Смущенная, с пылающими щеками, она вновь затянула ектенью, горец же поставил на огонь один из котелков и надел охотничью перчатку.

– Дай-ка мне сэра Гэвина, – попросил он с улыбкой. – Кажется, ты упомянула об ужине?

От его улыбки у нее опять защемило сердце. Стараясь это скрыть, Исабель торопливо встала, сняла «компресс» с крыла пернатого питомца и протянула руку с птицей Линдсею.

Гэвин, видимо, испуганный резким движением, вскрикнул и вцепился когтями в ее большой палец.

Охнув от боли, Исабель инстинктивно стиснула левую руку в кулак, а второй, раненой, попыталась оторвать от себя когтистую лапу.

Линдсей подскочил к девушке и отбросил от сокола ее правую руку.

– Разожми кулак и стряхни птицу! – воскликнул он, срывая с ее пальцев путы, и до охваченной паникой Исабель наконец дошло, чего он хочет. Разжав кулак, она с силой махнула рукой. Гэвин расправил крылья и, пронзительно крича, устремился вверх, но горец прервал этот бросок к свободе, ловко поймав концы пут.

– Иди сюда, глупая, непослушная птица, – проворчал он, и сокол плавно опустился на его охотничью перчатку, бросая на людей гневные взгляды. Линдсей сел на каменную плиту и жестом пригласил девушку занять место рядом: – А теперь посмотрим, что натворил этот негодник.

Закусив от боли губу, Исабель сняла перчатку и протянула ему руку. Джеймс бережно взял ее и осмотрел. Большой палец покраснел и начал опухать.

– Можешь им двигать? – спросил он.

Исабель попробовала, убедилась, что палец двигается, и кивнула.

– Прекрасно, – продолжал Линдсей, – ты просто в рубашке родились! Соколу ничего не стоит сломать человеку палец даже через перчатку, и его хватка такова, что даже опытный мужчина подчас не в силах разжать ему когти. В подобных случаях единственный выход – подбросить птицу в воздух, чтобы она подумала, будто ее отпускают.

– Но почему он так поступил? Я думала, он уже ручной…

– Гэвин никогда не будет ручным до конца, как кошка или собака, – ответил горец, не выпуская ее руки. – Он – часть дикой природы и останется таким до конца своих дней. Потому-то натаскивание ловчих птиц и требует большого терпения. И еще их нужно уважать. Я знаю, у тебя нет недостатка ни в том, ни в другом, – поспешно добавил он, – но соколы, даже самые умные, – очень нервные, легко возбудимые существа, как все ловчие птицы.

Исабель кивнула и строго посмотрела на провинившегося питомца, нахохлившегося на руке хозяина:

– Ах ты, гадкий мальчишка! Как ты посмел так себя вести?

– Увы, не стоит ждать от него слишком многого, – улыбнулся Линдсей. – Для соколов такие выходки в порядке вещей.

Отпустив наконец ее руку, он прошел к очагу, взял с полки чашу, налил в нее воды из оставшегося на полу котелка и подал девушке со словами:

– Опусти сюда палец, будет меньше болеть.

Последовав его совету, Исабель вздохнула с облегчением: боль начала утихать. Между тем Линдсей, повесив над огнем котелок с водой, бросил в него овсяную муку, луковицу и вареную курицу.

– Но разве мы не договорились, что ужин готовлю я? – спросила Исабель.

– У тебя теперь обе руки вышли из строя, а я просто умираю от голода, – усмехнулся он. – Не волнуйся, за годы жизни в лесу я научился сносно готовить, правда, без особых изысков. Так что скоро мы сядем за стол, если ты не против сытной, но простой еды.

– Куда уж проще! – хихикнула девушка – Ты ведь даже не разрезал курицу.

– А как иначе, если у меня только одна свободная рука? – улыбнулся Линдсей. Взяв с полки длинную палку, он помешал в котелке, расплескав немного варева через край, а потом принес к очагу несколько булыжников округлой формы – в углу каморки лежала целая груда таких камней.

– Что ты собираешься с ними делать? – с любопытством спросила девушка.

