В погожий апрельский вечер мне впервые поручили погулять с ней по тихим московским переулкам в Сокольниках. А она уснула. Я осторожно (и – гордо!) катил коляску по тротуару, ощущая над собой бездонность чистого неба и мерцавшую сквозь ветви деревьев дольку месяца. Спящее лицо Сашки, излучавшее безмерное спокойствие, тоже словно светилось. И, глядя на нее, я почувствовал, как отступает дневная суета, уходит усталость.

Я пропитывался покоем этого вечера, уверенностью в том, что мир неизменен в своём тяготении к гармонии и красоте, как бы ни тревожили его природные и социальные катаклизмы… Неизменен!.. И непоколебимым аргументом такой неизменности было светившееся лицо спящей Сашки, ещё не знающей всей правды о себе и мире, но уже усвоившей: этот мир создан для неё.

Я катил коляску по тротуару, чувствуя себя навсегда включенным в непостижимое разуму мироздание, бормоча стихи Гумилева:

И тогда повеет ветер странный

И прольётся с неба страшный свет.

Это Млечный Путь расцвёл нежданно

Садом ослепительных планет.

Я катил коляску, думая о том, что Вечер моей жизни наступил, что за ним маячит вечная Ночь, но, вместо того чтобы впасть в ступор и ужас, был, как никогда, счастлив.

4

А потом, крутя педали, пересекая со своей, уже двухлетней, пассажиркой лесные опушки, поляны и берега Клязьмы, я наконец понял, что дети – Божественным своим предопределением! – даны нам для того, чтобы мы могли ощутить себя Атомом Вечности. Навсегда. Навечно.

Живой малахит покорённого моря

20 августа 2004 г.

…Закон сохранения духовной энергии я открыл нечаянно. И не важно, что он уже был известен человечеству. Важно то, что я его открыл опытом собственной семейной жизни.

Произошло это примерно лет тридцать назад, когда моей дочери Наташе было шесть – ровно столько же, сколько сейчас её дочери Саше. Так вот, в те времена, которые принято сейчас называть «застойными», в своей собственной жизни ничего застойного я не ощущал – она была до краёв полна, даже переполнена конфликтными коллизиями, без которых литературно-журналистское бытие просто немыслимо. Но и семейное моё счастье не было похоже на тихую гавань – там возникали свои проблемные ситуации.

Там меня ждал импульсивный ребёнок, исследующий мир взрослых методом азартных проб и неизбежных ошибок. Мы разыгрывали сценки, перевоплощаясь в сказочных персонажей. Сочиняли приключения придуманного существа с энергичным именем Чум-Бурум, возникшего однажды в нашем воображении во время дождя из скачущих по лужам пузырей. Он был способен перелетать с ветки на ветку, общался с множеством знакомых нам книжных героев и без конца влипал в ситуации, странно похожие на те, что возникали в жизни моей дочери.

А ещё я читал ей стихи. Чаще – наизусть. Не умея читать, в три-четыре года она запоминала их «с голоса». Первым она запомнила лермонтовский «Парус». Но привычка всё исследовать не оставляла её и здесь. Как-то она спросила:

– А зачем надо читать стихи?

Ну как такое объяснить ребёнку?! Пытаюсь. Вот, например, говорю, нужно тебе загрустившего человека развеселить, уставшему силы прибавить, и ты тогда произносишь волшебные строки. Ведь стихи – это колдовство. Они пропитывают своей музыкой всего человека, и он становится другим. Добрым. Чутким. Стойким. Умным. Отважным. Потому что стихи переносят в нас всё то, что пережила душа автора. И это пережитое становится частью нас самих, живёт в нас, передаётся всем, кто вокруг. Это то вечное, что никогда не умрёт.

Прошло время, я успел забыть об этом разговоре, но ребёнок, которому однажды исполнилось целых шесть лет, напомнил. Случилось так, что я пришёл домой совершенно измочаленный редакционной нервотрёпкой, был с дочерью немногословен, и мой насупленно-мрачный вид за ужином привел её в состояние азартного экспериментаторства. Вначале она рассказала несколько смешных эпизодов из жизни подружек. Результат нулевой. Пересказала забавный мультик. Никаких изменений. Помолчала, задумавшись. Потом, сидя за столом напротив, слегка откинулась и, сделав рукой летящий жест, стала декламировать:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом.

