Я тщательно обследовал то, что там было, но и после этого вопросов у меня не убавилось.

Менструация у нее закончилась, и она тщательно подмылась.

– Вставь туда пальчик, – сказала Эмма. – Она тебя не укусит. Ах, мистер Джимми, неужели ты никогда не видел этого прежде?

Я сказал, что не видел.

– Тогда мне сегодня предстоит лишить тебя невинности, – запустив руку мне под рубашку, она ухватилась за мой член таким ловким движением, что я удивился. И хотя член у меня стоял и, казалось, готов был лопнуть от напряжения, она начала орудовать с ним большим и указательным пальцами, и я через несколько мгновений почувствовал, что схожу с ума.

– Бога ради, – пробормотал я, – не делай этого! Я сейчас умру.

– Нет-нет, еще рано, – сказала она и, приподняв меня (а она была девица необыкновенной силы), усадила на себя. – Сначала я должна облегчить свою боль. И твою.

Эмма называла страсть болью, и у меня после той ночи было много случаев убедиться в том, что она настоящий философ. Я тщательно анализировал то чувство, которое предшествует моменту сладострастия, и считаю, что «боль» – единственное слово, которое точно передает это ощущение.

Поначалу я сопротивлялся, потому что в своей невинности даже не догадывался, что может означать ее быстрое движение. Но скоро мои сомнения рассеялись.

Держа мой член левой рукой и осторожно сдвигая назад крайнюю плоть – теперь-то она ходит легко – Эмма не без потворства с моей стороны приблизила мой орган к губам своего отверстия, и после резкого движения, которое я впоследствии расценил почти как профессиональное, я до упора погрузился в ощущение полного блаженства.

Я обнаружил, что инстинктивно совершаю ритмичные поступательные движения, но с таким же успехом мог бы ничего и не делать, потому что все взяла на себя Эмма.

Скоро движение ее бедер и рук, которыми она крепка держала мои налитые молодые ягодицы, привело к желаемому результату, и я в экстазе чуть не потерял сознание.

Поначалу мне показалось, что из меня струей вытекло много крови, и я прошептал Эмме, что ее простыни будут все красные и мама обо всем узнает, но она рассеяла мои опасения.

– Какой у тебя член, мистер Джеймс! Просто огромный для молодого человека. Слушай, он даже больше, чем у твоего отца.

– А ты откуда знаешь про отца? – спросил я в крайнем удивлении.

– Ну, мой дорогой, это же очевидно, – сказала она. – А теперь, когда ты узнал, что такое женщина, что ты об этом думаешь?

– Я думаю, это просто великолепно, – был мой ответ.

И в самом деле, хотя долгие годы самых разнообразных впечатлений, возможно, и поубавили неукротимый пыл юности, а совокупление почти перестало быть тем безумным сладострастием, каким было раньше, мне трудно найти ответ лучше того, который я дал тогда Эмме.

Еще дважды я храбро бросался на штурм крепости под названием Эмма, и каждый раз моя возлюбленная выражала удивление по поводу того, что я, почти ребенок, исполнен такой решимости.

Внезапно я услышал какой-то шум на лестнице и, подумав, что это идет моя мать, поспешно нырнул под кровать. Свеча продолжала гореть.

– Ты не спишь, Эмма? – прошептал низкий мужской голос. Я сразу признал в нем голос отца.

– Господи, сэр, – ответила она, – надеюсь, хозяйка не слышала, что вы поднялись сюда. Мне казалось, вы собирались прийти завтра.

– Собирался, – ответил мой отец, – но, сказать тебе правду, не смог дождаться. Я капнул настойки опия в стакан с грогом, что твоя хозяйка пьет перед сном. Так что мы в безопасности.

И этот человек называл себя моим отцом?! Нужно ли мне говорить, что я тут же потерял всякое уважение к нему.

Больше не было сказано ни слова, но, глядя из своего убежища, я по тени на стене видел, что мой отец готовится к немедленным действиям. Делал он это, однако, совсем не так, как я.

