторое время мистер Уилер пил вино и улыбался про себя.

– Mademoiselle! – позвал он снова. Официантка притворилась, что не слышит. – Mademoiselle! – повторил он. Официантка подошла.

– Вам что-то нужно?

– Очень нужно. Даю триста.

– Вы наглец.

– Триста швейцарских франков.