Что ищет он в стране далёкой?

Что кинул он в краю родном?

Впервые за этот вечер я внимательно всмотрелся в её лицо. Оно горело азартом артистического вдохновения. Певучий стихотворный ритм пульсировал в её простёртой руке, слова взлетали свободно и звонко, как чайки над морской зеленоватой зыбью. Знакомые с детства строчки входили в меня, как входит ветер в распахнутые окна, внося с собой юную свежесть и энергию веры в неизбежную свою удачу.

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой.

А он, мятежный, ищет бури,

Как будто в бурях есть покой.

Да, конечно, только «в бурях», только в движении к ускользающему горизонту, только в собственном самосовершенствовании, сопряжённом со взлетами и падениями, может быть уверенно-спокойной душа, ищущая гармонии в нашем негармоничном мире! Как же я раньше этого не понимал?! И вот только сейчас ребёнок, выучивший несколько лет назад «с голоса» эти стихи и в трудную минуту возвративший их мне, заставил меня открыть их смысл заново, изменив моё состояние.

Дочь засмеялась, увидев мою улыбку: «Я так и знала, что ты развеселишься».

Тогда-то я и сделал своё нигде и никем не зарегистрированное открытие Закона сохранения духовной энергии: как бы ни выматывали тебя тяготы жизни, как бы ни казались напрасными душевные траты, к тебе вернётся энергия твоего душевного порыва – обновлённой. И будет двигаться дальше – от одной души к другой, осуществляя процесс бессмертия.

…А недавно я убедился, что открытый мной много лет назад закон неотменим ни при каких обстоятельствах.

Дочка моей дочери Саша – дитя своего времени, и потому затеваемые ею игры весьма конкретны. Да, конечно, ей нравится сам процесс перевоплощения – в ловца жирафов, за которыми она будто бы отправляется в Африку, затем – в самого жирафа, привезённого в Московский зоопарк, но крайне важен и конечный результат – бурная распродажа в кассе зоопарка вдруг подорожавших билетов. Сама стрижет полоски бумаги – они у нас становятся дензнаками, сама пишет на них четырёхзначные цифры.

Смотрю с ужасом – прагматик растёт!

Этот избалованный городскими удобствами ребёнок летом в деревне напросился со мной на рыбалку, пообещав не хныкать. И ни разу не пискнул, хотя мы бродили почти весь день по заросшим ивняком берегам Клязьмы, где нас терзали комары и жгла крапива.

Но у ребёнка была конкретная цель – поймать окуня. И окунь клюнул именно на её маленькую легкую удочку и был с радостным «ах!» извлечён.

А вернувшись в Москву, мы играли с ней в книжный магазин.

Работала касса. В ходу были нарисованные Сашкой банкноты достоинством от одного миллиона и выше – такие вот у нас дорогостоящие книги.

Она накупила их столько, что завалила ими весь диван. С серьёзнейшим выражением листала их, делая вид, будто бегло читает. Потом, видимо, чтобы доказать это, вдруг вскинула руку к небу летящим жестом и стала декламировать то, что запомнила с маминого голоса:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом…

…И снова, как много лет назад, знакомые с детства слова взлетали свободно и звонко, словно чайки над морской зеленоватой зыбью. И диван, заваленный книгами, накренился, превратившись в бегущий по волнам парусник, взлетел на пенистый гребень, ухнул вниз и снова взлетел и, осыпанный солёными брызгами, понёсся к туманному горизонту, взрезая живой малахит покорённого моря.

Жаворонки над степью

24 марта 2005 г.

1

На исходе зимы мне всегда вспоминается та летняя поездка в саратовское Заволжье. И не только из-за обычной для этого времени московской тоски по тёплому солнцу.

Именно в эти дни, когда начинают подтаивать сугробы, бездну лет назад, почти в сказочные времена моя баба Дуня накануне Родительской субботы лепила из теста жаворонков и, запекая их, обещала скорый приход весны. И, понимая моё нетерпение, посылала во двор с одной пичугой – её нужно было пристроить на крышу дровяного сарая, чтобы она подманила других птиц, на чьих крыльях уже летело к нам, в степь, вдоль Волги, из самой Астрахани, южное тепло.