– Можно и проще: je suis nue?

– «Я – голая?» Некуртуазно. Да и какая же я голая, когда я в платье.

– Идея, – воскликнула Марина. – Nue dessous! Коротко и ясно.

– «Голая под…»! Отлично! – сказала я. – Всего одиннадцать букв. Управлюсь за полчаса.

2.20

Единственный на все издательство ксерокс стоял в кабинете у Чипыжова, и он к нему никого не подпускал. Когда нашему отделу требовалось снять копии с документов, я бегала на другую сторону Садового кольца и отдавала их в копи-центр. У Королькова, судя по всему, имелся под это дело бюджет, который он время от времени пытался зажать, отксерив по тихой у Чипыжова, после того как тот уходил домой. Сегодня был как раз такой случай – день экономии. Корольков выдал мне стопку листов, довольно увесистую, и, убедившись на вахте, что Чипыжов ушел, заслал меня диверсантом по чипыжовский ксерокс.

Я стояла лицом к окну, когда дверь распахнулась и в комнату влетел запыхавшийся хозяин – оказалось, забыл на столе барсетку.

– Что ты тут делаешь?!

Половину страниц, которые всучил Корольков, я отксерила, а вторую половину не успела.

– Вадим Петрович велел…

– Вон из моего кабинета! – рявкнул Чипыжов. – Сколько можно говорить! Мне Корольков картриджи не покупает! И нечего глазки строить, не поможет.

– Ухожу, ухожу.

– Ну я же просил! – не унимался Чипыжов. – Мы графику ксерим! Нам идеальный картридж нужен. Как вы не понимаете – идеальный!

– Хорошо, я передам Вадиму Петровичу.

– Вот и передай! Повторять ему не пришлось.

Я сгребла в охапку теплые страницы и ретировалась. Мне же лучше. Время половина седьмого, и какого дьявола я здесь торчу.

2.21

К нам на фирму часто приходят устраиваться художники. Мне их жалко. Они думают, раз у нас профиль «детские книги и календари», значит, нам нужны иллюстрации и они смогут подработать.

– Хорошо, – отвечает в таких случаях Чипыжов. – Но сначала нарисуйте нам бабу-ягу. А там поглядим, подходите вы или нет.

Коварный Чижопин! Не говорит пока, что будет платить по пять долларов за картинку.

У нас уже целая коллекция баб-яг, хоть выставку вешай.

Зачем он так делает? Может, в детстве книжки с картинками не покупали?

Но кто-то ведь соглашается, рисует для Чипыжова за эти деньги. И предложение если не перекрывает, то во всяком случае равняется спросу. Иначе сборники сказок выходили бы с пустыми страницами. Но как у нас принимают работы! «Вы недостаточно изучили анатомию кошки». «Веселее мышка должна смотреть, веселее!» Еще и придирается, гад, – а девочка эту несчастную мышкув четвертый раз принесла. Сидит, вот-вот разревется.

1.17

Я не говорила Родиону, что подрабатываю фотомоделью. Официальной версией моих вечерних отлучек было преподавание русского языка марокканцу, инструктору по физическим контактам в Главном разведывательном управлении. Статус последнего предполагал некую таинственность и недоговоренность вокруг происходящего, так что в эту часть моей жизни Родион понимающе не лез.

Для достоверности приходилось выдумывать казусы.

– Знаешь, чем он сегодня отличился? «В полях растет пышница»! Понимаешь – пышница! Жалко даже поправлять.

На самом деле у меня было занятие поинтереснее. По вторникам, средам и пятницам, в восемнадцать часов тридцать минут, к памятнику Пушкину подъезжал джип фотографа Лени Ленинского, «тойота рав четыре» с номерами 1945 («очень легко запомнить – победа над Германией»), и я, придерживая меховые полы френча, садилась в душистый, пахнущий дорогой кожей салон авто. Машина трогалась, за окном сверкала Тверская, проносилось Садовое кольцо, потом Леня сворачивал на Космодамианскую набережную, и, доехав до ветхого двухэтажного особняка, в котором располагалась студия, парковал машину в темном сыром закутке между помойным контейнером с одной стороны и бетонным забором с другой.

О, сколько раз, оказавшись в этой зловонной норе, я вспоминала Марину!

Старые дома исторгали сонмы состарившихся и отживших свое вещей, которые ни за что ни про что мокли, сырели под снегом и, оскверненные соседством картофельной шелухи и рыбьих голов, всем своим видом беззвучно взывали о помощи – чтобы пропасть через день в оранжевом чреве мусоровоза.