Он настоял на том, чтобы она взяла его пенис в рот. Поначалу она отказывалась, но после недолгих уговоров и обещания отпустить ее на ярмарку, которая должна была состояться в следующую пятницу, она сдалась. Я видел, как извивается на стене тень моего отца, как его зад выписывает какие-то странные, казавшиеся мне неестественными движения. Эта сцена даже сегодня, по прошествии стольких лет, вызывает у меня улыбку.

Внезапно старик выкрикнул:

– Все, Эмма, хватит! Давай-ка теперь я его засуну.

Но Эмма была не так глупа. Она прекрасно знала, что ее промежность буквально наводнена излитыми нами обильными соками, и понимала, что мой папаша, человек достаточно опытный, сразу смекнет, в чем дело, а потому вцепилась в его инструмент зубами и не отпускала. Однако мой папаша, превозмогая боль и страсть, наконец высвободился. Представьте же его разочарование, когда он увидел, что растратил все накопленное добро прежде, чем успел проникнуть в гнездилище блаженства!

Услышав его ругательства, я затаил дыхание.

– Глупая сучка, – сказал он. – Неужели ты не видела, что долго я не смогу продержаться, – продолжая сыпать проклятия, он встал с кровати, чтобы помочиться.

К несчастью, ночная ваза стояла рядом с моей головой, а Эмма была в таком изнеможении после четырехкратного совокупления, что на какое-то время забыла обо мне.

Восклицание моего отца, который, наклонившись, чтобы достать вазу, увидел под кроватью своего старшего сына, вернуло ее к жизни.

Пожалуй, я опущу описание последовавшей сцены. Достаточно будет сказать, что утром Эмма получила жалованье за месяц вперед, а меня отправили в школу-интернат.

Мать моя на самом деле спала не так глубоко, как самонадеянно полагал отец. Может быть, настойка опия была не очень крепкой, а может быть, ее чутье было сверхъестественно обострено – мне это установить не удалось. Зато мне известно, что, прежде чем мой отец в ту памятную ночь выволок меня из-под кровати Эммы, он был награжден сзади отменным ударом маленькой кочерги. Такой удар отправил бы в могилу любого, не наделенного столь выдающимся сложением, как мой отец.

Рассказав в двух предыдущих главах о моем первом любовном опыте, я полагаю, что он ничуть не уступает опыту тех из вас, кто добился в жизни большего, чем я. Но я не собираюсь более утомлять вас дальнейшими рассказами о моих ранних успехах на поприще любовных утех.

Я пропускаю период моей юности и первого возмужания, предоставляя вам возможность самим поразмышлять над тем, как я воспользовался уроком, который мне совместно преподали Эмма и мой отец. И тем не менее в возрасте тридцати лет я лишь стоял на пороге разрешения загадок, значительно более занимательных. До этого времени я просто жил в свое удовольствие, а мое состояние (мой батюшка разбогател и, сходя в могилу, оставил мне наследство) вполне позволяло мне получать от жизни те маленькие радости, без которых она кажется пустой и бедной. Но далее обычных постельных удовольствий дело обычно не заходило.

«Однако приближался миг, когда все эти удовольствия стали казаться детскими забавами перед настоящими чувственными наслаждениями, кои те, кто им привержен, получают от здоровой и надлежащим образом осуществленной порки». Это цитата взята мною у одного достаточно широко известного автора, хотя, признаюсь, не могу сказать, чтобы я был согласен с ним как в теории, так и на практике.

Однажды летним вечером я вышел из кафе «Ройяль» на Риджент-стрит. В этот момент мой старинный приятель Дево, с которым мы вместе проводили время, кивнул какому-то джентльмену, сидевшему в проезжавшем мимо двухколесном экипаже. Тот в сей же миг остановил экипаж и соскочил на тротуар.

– Кто это? – спросил я, почувствовав внезапный и необъяснимый интерес к его огромным лучистым глазам, каких мне еще не доводилось видеть ни у одного человеческого существа.

– Это отец Питер из собора святой Марты. Он специалист по сечению розгой. Один из лучших в Лондоне.

В этот момент священник подошел к нам и последовало официальное представление.