– В последнем доме.

– Думаешь, он там уцелеет?

– Не волнуйтесь, – сказал Ник. – Я скоро уйду.

– А пока приляг, Николо.

– Ладно.

Он закрыл глаза и вместо бородача, который совершенно спокойно смотрел на него через ружейный прицел, прежде чем спустить курок, вместо белой вспышки, вместо удара словно дубиной, после которого он, стоя на коленях, давился обжигающе-сладким комом, который выхаркнул на камень, пока они шли мимо него, вместо всего этого он увидел длинный желтый дом с приземистой конюшней и реку, гораздо более широкую, чем она была на самом деле, и более спокойную. «Господи, – подумал он. – Наверное, и впрямь надо идти».

– Я ухожу, Пара, – сказал он. – Поеду назад, пока светло. Если туда уже что-нибудь доставили, привезу сегодня ночью. Если нет, приеду в какую-нибудь другую ночь, когда будет что привезти.

– Жарко еще ехать, – сказал капитан Паравичини.

– Не беспокойтесь, – сказал Ник. – Некоторое время со мной все будет в порядке. Один приступ только что был, но легкий. Они теперь становятся все легче. Я знаю, когда это должно вот-вот случиться, потому что начинаю слишком много болтать.

– Я пошлю с тобой ординарца.

– Лучше не надо. Дорогу я знаю.

– Так ты скоро вернешься?

– Обязательно.

– Давай я пошлю…

– Нет, – сказал Ник. – В знак доверия.

– Ну, тогда ciao[10].

– Ciao, – сказал Ник.

Он направился вниз, к дороге, и по ней туда, где оставил свой велосипед. К концу дня, когда он минует канал, дорога окажется в тени. Деревья, окаймляющие дорогу по ту сторону канала, совсем не пострадали от снарядов. Именно на этом отрезке дороги они как-то на марше повстречали Третий Савойский кавалерийский полк, всадники ехали по снегу, с пиками. В морозном воздухе из лошадиных ноздрей вырывались султанчики пара. Нет, это было где-то в другом месте. Где же это было?

– Скорей бы уж добраться до проклятого велосипеда, – сказал себе Ник. – Я не хочу заблудиться по дороге в Форначи.

Перевод Ирины Дорониной

Мать красавчика

Когда у него умер отец, он был совсем еще зеленый и его менеджер похоронил покойника навечно, то есть обеспечил за ним постоянное место на кладбище. Но когда и мать умерла, менеджер сообразил, что не всегда же им амуриться. Ведь у них была любовь, да, он из таких, этот красавчик Пако, вы разве не знаете? Ну еще бы, конечно, из таких. И менеджер решил похоронить его мать только на пять лет.

Так вот, вернулся он в Мексику из Испании и сразу получил первое уведомление. Там было сказано, что это первое уведомление: дескать, пять лет на исходе, и не соблаговолит ли он распорядиться должным образом, чтобы продлить срок сохранения материнской могилы. За постоянное место требовалось внести всего двадцать долларов. Касса хранилась тогда у меня, и я сказал, поручи это мне. Но он сказал – нет, он сам об этом позаботится. Позаботится сам, и немедленно. Мать-то его, и он хочет сам все сделать.

Через неделю пришло второе уведомление. Я прочитал его вслух и говорю, я думал, ты уже позаботился об этом. Нет, говорит, еще нет.

– Давай я все сделаю, – сказал я. – Вот они, денежки, у меня.

Нет, сказал он. Нечего ему указывать. Он сам об этом позаботится, когда руки дойдут. Какой смысл тратить деньги раньше времени.

– Ладно, – сказал я. – Только смотри не забудь. – У него тогда был контракт на шесть боев по четыре тысячи песо каждый, да еще бенефис. В одной только столице он заработал больше пятнадцати тысяч долларов. Скаред он был, вот и все.

Третье уведомление пришло еще через неделю, и я опять прочитал его вслух. Там было сказано, что, если он не внесет до субботы, могилу его матери разроют и останки ее выбросят на общую свалку костей. Он сказал, что займется этим в тот же день, когда поедет в город.

– Почему ты мне не поручишь? – спросил я.

– Не суйся куда не надо, – сказал он. – Это мое дело, и я сам этим займусь.

– Ладно, когда так, – сказал я. – Делай свои дела сам.