Апофеозом беспощадности помойки стал день, когда на месте парковки мы обнаружили кабинетный рояль, старый расстроенный «Оберфилд», он стоял среди мусора, одинокий и никому не нужный, как белый слон.

– Поиграем? – предложил Леня.

Мы отыскали пару ящиков, уселись за инструмент. Лещинский вспомнил пьесу Вила-Лобоса и побежал тонкими пальцами по костяным клавишам, я нашла нужную гармонию в басах и придумала пронзительный контрапункт, и лилась, вилась, словно дым, музыка.

Под конец мы совсем разошлись, прямо дубасили по клавишам, все ребра инструменту отбили. Это была среда. А в пятницу он исчез…

1.18

В студии я сбрасывала френч, Леня пристраивал на оленьи рога свой берет «модлен», бросал на стол трехгранник «Тоблерона» – обожаю этот шоколад – нарезку брауншвейгской колбасы, хлеб, сигареты и зажигалку, мы пили мате из отделанных серебром калабасов, потом я долго красилась, сооружала на голове вавилонскую башню, подбирала наряды, Леня расставлял аппаратуру, настраивал освещение, после чего усаживал, укладывал или устанавливал меня в нужные позы, он снимал ретро, это нужно было для тематического сборника клип-артов, и в ход шли веера, павлиньи перья, ридикюли, горжетки и жабо Муртады.

Позирование продолжалось до позднего вечерас последовательным переходом от неприступной матроны с туго заплетенными косицами вокруг чела к куда более раскрепощенным сюжетам. Мне и самой смешно было наблюдать, как шаг за шагом презрительно поджимавший губки синий чулок превращается в полуобнаженную красотку с плакатов пин-ап. Пленительная ролевая игра; и так не хотелось потом снимать веселые юбки в крупный горох, матроски и гольфы, разрушать бабетту…

Но – ничто не вечно. Окончен бал, часы двенадцать бьют… Карету мне, правда, все равно подадут – но только до метро. За сорок минут пути грезы развеются, взор погаснет, и я приду домой уставшая и никакая.

– Как марокканец? – спрашивал обычно Родион, едва я переступала порог прихожей.

– Тюль… – отвечала я, закатывая к небу глаза.

– Какой еще тюль?

– Представляешь: это у него тюльпаны. Весь вечер бились – так и не научился.

2.22

Четвертый час сижу над «Машей и медведями». «Жили-были старик со старухой…». Вот как, как перескажешь это своими словами? «Однажды два пенсионера…», что ли? А надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать и успеть сделать это до вечера, потому что завтра уже будут верстать.

Корольков с Сорокой уехали на склад, в офисе осталось одно бабье царство. За спиной у меня квакают бухгалтерша Владлена Узьминична и Косая. «Квака», или, по-правильному, «Квейк», их любимая компьютерная игра, прямо оторвать невозможно. Мне тоже интересно, я бросаю несчастных «медведей» и иду подсматривать через бухгалтершино плечо.

– Хочешь за меня поквакать? – вдруг снисходит бухгалтерша, – а я пойду покурю.

– Спасибо, Владлена Узьминична, я воздержусь. То, что в комнатах надо искать, а в коридорах – убивать, я и так знаю.

А на самом-то деле я просто не умею. Не умею я в эту тупую игру. И мне стыдно признаться.

1.19

Утро Родиона начиналось с каши, и только каши, и это был ритуал.

Кашу сварить непросто. Это только кажется, что ерунда – высыпал манку в кипящее молоко, размешал и крышкой накрыл. Я проделывала эти действия изо дня в день, но так и не смогла угодить Родиону.

– Детка, я люблю жидкую! А ты мне опять клейстер сварила. Не могу я жрать этот обойный клей! Или молока побольше наливай, или крупы поменьше клади!

Настроение у мужчины испорчено. Если не на весь день, то до обеда точно. Я и сама не рада: ему добычу в дом носить – а у голодного мужика какая добыча? Я знаю, что он сейчас скажет. У Тамары были такие вкусные каши! Салаты и пироги! Осетины вообще замечательно пекут. Это москвички-неумехи блюдо из двух компонентов состряпать не могут. Столичные самоуверенные дуры, недооценивают значение питания мужчины. Да. Я проверяла этот квест на Леониде, и ответ был таков: «Встречаешь барышню. Сначала видишь красоту. Потом эрудицию. Потом – секс. А потом задаешь себе вопрос: «А буду ли я есть ее суп?» – «То есть вкусный суп важнее лица?» – «Ну конечно!»