– Нагрею и положу в подземный пруд. Я же обещал тебе теплую ванну, не забыла? – Он посмотрел на нее, и на его губах снова заиграла улыбка. – Не каждая женщина умеет так стойко сносить боль, как ты, Исабель. Должен же я хоть чем-то тебя порадовать, правда?

Его забота тронула Исабель до глубины души.

– Спасибо, – поблагодарила девушка и опустила глаза, чтобы он не увидел набежавших на них слез.

Линдсей кивнул и заглянул во второй котелок.

– А вот теперь мне понадобится твоя помощь, – сказал он. – Вода уже закипает.

Исабель отставила чашу, в которой держала пораненный палец, и спросила:

– А зачем тебе кипяток?

– Чтобы сварить суп из Гэвина, – мрачно ответил горец и, увидев округлившиеся от изумления и ужаса глаза девушки, с усмешкой добавил: – Шучу, не пугайся. На самом деле я буду выпрямлять его хвостовые перья, а ты мне поможешь.

Он перелил кипяток в глубокую деревянную чашу и поставил ее на каменную плиту возле Исабель, а сам сел по другую сторону, так что чаша оказалась между ним и девушкой.

Потом он свободной рукой погладил птицу по спинке, тихо и ласково уговаривая ее не волноваться, и поднял глаза на Исабель.

– Взгляни на его хвостовые перья, – негромко, чтобы не потревожить сокола, проговорил он. – Видишь, средние свернуты на сторону? Если обмакнуть их в кипяток, они распрямятся.

– А это не опасно? – с сомнением спросила девушка. – Вдруг он вырвется и упадет в кипяток?

– Риск, конечно, есть, – ответил горец, ухмыляясь, как человек, давно привыкший к риску и даже любящий его. – Но ведь мы можем проделать это вдвоем. Я подержу Гэвина, а ты обмакнешь в воду перья.

Скорчив недовольную гримаску, Исабель тем не менее опробовала свои силы: пошевелила пострадавшим пальцем, потом вытянула обе руки – правая, конечно, еще болела, но благодаря нескольким дням покоя уже не так сильно, как раньше, – и решительно произнесла:

– Я готова!

Линдсей поднес сокола к самой чаше, поглаживая его и уговаривая расправить хвост.

– Видишь шесть серых полосок на хвостовых перьях? – шепнул он девушке. – У взрослых птиц их по семь, так что наш Гэвин, похоже, встал на крыло только этой весной. Ты ведь еще совсем юнец, да, Гэвин?

– Он и правда ведет себя как капризный ребенок, – проворчала девушка.

– Пора, Исабель! – скомандовал Джеймс, накрывая спинку птицы своей широкой ладонью.

Его помощница немедленно ухватилась за мягкий на ощупь длинный хвост и опустила его в кипяток.

Что тут началось! Возмущенный самоуправством людей сокол закричал, забился, как безумный, и хотя через несколько мгновений неприятная процедура закончилась, его негодование грозило перерасти в очередной истерический припадок. Линдсей отвел руку с птицей от чаши, достал из мешочка у пояса кусочек мяса – Исабель заметила, что это была вчерашняя крольчатина, – и положил на перчатку. Гэвин сразу успокоился и стал клевать.

– Ах, каким красивым стал теперь твой хвост, птичка, – заметил Джеймс. – Как замечательно будут трепетать на ветру твои перья, когда ты поднимешься высоко-высоко в небо…

И он запел строчку из ектеньи, повторяя ее снова и снова, – бесконечную и однообразную, но прекрасную песню.

Исабель прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Голос Джеймса, звучный, богатый, обтекал ее, обволакивал и умиротворял, заставляя забыть сомнения, страхи, печали…

Внезапно, поддавшись неясному ей самой порыву, она подняла голову и тоже затянула ектенью. Ее нежный голосок, поначалу слабый, немного фальшивый, постепенно стал звучать уверенно и даже красиво, мягко оттеняя сочный голос горца.

Сколько времени это продолжалось, Исабель не знала; Линдсей закончил пение так же неожиданно, как и начал. Девушка тоже замолчала, стараясь сберечь в памяти отзвук его чудесного голоса, проникавшего, казалось, в самое сердце.

– Исабель, – негромко сказал Джеймс в наступившей тишине, – боюсь, у нас горит овсянка.