Он взял сколько было нужно денег из кассы, хотя в те времена у него в кармане всегда лежала сотня песо, а то и больше, и сказал, что сам этим займется. И ушел с деньгами, и я, конечно, думал, что дело сделано.

Неделю спустя оттуда написали, что, поскольку ответа на их окончательное предупреждение не поступило, останки его матери выбросили на свалку костей – на общую свалку.

– Господи помилуй! – сказал я ему. – Ты же собирался заплатить, взял на это деньги из кассы, и что же теперь стало с твоей матерью! Подумать только! Общая свалка костей, и там твоя мать! Почему ты мне не поручил? Я бы сразу после первого уведомления выслал.

– Это не твое дело. Мать – она моя мать.

– Верно, дело не мое, это твое дело. Но какая же у человека кровь в жилах, если он допустил такое со своей матерью? Не заслужил ты, чтобы у тебя мать была.

– Это моя мать, – сказал он. – Теперь она мне еще дороже. Теперь мне не надо думать, что она похоронена там-то и там-то, и горевать. Теперь она вокруг меня, в воздухе, как птицы и как цветы. Теперь моя мать всегда будет со мной.

– Господи помилуй! – сказал я. – Какая же у тебя кровь в жилах? Ты больше и разговаривать со мной не смей.

– Она всюду при мне, – сказал он. – Теперь я не буду о ней горевать.

В те времена он крутился около женщин и тратил на них уйму денег, все старался казаться настоящим мужчиной и думал, что проведет этим кого-нибудь, но на тех, кто его знал, это нисколько не действовало. Мне он задолжал шестьсот с лишним песо и никак не хотел расплатиться.

– Зачем тебе сейчас деньги? – говорил он. – Неужели ты не доверяешь мне? Мы же с тобой друзья.

– Друзья не друзья, доверяю не доверяю – не в этом дело, а в том, что, пока тебя не было, я за все платил из своего кармана, и теперь эти деньги мне нужны, и у тебя есть чем расплатиться.

– Нет у меня сейчас ничего.

– Нет, есть, – сказал я. – Вот они, в кассе, отсюда и возьмешь.

– Эти деньги мне нужны на другое, – сказал он. – Ты не знаешь, какие у меня расходы.

– Я здесь все время сидел, пока ты был в Испании, и ты сам велел мне платить по всем счетам, что приходили из магазинов, а денег ни разу не прислал, и у меня ушло шестьсот с лишним песо моих кровных, а теперь деньги мне нужны, и расплатиться со мной ты можешь.

– Скоро расплачусь, – сказал он. – Сейчас они мне самому позарез нужны.

– На что?

– Мало ли у меня какие дела.

– Ну, хотя бы часть отдай.

– Нет, не могу, – сказал он. – Мне деньги прямо-таки позарез нужны. Но я отдам.

В Испании он выступал всего два раза, ему там ходу не дали, моментально его раскусили, а он сшил себе семь костюмов для арены, и ведь что за человек: упаковал все кое-как, и на обратном пути четыре костюма так подмочило морской водой, что и надеть нельзя.

– О господи! – сказал я ему. – Ты едешь в Испанию. Торчишь там весь сезон, а выступаешь всего два раза. Все деньги, что взял с собой, тратишь на костюмы, и не потрудишься даже уберечь их от морской воды, и никогда эти костюмы не наденешь. Вот как у тебя прошел сезон, а теперь ты мне заявляешь, что сам со своими делами управишься. Тогда отдай деньги, и я с тобой распрощаюсь.

– Нет, ты мне понадобишься, – сказал он. – И я все тебе отдам. Но сейчас мне деньги самому нужны.

– Уж так нужны, что и за материнскую могилу не мог заплатить, чтобы твоей матери было где покоиться. Значит, нужны, говоришь? – сказал я.

– Я очень рад, что с матерью так все получилось, – сказал он. – Тебе этого не понять.

– И слава богу, – сказал я. – Расплатись, или я сам из кассы возьму.

– Теперь касса будет у меня, – сказал он.

– Нет, не будет, – сказал я.

В тот же самый день он явился ко мне с каким-то подонком – молодчиком из его родного города, без гроша в кармане, и сказал: «Вот этому пейсано нужны деньги на проезд домой, потому что у него мать тяжело заболела».

Понимаете? Какой-то подонок, он его раньше и в глаза не видел, но земляк! Надо же перед ним покрасоваться – как же, знаменитый матадор, староватый, не поскупится ради земляка!